Утром, когда Мвенди принес чай, я уже встал, оделся и сидел у потухшего костра в двух свитерах и шерстяной куртке. Ночь выдалась очень холодной, и я не знал, распогодится ли днем.
— Развести костер? — спросил Мвенди.
— Небольшой, на одного человека.
— Вы бы поели, — предложил Мвенди. — Мемсаиб уехала, и вы забываете поесть.
— Я не хочу есть до охоты.
— Охота может быть долгой. Поешьте теперь.
— Мбебиа не проснулся.
— Все старые люди проснулись. Спят только молодые. Кейти говорит, вы должны поесть.
— Ладно, поем.
— Что вы хотите поесть?
— Фрикадельки из трески и жареный картофель.
— Съешьте печень томми и бекон. Кейти говорит, мемсаиб велела вам принимать таблетки от лихорадки.
— Где таблетки?
— Вот. — Он достал пузырек. — Кейти говорит, я должен наблюдать, как вы их едите.
— Хорошо, — кивнул я. — Я их съел.
— Что вы надели? — спросил Мвенди.
— Сапоги с короткими голенищами, теплую куртку, поеду в ней, и нательную рубашку на случай, если станет жарко.
— Я потороплю остальных. Сегодня очень хороший день. ,
— Да?
— Все так думают.
— Тем лучше. Мне тоже кажется, что день будет хорошим.
— Вам ничего не снилось?
— Нет, — ответил я. — Правда, нет.
— Мзури, — кивнул Мвенди. — Я скажу Кейти.
К полудню стало очень жарко, и, хотя мы ничего не подозревали, впереди нас ждала удача. Мы ехали по окрестной территории, внимательно осматривая деревья, на которых мог укрыться леопард. Охотились на леопарда, который доставлял много неприятностей, убить его меня просили жители шамбы, где он задрал семнадцать коз, и охотился я по поручению департамента охоты, так что, преследуя его, мы могли пользоваться машиной. Леопард, некогда официально считавшийся вредителем, а теперь находящийся под охраной государства, ничего не знал о повышении своего статуса, иначе не убил бы семнадцать коз, из-за чего его объявили преступником и разжаловали в прежнюю категорию. Задрать семнадцать коз за ночь, пожалуй, многовато, тем более что больше одной съесть он не мог...
Мы выехали на великолепную поляну, и слева от нас стояло высокое дерево. Раскидистое, с густой листвой. Одна достаточно высокая ветвь уходила параллельно земле влево, а другая, более затененная, — вправо, на одном уровне с первой.
— Вот идеальное место для леопарда, — сказал я Нгуи.
— Ндио, — шепотом ответил он. — И на этом дереве леопард.
Мутока поймал наши взгляды и, хотя не мог нас слышать и не видел леопарда, остановил машину. Я вылез из кабины, прихватив верный «спрингфилд», который держал на коленях, и когда твердо встал на ноги, увидел леопарда, длинного и тяжелого, распластавшегося на уходившей вправо толстой ветви дерева. Очертания его длинного пятнистого тела растворялись в тени качающихся на ветру листьев. Он лежал на высоте в шестьдесят футов в идеальном для такого чудесного дня месте, и тем самым допустил еще большую ошибку в сравнении с бессмысленным убийством шестнадцати коз.
Я поднял винтовку, одновременно набирая полную грудь воздуха, выдохнул и выстрелил, целясь в то место, где шея поднималась за ухом. Взял высоко и промахнулся, он, длинный и тяжелый, распластался на ветви, а я выбросил гильзу и выстрелил ему под лопатку. Послышался крепкий шлепок пули, и леопард, изогнувшись дугой, упал, глухо стукнувшись о землю.
Нгуи и Мутока хлопали меня по плечу, а Чейро жал руку. Ружьеносец Бати также жал мне руку и плакал, потрясенный зрелищем падающего леопарда. И вновь и вновь сжимал мне пальцы тайным рукопожатием вакамба. Я перезарядил «спрингфилд», и мы с Нгуи, от волнения прихватившим вместо помпового ружья винтовку калибра 0.577, осторожно двинулись к дереву, чтобы взглянуть на убийцу семнадцати коз, уже сфотографированного на цветную пленку для центрального журнала большущей камерой (я таких никогда не видел) задолго до его кончины, которая очистила наконец мою совесть.[71] Но тела леопарда мы не нашли.
На месте падения осталась вмятина да кровавый след, яркий и широкий, вел к островку густых кустарниковых зарослей слева от дерева. Кусты стояли сплошной стеной, как мангровые заросли, и секретные рукопожатия вакамба как-то сразу забылись.
— Господа. — Я перешел на испанский. — Ситуация кардинально изменилась.
Она действительно изменилась. Батя хорошо вымуштровал меня. Я знал, что делать дальше, но каждый раненый леопард в густых зарослях — это новый раненый леопард. Все ведут себя по-разному, разве что обязательно нападают, и нападают, чтобы убить. Вот почему первый раз я стрелял в загривок. Но время анализировать промахи вышло.
Больше всего меня беспокоил Чейро. Трижды покалеченный леопардом, старик (никто не знал, сколько ему лет, но наверняка он годился мне в отцы) Чейро рвался в бой с одержимостью охотничьей собаки.
— Держись от этого подальше, — приказал я ему. — Залезай лучше на крышу машины.
— Хапана, бвана. Нет, — ответил он.
— Ндио, черт побери, ндио, — настаивал я.
— Ндио, — кивнул он, не сказав: «Ндио, бвана», — что, как мы оба знали, звучало бы оскорбительно.
Нгуи зарядил «винчестер» патронами с крупной дробью. Мы еще ни разу не пользовались такими патронами, а мне совсем не хотелось, чтобы помповик заклинило, поэтому я их вытряхнул и зарядил ружье новыми, прямо из коробки, патронами с более мелкой дробью № 8, а оставшиеся патроны рассовал по карманам. На близком расстоянии кучный заряд мелкой дроби из помповика не менее эффективен, чем пуля, и я хорошо помнил, что происходит, когда таким патроном стреляют в человека: на спине остается лишь сине-черный овал по краям небольшого отверстия в кожаной куртке, а дробь, пробив все тело, застревает в мышцах груди.
— Квенда, — шепнул я Нгуи, и мы двинулись по кровавому следу. Я с помповиком прикрывал прокладывающего путь Нгуи, а ружьеносец Бати[72] стоял в кузове с винтовкой калибра 0.577. Чейро не полез на крышу кабины, он сидел на заднем сиденье, держа наготове лучшее из трех копий. Мы с Нгуи шаг за шагом приближались к кустам.
Нгуи поднял из сгустка крови острый осколок кости и передал его мне. Обломок лопатки, и я сунул его в рот. Почему — объяснить невозможно. Я сделал это, не задумываясь. Но теперь этот обломок связал нас с леопардом более тесными узами. Я попробовал кость на зуб, почувствовал вкус свежей крови, мало чем отличающийся от моей, и понял, что леопард не просто потерял равновесие. Нгуи и я шли по следам, пока они не скрылись в густых кустах. Ярко-зеленые листья блестели на солнце, и неровные следы леопарда, отпечатавшись на земле, уходили в толщу кустарника, и там, где он прополз, на листьях, на высоте его лопаток, остались капли крови.
Нгуи пожал плечами и покачал головой. Сейчас мы оба превратились в сосредоточенных вакамба, компанию нам не составлял белый человек, то ли умудренный жизненным опытом, который мог бы спокойно дать совет и поделиться знаниями, то ли яростно раздающий приказы, взбешенный тупостью «боев» и осыпающий их проклятиями, словно заупрямившихся гончих. А противостоял нам лишь один оказавшийся в крайне неблагоприятном для него положении раненый леопард, сбитый выстрелом с высокой ветви дерева, и он после падения, которое стало бы смертельным для любого человека, занял оборону в укрытии, где мог, если ему удалось сохранить восхитительную, невероятную, кошачью жизнеспособность, изувечить или серьезно ранить любого, кто рискнул бы полезть за ним. Мне так хотелось, чтобы он не убивал эти семнадцать коз, а я не давал обязательства убить леопарда и сфотографироваться с ним для какого-либо центрального журнала, и я с чувством удовлетворения укусил осколок лопаточной кости и подал рукой знак шоферу. Острый край расщепленной кости порезал мне щеку изнутри, и я почувствовал знакомый вкус моей крови, смешавшейся теперь с кровью леопарда.
