Главный следопыт Пи-эн-джи и арап Маина отправились на разведку. Мы с Пи-эн-джи хотели пойти с ними, но смышленый лев мог уловить запах двух белых людей и заподозрить неладное. Некоторые утверждают, что у львов отсутствует обоняние, но некоторые могут ошибаться. Мы посидели, обсудили свои планы, побалагурили, после чего Пи-эн-джи принялся за отчет, а я пошел к мисс Мэри, но она по-прежнему неважно себя чувствовала и не нуждалась в чьем-либо обществе. Я обошел лагерь, увидел Кейти и повара, и мы немного поболтали. Ночью Кейти слышал, как со стороны леса доносился рев нашего льва. Он также слышал рев других львов, охотившихся к северу от лагеря, по его мнению, в районе солончаков. Кейти не сомневался, что огромный лев теперь в наших руках, и я сказал, что джинн уже шепнул мне об этом, и мисс Мэри непременно убьет льва, если не во второй половине дня, то вечером. Он улыбнулся и помолчал. А потом разлепил губы: «Мзури».

Все, кто рано встал, уже спали, а я устроился в палатке-столовой с книгой об одном человеке, который проявил подлинный героизм, командуя подводной лодкой. Потом ему очень везло, наконец он грубо нарушил субординацию и в итоге написал эту полную ложной скромности и горечи книгу. В тот год мы могли выбирать между сбежавшими преступниками, альпинистами, водолазами, подводниками, бывшими летчиками всех национальностей, искателями приключений в Африке, теоретиками движения «Мау-мау» и одной необычайно хорошей книгой полковника (тогда он был в таком звании) Линдберга[47], по которой не составляло труда ясно представить себе Линдберга-человека и вместе с ним совершить опасный, удивительный и интересный перелет через Атлантику. Хватало также историй тех, кто побывал в японском плену, о скотоложстве в Бирме на взводном Уровне, правдивых и невероятных рассказов о слонах и охотниках на слонов. В общем, по части книг год выдался неплохой. Художественная литература в основном никуда не годилась, если не считать книг о малоприятных личностях, страдавших сердечными приступами или задержанных английской полицией, да еще профессорах и преподавателях американских университетов, которые жили или не жили в соответствии со своими идеалами, но в конце пути поддавались тлетворному влиянию различных комми. Чеймберс[48] делился тем, что знал, человек по имени Маккарти собирал сторонников и подвергался критике, некий Лорд выступил не то за, не то против некоего Хисса[49]; определить не представлялось возможным. Но нам, читателям, не было дела до Хисса, Маккарти и Чеймберса. Совершенно не вязались они с Африкой.

Как раз в этот момент новенький «лендровер», более крупная и скоростная модель, чем мы видели раньше, пересек поле белых цветов, где месяцем раньше клубилась пыль, а неделю тому назад плескалась грязь, и въехал в расположение лагеря. За рулем сидел краснолицый, среднего роста мужчина, одетый в вылинявшую, цвета хаки форму офицера кенийской полиции. С ног до макушки его покрывала дорожная пыль, и только в уголках глаз виднелись белые, оставленные улыбкой морщинки.

— Есть кто дома? — спросил он, входя в палатку-столовую и снимая фуражку.

Через открытую, завешанную муслином стенку палатки, обращенную к горе, я видел, как подъезжал автомобиль.

— Все дома, — сказал я. — Как поживаете, мистер Гарри?

— Я в полном порядке.

— Садитесь, я приготовлю вам что-нибудь выпить. Вы ведь сможете остаться на ночь?

Гарри Стил, застенчивый, работавший за двоих, добрый и беспощадный, любил и понимал африканцев, и ему платили за то, что он насаждал закон и выполнял приказы. Обходительность прекрасно уживалась в нем с суровостью, он не отличался мстительностью или злопамятностью, не давал повода назвать себя недалеким или сентиментальным. Он ни на кого не держал зла, даже в этой переполненной злом стране, был чужд мелочности. Он следил за соблюдением закона в условиях коррупции, ненавистничества, садизма и глубокой истерии, постоянно работал на износ, не стремился к повышению или продвижению по службе, так как знал, что он нужнее всего на своем месте. Мисс Мэри однажды назвала его человеком-крепостью на колесах.

Сегодня он выглядел как уставшая крепость, и я вспомнил о нашей первой встрече, когда очень темной ночью он предстал передо мной силуэтом человеческой фигуры над рулем автомобиля. Он не ответил на оклик после наступления комендантского часа, и Пи-эн-джи приказал мне: «Стреляй в того, кто за рулем». Я взял его на прицел, положил палец на спусковой крючок, но на всякий случай окликнул еще раз, и это оказался Гарри Стил с тремя членами «Мау-мау», перешедшими на сторону властей. Он не обиделся на нас и даже похвалил Пи-эн-джи за бдительность. Но так и остался единственным человеком, в которого я едва не выстрелил из карабина с расстояния в двенадцать ярдов, и кто воспринял это совершенно спокойно.

В тот день я узнал, что он потерял своего сержанта, к которому относился так же, как я — к Нгуи; на прошлой неделе сержанта изувечили, а потом разрубили на куски. Мы не вспоминали об этом, и вовсе не потому, что того требовали приличия или правила хорошего тона, просто не стоит говорить о смерти тех, кого любим и кто нам по-настоящему дорог. Если бы он хотел затронуть эту тему, поделиться с нами, то заговорил бы первым...

— Хорошо проводите время?

— Более чем.

— Я кое-что слышал. Что за история с леопардом, которого вам необходимо подстрелить до рождения младенца Иисуса?

— Это для фоторепортажа в журнале «Лук». Мы снимали для него в сентябре. С нами ездил фотограф, и он сделал уйму снимков, а я написал к ним подписи и небольшую статью. Они поместили роскошную фотографию леопарда. Я действительно убил его, только это не моя заслуга.

— Как так?

— Мы охотились на крупного льва, как выяснилось, очень умного. По ту сторону Эвасо-Нгиро[50], за Магади, у крутого склона.

— Совсем не мой район.

— Мы пытались обложить льва, и мой приятель вместе с ружьеносцем полез на каменистый холм, чтобы посмотреть, не видно ли его поблизости. Лев предназначался Мэри, потому что мы с ним уже убивали львов. Поначалу мы ни черта не поняли, когда вдруг услышали выстрел, а потом увидели что-то рычащее и барахтающееся в пыли. Это был леопард. Слой пыли оказался таким глубоким, что она облаком поднялась над леопардом. Он продолжал рычать, и никто не знал, в каком направлении он выскочит из этого облака. Мой приятель, Мейито Менокаль, дважды выстрелил в него с холма, я тоже пальнул в центр крутящегося клубка, отошел и встал справа от него, с той стороны, куда, по моему разумению, двинулся бы леопард. Наконец из пыли на какое-то мгновение показалась его голова. Он продолжал яростно рычать. Я выстрелил ему в шею, и пыль начала оседать. Все это напоминало перестрелку в пыли близ салуна, как когда-то на Диком Западе. Только что у леопарда не было винтовки, зато он находился так близко, что мог загрызть любого из нас. И загрыз бы, если б добрался. Фотограф снял Мейито с леопардом, потом всех нас с леопардом, наконец, меня с леопардом. Это был леопард Мейито, потому что именно он попал в него первый и второй раз. Но лучше всех получилась моя фотография, и журнал хотел ее напечатать, но я запретил, до тех пор пока сам, в одиночку, не убью достойного леопарда. И до сих пор трижды терпел неудачу.

— Я и не знал, что правила охоты такие строгие.

— Что делать? Это тоже закон. Сначала кровь и длительная погоня.

— Не приходится удивляться, что я не всегда понимаю вас с Пи-эн-джи.

— Было бы странно, если бы понимали, Гарри. Попробуйте как-нибудь спросить Пи-эн-джи, понимает ли он сам себя.

— Разве вы его не понимаете?

— Черта с два. Его моральный кодекс слишком для меня сложен.

— Бог мой, у всех свои заскоки, — вздохнул Гарри. — Но вы писатель. Писателям положено понимать. Вот почему они пишут книги.