Этим утром, пока жара набирала силу, а прохладный ветер с горы все еще не подул, мы прокладывали новую лесную дорогу через устроенные слонами завалы. Прорубив путь сквозь особенно трудные участки и выбравшись на открытую местность, мы увидели кормящуюся на поле первую большую стаю настоящих европейских аистов, черных и белых, на красных ногах, и они так усердно трудились над гусеницами, будто это были немецкие аисты, получившие соответствующий приказ. Мисс Мэри правились аисты, и она обрадовалась возможности полюбоваться на них, поскольку нас обоих очень беспокоила одна статья, где говорилось, что аисты вымирают, и вот теперь мы убедились, что у этих птиц, как и у нас, просто хватило здравого смысла перебраться в Африку. Но и аисты не рассеяли ее грусть, и мы двинулись в обратный путь, к лагерю. Я не знал, как подступиться к грусти мисс Мэри. Казалось, ее не трогали ни орлы, ни аисты, против которых даже я не мог устоять, и тогда я начал понимать, как же ей тоскливо.
Нгуи заметил что-то неладное, достал из испанского кожаного подсумка фляжку Джинни и протянул мне. Я передал фляжку Мэри, которая с довольно мрачным видом смотрела на аистов. Я тоже посмотрел на них и решил, что этих чертовых аистов слишком много, вот они и бессильны перед грустью Мэри.
— Не слишком ли рано ты пьешь? — спросила она. Я с надеждой заметил, что она все еще держит фляжку.
— По-моему, нет, — ответил я. — Капельку для аппетита.
Она все еще держала фляжку, и мне показалось, я слышал, как она открыла ее. Нгуи чуть заметно кивнул.
— Залей свою проклятую грусть, и я тоже сделаю глоток.
— Я уже выпила немного. — Она вернула мне фляжку. — О чем это ты думал все утро? Ты практически не произнес ни слова, а это так на тебя не похоже.
— О птицах, о разных странах и о том, какая ты славная.
— Очень мило с твоей стороны.
— Я делал это не ради гимнастики души.
— Скоро я приду в себя. Не так-то просто провалиться в бездонную пропасть и выпрыгнуть оттуда.
— Этот вид спорта собираются включить в олимпийскую программу.
— В таком случае ты, наверное, победишь.
— У меня есть мои болельщики.
— Все твои болельщики уже на том свете, как и мой лев. Ты, должно быть, пристрелил их всех в один прекрасный день, когда пребывал в особенно хорошем расположении духа.
— Взгляни, вот еще одно поле, сплошь покрытое аистами.
— Да, — кивнула она. — Взгляни, вот еще одно поле, сплошь покрытое аистами.
Африка — опасное место для затяжной грусти, особенно когда в лагере вы вдвоем, а после шести часов вечера быстро темнеет, даже если грусть эта вызвана охотой на льва мисс Мэри, убитого не совсем так, как мы надеялись... Мы сидели в палатке, У стола, и тысячи насекомых бились о марлевый полог, рвались к гибельному огню керосиновой лампы, а мы говорили, что это просто счастье — уже больше пяти месяцев не видеть ни одного зануды, и это, очень может быть, рекордный срок: ведь в этом мире зануды так быстро переезжают с места на место. Конечно же, мы встречали их всякий раз, когда обстоятельства вынуждали нас выбираться в город. Но никого из них не принимали у себя и не сидели с ними за одним столом. Мы говорили также о том, как важно не делить пищу с врагами. Пить с ними — законная самооборона, но есть — глупо, и за это следует наказывать так же строго, как и за неудачное самоубийство. Нас радовало, что за целых пять месяцев мы ни разу не разделили хлеб-соль ни с одним из богатых зануд, и я знал — в значительной степени мы обязаны этим «Мау-мау». В тот вечер в палатке мисс Мэри вновь обрела счастье: мы почти всегда были счастливы, когда нам удавалось оставаться вдвоем.
Утром Нгуи и я охотились на леопарда. Наступил новый день, как всегда неожиданный и непохожий на другие дни охоты. Никто из нас не верил в приманки, но я вдруг вспомнил, как однажды леопард все же польстился на мертвого бабуина и съел его, но больше он к нему не возвращался. Я не мог винить за это леопардов и полагал, что это восхитительная привычка. Шагая по мокрой от росы траве, я думал о всевозможной чепухе, которую читал сам или слышал об охоте на леопардов. Теперь, когда они стали королевскими животными (охраняемыми государством), а не просто зверьем, которое, как в былые времена, убивали ради шкуры, белые охотники создали им славу действительно страшных хищников. На самом деле леопарды — красивые кошки. Возможно, самые лучшие, быстрые и сильные из всех кошек такой величины, и, раненные, они действительно очень опасны. Батя снова и снова вдалбливал мне эту истину. Я, по его мнению, недостаточно серьезно воспринимал леопардов, потому что разбирался в кошках и любил их. Львица — тоже кошка, притом настоящая, и мне всегда казалось, я могу читать ее мысли. Кошек считают таинственными животными, но это не так, особенно если в вас есть хотя бы немного кошачьей крови. У меня ее было много, слишком много, чтобы пойти мне на пользу, но зато это здорово помогало в общении с кошками. Была во мне и медвежья кровь, и я мог читать мысли медведя, беседовать с ним и заставить вести себя благоразумно. Медведям нравился мой запах, а мне — их, и не было такого медведя, с которым я не смог бы подружиться.
Возвращаясь к лагерю утром, положившим начало новому дню, и чувствуя приятную холодную влажность промокших низких сапог и мокрую ткань брюк цвета хаки, прилипающую к икрам, я полагал, что это забавно — думать о разных кошках и медведях. Льва я никогда не воспринимал настоящей кошкой. В нем текла какая-то другая кровь, а из основных кошачьих черт я находил только две — лень и невероятно быстрый разгон. Гепард тоже мало походил на кошку. В нем текла кровь собаки, и его манера бежать скорее напоминала бег борзой. Леопард же, напротив, был настоящей и великолепной кошкой. Белые охотники рассказывали клиентам, что их невозможно или почти невозможно встретить на открытой местности, разве что они выйдут на приманку. Конечно же, благодаря этим россказням встреча с леопардом на открытой местности превращалась для клиента в редчайшее и знаменательное событие, свидетельствующее как о высокой репутации белого охотника, так и о необыкновенной везучести клиента.
Нынешние белые охотники, проводившие сафари, развешивали по деревьям приманки для леопарда, обычно тушу небольшой антилопы, бородавочника или любого другого животного, и оставляли гнить. Вечером они объезжали приманки, рассаживали клиентов по заранее подготовленным укрытиям, и с наступлением темноты, когда сумерки быстро угасали и леопарды взбирались на деревья, клиенты стреляли, прильнув к телескопическим прицелам. В этом и заключалась современная охота на леопардов, и клиентов всячески уверяли, что другого способа не существует. Больше всего впечатлял тот миг, когда леопард каким-то чудом появлялся в развилине дерева, там, где была привязана приманка. Момент этот был столь загадочным, что навсегда врезался в память. Это да еще злой взгляд и пятнистая шкура животного и производили мистическое впечатление. Все делал белый охотник, клиенту оставалось лишь нажать на спусковой крючок — и леопард падал замертво или, раненный, исчезал в зарослях, где его пожирали гиены.
Я думал обо всех леопардах, на которых случайно натыкался со времен первого приезда в Африку, и о том, что ни одного из них не убил с помощью приманки, и никогда не видел, как они бесшумно, неуловимо для глаза появляются в злополучной развилине дерева, и никогда не испытывал этого душещипательного, мистического для клиента ощущения. Я с удовольствием вспоминал своего первого леопарда, которого увидел в Танганьике, когда в одиночестве прогуливался по берегу реки, так похожей на пересекающую луг, богатую форелью речушку у меня дома. Леопард задрал небольшого самца антилопы и лакомился им, припав к земле и по-кошачьи сжавшись. Я не увидел его, пока он первым не почуял или заметил меня, на какую-то сотую долю секунды мне открылись два слившиеся воедино тела, пятнистое и рыжевато-коричневое, да еще голова и глаза леопарда, смотревшего на меня с расстояния в двадцать футов. Я не успел заметить, был ли его взгляд злым, как не успел найти какие-либо иные литературные сравнения, потому что леопард, лежавший на антилопе, взвился в прыжке, который отнес его далеко от добычи, прямо в траву, а потом, слегка изогнув хвост и приподняв голову, бросился прочь по низкой траве, быстро, не прямо, а по кривой, так что я не мог нацелиться на какую-нибудь точку перед ним. Пока он несся по направлению к зарослям, я трижды выстрелил ему вслед, и всякий раз пуля поднимала комья сырой красной земли позади него. В ту пору я еще не умел вскидывать винтовку достаточно быстро, чтобы стрелять наперерез, и леопард казался мне самым проворным из всех хищников; его длинный прыжок и бешеная скорость произвели на меня тогда неизгладимое впечатление. К тому же это был очень крупный леопард, и мне повезло, что я повстречал своего первого леопарда при таких обстоятельствах.
