Сначала я услышал Ростислава, а потом уже увидел обоих на поваленном дереве у кромки воды.

— Огненный фронт заката взрезан утеса глыбой, — чеканил он особенным, глубоким голосом.

За гранью яви можно было услышать ритм тамтамов. Шуль обернулась вокруг Ростислава стальной полосой и придерживала его за шею тысячей зубов-игл. Нежно-нежно.

— Солнце идет на запад, словно на нерест рыба, — продолжал охотник.

Черт, да он же читает ей стихи! Грузит девушку! Я замер, глядя сквозь заросли на сплетенные фигуры. Потом тихо, стараясь не хрустнуть веткой, отступил назад и поспешно вернулся к дому.

Я увидел что-то такое, с чем мой разум пока был не в состоянии справиться. Представил, что моего загривка касаются бритвенно-острые кончики зубов. Мурашки не заставили себя ждать.

Мальчишек звали Макс и Шесс, девчонок — Тамара и Лийл.

К недельной годовщине открытия приюта, а правильнее сказать — появления смешанной семьи, я заказал с орбиты снаряжение для подводного плавания. Теперь они могли плавать и гоняться за рыбами вшестером, все вместе.

Шуль научилась готовить подобие суши, и, когда я приходил к ним в гости, мы ели одни и те же блюда.

Ростислав почти перестал охотиться. Я пробил им полное обеспечение, и все свободное время взрослых уделялось детям. Их дом с утра до ночи был наполнен шумом и смехом.

Со шнешатами я часто пытался говорить на их языке, а они кричали на весь залив, едва завидя меня выходящим из леса: «Нана! Тата! Дядя Тон триехал!» Шуль приготовила для меня отдельную комнату, и я смог оставаться с ними всегда, когда была возможность.

В этом чужом и случайном мире я вдруг нашел кусочек чего-то своего, дорогого сердцу, крошечный огонек в бесконечной ночи.

Поэтому когда Георгий Петрович неожиданно обругал меня, на многие вопросы мне было нечего ответить.

— Эта ситуация, Антон Андреич, сама, как яблочко с ветки, упала тебе в руки. Не моего ума дело — влезать в твою работу, только я-то вижу, что ты халтуришь. И я не был бы честным человеком, если бы не сказал тебе об этом. Ты недорабатываешь, понятно?

— А что недорабатываю, Георгий Петрович? — вяло защищался я. — Мы создали прецедент, об этом трубят от Бугорков до Дальнего Востока, и думаю, что на том берегу все то же самое.

— То же самое, голубчик, то же самое. Те же скрытые процессы. Как в крови вырабатываются антитела, так и в социуме для борьбы со всем чужеродным предусмотрены свои механизмы. Почему, в конце концов, я тебя этому учу? Куда смотрели твои преподаватели?!

— Георгий Петрович, вам, может, и кажется, что я застрял в нашем детском саду и забываю выглядывать во внешний мир. Смею вас уверить, я делаю свою работу. И многие вещи, которыми я занят, выходят за рамки вашей компетенции.

— О, закипятился, забунтовал, петушок!

— Извините.

— Я, Антоша, не говорю, что ты что-то там не делаешь или со дня на день перекладываешь. Я, голубчик, совсем о другом! Ты врастаешь в этот проект. Ты допустил, что личное замыливает тебе взгляд. Ты отбрыкиваешься от перспектив, вместо того, чтобы изучать их тщательно и продуманно.

— Георгий Петрович, я как раз хотел сказать: все-таки нужен пост охраны. Оцепить периметр невозможно, сплошное болото, но хотя бы сторожку и пару человек на пост — распорядитесь, пожалуйста. Я перлюстрировал почту новозаветчиков, среди них достаточно неуравновешенных элементов. Они терпят присутствие шнехских заложников, но от факта добровольного единения людей и шнехов в одну семью у кого-то могут действительно отказать тормоза.

Комендант укоризненно вздохнул и стряхнул с рукава пылинку.

— Дорогой ты мой конфликтолог, — задумчиво сказал он. — Тебя ведь обучали психологии индивидуума и психологии толпы. Скажи мне, Антоша, а у нашего простого человека — какие векторы основные?

Несмотря на неуклюжесть поставленного вопроса, я понял, о чем хотел сказать комендант. О любви и ненависти. О цели и антицели. О том, к чему человек стремится и чего бежит. И если положительный вектор при всех раскладах ясен и предсказуем — жить спокойно и в достатке, окружать себя дорогими тебе людьми, «чтобы не было войны» и «чтобы все было хорошо», то с отрицательным…

Этот вектор — и есть моя работа. Взять стрелку за кончик и направить ее в такую сторону, чтобы избежать неуправляемого катаклизма. Или разломать эту стрелку на куски, и одно большое «ненавижу» превратится в дюжину безобидных «не нравится». Главное, чтобы тысячи маленьких отрицательных векторов отдельных людей не слились в злобную черную молнию, разрушающую все на своем пути.

И сейчас мне стало тревожно. Потому что вопрос коменданта прозвучал очень странно.

— Георгий Петрович! Слава и Шуль неизбежно притянут на себя недоброжелательные взгляды. Я прошу вас дать им хотя бы формальную охрану. Прямо с сегодняшнего дня. Вы предлагаете что-то другое?

— Что ты, голубчик! Я ничего не предлагаю. И предлагать не могу. Не моя компетенция, как ты изволил заметить. — Кольнул, и сразу сменил тему. — Завтра к нам прилетают шнехи. Не хочу загадывать, но намечаются торговые переговоры. Об этом сейчас и потолкуем, что ты видишь со своей позиции. А про Ромео с Русалкой потом договорим.

— Знаете, Антон… Так интересно жить!

Мы с Ростиславом сидели на мостках, свесив в воду босые ноги. Шесс улегся рядом, положив тяжелую голову мне, дяде Тону, на колени и подставив брюхо утреннему солнцу. Макс с Тамарой на берегу играли в мяч. Под нами в воде время от времени проскальзывала тень резвящейся Лийл. Шуль уплыла за свежей рыбой.

— Тот страх, который чувствуешь в первый день в гнезде шнехов — он так и не исчезает. Все четыре года ты окружен теми, кого бессознательно боишься. И в какой-то момент понимаешь, что ты — отдельно, а твой страх — отдельно. Тогда начинается жизнь.

Ростислав улыбался. Он явно вспоминал значительно больше и ярче, чем рассказывал. Его истории завораживали. Наверное, слишком напоминали сказки.

— Спасибо родителям, я получил вполне приличное образование. Это было не так-то просто на корабле. Отклонялось от «линии». А теперь мне открылся совершенно новый мир. У них изумительная литература, сумасшедшая философия, ритуалы и кодексы. Я думаю, что обмен заложниками тоже придумали они, а не мы. Очень похоже на средневековую Японию. А среди наших — самураев маловато.

С берега Макс позвал Шесса по-шнехски, тот рывком перевернулся на все четыре лапы, ткнул меня носом под ребра, отчеканил: «Тока! Я скоро дернусь!» — и улькнул в воду.

— И я уверен, что шнешата, вернувшиеся от нас, отсюда, тоже несут с собой частичку нашего мировоззрения. Когда исчезнет элемент принуждения, мы смешаемся в единое целое.

— Эх, Слава, — я неторопливо поднялся и подставил лицо ветру, — все так и будет когда-нибудь. Только путь окажется дольше и труднее, чем выглядит из начальной точки.

Мы простились — я собирался выйти загодя, чтобы по дороге не скакать с кочки на кочку, а «выгулять» мысли перед переговорами. Кажется, я сказал ему беречь себя.

Отойдя от заимки километра на два, я обратил внимание на сломанную ветку, упавшую поперек тропы. Вчера я шел уже по темноте, мог не заметить. Но я не помнил, чтобы что-то ломал.

Подходя к управе, как последнее время величал свою вотчину Георгий Петрович, короткой дорогой, с заднего крыльца, я обратил внимание, что сотрудники комендатуры носятся как угорелые. Видимо, мельтешат перед прилетом шнехов.

Посреди приемной Марта поправляла Георгию Петровичу галстук. Я впервые видел его при полном параде, в форме колон-капитана, с орденскими планками за многочисленные освоения и покорения. Глядя, как двигаются пальцы секретарши, я удивился своей невнимательности в подобных вопросах. То, что она любит коменданта, говорили ее руки. Одинокая женщина в возрасте. На планете, которая уже не успеет стать родной. Грустно все это.

Георгий Петрович был странно бледен. Он безучастно принимал скрытые ласки Марты, зашифрованные в необязательных касаниях. Впервые отвел взгляд, пожимая мне руку. Его ладонь была влажной.