На кухне нет ничего, кроме деревянного стола, на нем хлеб и вода».

(62)

* N2 НЗ

Учительница: Кажется, мы не туда попали. Есть здесь кто-нибудь? Какой это номер абонемента? Не очень-то похоже на детское кино.

Так, дети, разбились на пары, взяли друг друга за руки и на выход.

Дети, толкаясь и вразнобой декламируя какие-то стихи, уходят.

«Хозяин праздника — вельможа неопределенного возраста с манерами аристократа. Называйте меня, ну скажем, Казанова. Усадил рядом, небрежно о своих победах над женщинами. У меня есть секретарь, она ведет нечто вроде расходной книги. Давайте спросим, какие номера сегодня актуальны. Чтобы не шокировать дам, я предпочитаю раз в месяц обнулять счет.

Нет, дружок, этот список ты стащил у галантного века. И тактика вполне предсказуемая: соблазнить меня исключением из списка соблазняемых. Искушение „непринужденного“ разговора о том, как же „на самом деле“ мужчины воспринимают таких женщин. Еще бы не интересно. Еще бы не польстило — сидишь в ложе, разглядываешь местную публику, а он весело сплетничает и целует тебе руку, потому что этого требует простая учтивость, ну и красота собеседницы, конечно.

Я совершенно не понимала тогда, что нахожусь буквально в двух шагах от падения.

Концерт закончился, в ложе появилась девушка-секретарь — светловолосая, невзрачная, скромно одетая. На затылке — маленький хвостик, стянутый аптечной резинкой. Ее работа — записывать все, что происходит, независимо от того, нравится ей это или нет. Финальные аплодисменты, гостей приглашают на ужин. В обеденном зале накрыт роскошный стол — ледяные фужеры, устрицы на снегу, икра. По такому случаю я собираюсь пойти переодеться.

У меня с собой маленькое черное платье. В последнюю минуту зачем-то положила его в чемодан, хотя никаких развлечений не предполагалось, это была исключительно деловая командировка. Кто бы мог подумать, что здесь соберется столь изысканное общество. Музыка, шампанское, шоколад. Во мне просыпается желание нравиться, нравиться еще больше. Я в предвкушении необыкновенной ночи.

Однако хозяин праздника как будто охладел ко мне (а между тем это тоже стандартный прием). Не прощаясь, он покинул ложу с двумя полураздетыми девицами и скрылся за дверью номера-люкс.

Девушка-секретарь пытается меня предостеречь: вам лучше этого не видеть. Она предлагает проводить меня, и чем дальше мы идем, тем становится страшнее.

Поначалу я просто не понимаю, что происходит. По коридорам гуляют барышни в прозрачных бальных платьях, с сумочками, пьяные, на высоких каблуках, под руку с невидимыми мужчинами, от которых остались только пальцы и губы. В сгущающейся темноте я ищу свой номер, нужно поскорее спрятаться и переждать этот шабаш.

Открываю дверь, боясь ошибиться. Ошибка будет стоить мне жизни.

К счастью, это мой номер.

Верхний свет потушен, настольная лампа накрыта полотенцем. На полу младший сын играет в кубики. Спиной к двери, на высокой кровати, укрытая пуховым платком, лежит мама. Я говорю: давай не будем шуметь, она уснула. И нам с тобой пора.

Здесь тихо и тепло, и никто не знает, что за этой дверью мы».

(63)

«Я научилась становиться невидимой и пролетать незамеченной мимо охранников. Когда они узнали об этом, натянули тонкие веревочки поперек всех окон и дверей и привязали к ним серебряные колокольчики. Сейчас они шарят по комнате, обыскивая каждый угол».

(64)

«Единственное, что немного смущает, то, что люди вынуждены проходить сквозь меня. Я-то знаю, что не до конца прозрачна — осталась какая-то тяжесть, вещественность. Люди, будь они повнимательней, давно бы заметили следы моего присутствия рядом с ними.

Не успела я подумать об этом, как одна женщина, остановившись прямо передо мной, поправляет очки и пристально вглядывается во что-то неопределенное. Она явно меня не видит, но тем не менее идет за мной по пятам. Чтобы выиграть время, я перепрыгиваю через кованую ограду сада, это нетрудно. Женщина тычет в меня пальцем и пронзительно кричит — „держите ее, она там!“.

Я бегу по саду, не касаясь земли, но на снегу остаются маленькие проталины, тепловые отпечатки ног. Земля еще не промерзла и выступает из-под снега черными пятнами, которые уже не скрыть».

(65)

Возвращаются эксперты, А. слегка навеселе.

«Мы работали, наши сыновья слонялись по лагерю, приставали к охране, иногда получали нагоняй, иногда — конфету или пряник. Вообще-то нас хорошо кормили, а дети с семи лет посещали школу. Это цивилизованный лагерь в цивилизованном мире, просто он был хорошо замаскирован, и власти о нем не догадывались.

Убежать отсюда невозможно. Единственный способ выжить — приспосабливаться к режиму, привыкать к мысли о том, что ничего другого не будет. Каждый раз, когда к нам поступали новенькие, я старалась вселить в них оптимизм. Ведь главное — мы живы, мы вместе. Будем разговаривать, будем думать, и что-нибудь придумаем.

И все-таки совершенно случайно мне удалось бежать. Когда привезли очередную партию новеньких, забыли запереть ворота, и я потихоньку вышла за ограждение, еще не понимая, куда и зачем иду. На остановке за углом очнулась. Возвращаться поздно. Что я наделала. Что я наделала. И зачем. Ведь там мой мальчик.

Я утешаю себя тем, что они не посмеют. Подниму на ноги общественность, обращусь в Красный крест, в правозащитные организации, в полицию наконец — и их повяжут. Они должны это понимать. Им надо оставаться на хорошем счету, чтобы приговор был мягче. И потом — они никогда не позволяли себе жестокости по отношению к детям, ведь дети — это будущая рабочая сила.

Опьяненная свободой, еду в троллейбусе по городу, который мечтала увидеть всю жизнь. Красно-коричневые стены, высокие, с глухими окнами, из троллейбуса не видно ни неба, ни крыш.

Похоже, я катаюсь по кругу. Вокруг меня пассажиры с газетами, и все обсуждают новость о засекреченном лагере. Подумать только, рядом с нами, прямо в городе. Реакция ЮНЕСКО. Коллективное письмо стран — участниц Варшавского договора. Меня узнают, поздравляют. Это невероятно. Вы непременно должны выступить посредником, чтобы спасти остальных.

Шанс увидеть его снова. Может быть, мне удастся вызволить его оттуда. Они не посмеют.

Въезжаю в центральные ворота как человек, всю жизнь проведший на воле. Из окон соседнего барака заключенные машут какими-то тряпками, крики приветствия. Похоже, я стала национальным героем.

В приемную входит невысокий полный мужчина, одетый в военную форму, это новый комендант. Он вежливо приветствует меня, ради нашей встречи он добавил в свой голос несколько теплых, человеческих ноток. Подчеркнуто весел, шутит. После вашей выходки — и как вам это удалось, просто молодец! — наше положение осложнилось, но деньги и связи многое могут поправить. Так что, все образуется.

А для вас мы приготовили сюрприз.

Ординарец вносит стеклянную банку с желтоватой жидкостью, в ней мой мальчик.

Он стал совсем маленький, величиной с ладонь. Какой-то химией они сначала довели его до такого размера, а потом…

Вы можете забрать его. Поздравляем вас. Об этом обязательно напишут в газетах.

Я совершенно спокойна. Выхожу, прижимая банку к груди. Толпа заключенных, добившихся, чтобы их пустили к центральному зданию, молча расступается и пропускает меня на выход. Ни один из них больше не подаст мне руки.

Ведь я променяла жизнь ребенка на так называемую свободу.