Главный Советник выслушал выпады юноши, опустив глаза. Очевидные веши говорит этот горячий юнец, но если он не научится держать свои эмоции при себе, то недолго ему удастся прожить во дворце, может быть, даже не успеет дождаться помощи от Гелионы. Собственно говоря, по всем законам Антиллы, Кармах сказал достаточно, чтобы быть приговоренным к смертной казни, но Главный Советник все раздумывал, все не поднимал глаз. Потом огляделся. Убедившись, что поблизости никого нет и никто не услышал горячие нападки молодого офицера, Главный Советник произнес наставительно:

— Юноша, ты слишком вспыльчив и неосмотрителен. Не думай, что царице нет дела до войны. Но ты же понимаешь, решение прекратить работу на полях и службы в храмах не может быть принято просто так, необдуманно, лишь по одному требованию твоего командира.

— Там гибнут люди, не только солдаты, но и те же земледельцы и жрецы. Гадирцы не щадят даже детей! Когда взойдут ваши посевы, их уже некому будет пожинать!

Главный Советник прищурил глаза, разглядывая юношу. На лице офицера не было маски, оно пылало от нетерпения и гнева.

— Ты, верно, с юга, да? Чей ты сын?

— Антеф Амунем, мой отец, был наместником южной провинции, а теперь там только руины.

— Хорошего сына вырастил Антеф Амунем. Я понимаю твою боль. Нет ничего тяжелее, чем видеть, как враги разрушают твой край, убивают твоих родственников, как отчий дом лежит в руинах. Жив ли еще Антеф Амунем?

Юноша мотнул головой и опустил глаза.

— Послушай, что я скажу тебе, сынок. Не думаю, чтоб твой отец желал тебе когда-нибудь сгнить заживо в каменном мешке. А именно это тебя и ждет, если ты будешь продолжать высказываться в том же духе. Кармаху, сыну Антефа Амунема, более пристало погибнуть в бою с врагом, защищая родину, поэтому прибереги свой пыл для гадирцев. Ты не в силах изменить распорядка дворца, поэтому будь мудр, сдержись и смирись, плыви по течению. Завтра царица будет рассматривать твой вопрос и если примет положительное решение, то вскоре ты сможешь вернуться к твоему Главнокомандующему с подмогой.

— Вскоре?! Не завтра?

— Ну, ты же офицер, а не дитя. Должен понимать, что за один день не удастся мобилизовать всех землепашцев, они же не в Городе Солнца поля обрабатывают. Будут посланы гонцы. Сколько еще времени потребуется, чтобы собрать провиант, новых солдат еще и кормить чем-то надо. К тому же люди земли не привыкли воевать, без охоты пойдут они в солдаты, может, кого и силой придется заставлять. Так что, если царица прикажет, и тебе с твоим отрядом дело найдется.

— Я не буду воевать с мирными жителями своей страны, когда кругом столько врагов, — зло процедил молодой человек. — Я офицер, а не надсмотрщик, чтобы сгонять людей. Хорошо хоть, жречество достаточно образованно и способно понять, что грозит стране без дополнительной мобилизации.

Главный Советник покачал головой:

— Со жрецами вообще отдельный вопрос. Думаю, царица не позволит им воевать.

— Конечно, ведь тогда некому будет возносить ей хвалу, — съязвил Кармах.

— Разумеется, — усмехнулся Главный Советник и продолжил уже в другом тоне: — Если я еще раз услышу от тебя что-нибудь предосудительное, высказанное в адрес царицы или ее политики, то ты будешь немедленно отправлен в узилище, несмотря на мои личные симпатии и к тебе, и к твоему уважаемому отцу, которого я некогда знал. Ты успел уже заслужить несколько смертных казней, и, не приказав до сих пор арестовать тебя, я считаю себя сполна оплатившим мой дружеский долг перед Антефом Амунемом. Долее это продолжаться не может. Итак, юноша, у тебя больше нет защитника и советчика. Иди и не пеняй на старика, что я не предупредил тебя.

С этими словами Главный Советник развернулся и ушел, оставив юношу одного посреди Зала Приемов, сжигаемого бессильной яростью. Кармаху захотелось немедленно уехать, вырваться из золотого, словно застывшего вне времени царского дворца, из этих фальшивых церемоний и поклонов, туда, где его друзья спят на голой земле под открытым небом, где отступают они, изнывая от зноя и ран, под натиском врага. Борясь с отчаянным желанием начать крушить все эти светильники, статуи и все, что олицетворяет собой спокойствие и власть, он бросился прочь из дворца. Он бежал по городу, по его узким, мощеным улочкам, толкая людей, роняя разложенный торговцами товар, захлебываясь рыданиями.

Кармаха привозили сюда родители, когда он был еще ребенком. Они хотели приобщить сына к древним святыням, собранным в Городе Солнца, они мечтали вырастить достойного наследника своего древнего рода. И вот теперь их нет, они погибли в своем поместье, когда напали гадирцы, и Кармах не смог даже найти их тела среди обгоревших руин того, что когда-то он называл домом. А Город Солнца по-прежнему стоит, все такой же сверкающий, разноцветный, пышный. И люди здесь такие веселые, им нет дела до того, что юг погиб, что гадирцы убивают солдат.

Кармах размазывал по щекам слезы ярости, шепча на ходу слова:

— Так вот он. Город Солнца, теперь я вижу его во всей красе! Не солнечным светом воссиял он сегодня. Похоть, грязь, пьянство — вот что правит сейчас этим городом! Мы, солдаты, умираем под натиском врага, а эти люди развлекаются и веселятся, эти люди совокупляются на глазах друг у друга.

Антилльская царица Кийя-Гелиона лежала без сна в роскошной опочивальне, сосредоточенно изучая замысловатый рисунок на потолке, выложенном разноцветной мозаикой. Такая же мозаика была и на стенах, но рисунок на них не вился сложной вязью непонятных завитков, как на потолке. Стены украшали картины, изображающие Город Солнца, и даже в полутьме они сверкали золотом. Кийя опять подняла глаза к потолку. Сколько ночей она вот так рассматривает эти рисунки, мучаясь бессонницей и терзаемая горькими размышлениями о своей участи.

Древняя традиция требовала от царя принести себя в жертву, когда его земле угрожает серьезная опасность. Конечно, эта практика канула в легенды, давно уже такого не происходило. Но знай Кийя, что подобная жертва спасет ее народ, она бы, не задумываясь, сама шагнула в кратер вулкана, как сделал это один из царей Красного Континента тысячи лет назад. Но его самопожертвование не принесло пользы, и Кийя не верила, что сможет спасти таким образом свой остров. Она вспомнила легенду, высеченную на стене в храме Инкал. Надпись гласила:

«Сто и один маг встали в круг и воздели руки к разъярившимся небесам. Они объединили все свои силы в Единую Силу и послали ее на Атлас в надежде остановить извержение. Но ничто уже не могло спасти Красный Континент, и маги были бессильны против воли богов. И тогда Верховный Владыка Страны, сам царь вознес свою молитву к богам, взывая к ним и моля принять его жертву в искупление грехов. Царь сгорел в пламени, но боги остались равнодушны к его жертве».

Кийя не заметила, как заснула. В эту ночь ей приснился Анарауд. Давно она уже не вспоминала о нем, уже не плакала по ночам и не терзалась раскаянием, что, может быть, виновна в его смерти она сама. А он, словно странник, вернувшийся из долгого путешествия, ворвался посреди ночи в ее сознание, распахнул балконные двери и вошел в ее спальню, озаренный лунным светом. Увидев Кийю, он приложил палец к губам, призывая ее к молчанию. Потом прошел через всю комнату мимо спящих рабынь и присел к ней на кровать.

— Бедная ты моя, — тихо сказал он, — бедная.

И коснулся рукой ее щеки, холодными пальцами ее горячей кожи. От его ледяного прикосновения Кийя проснулась. Резко села на кровати, вглядываясь в темноту. Она пыталась вспомнить лицо Анарауда, но теперь ей казалось, что у того, кто приходил к ней, лица не было. Кийе стало страшно. Горячие слезы хлынули из глаз против воли, она всхлипнула и внезапно закричала:

— Я не бедная, не бедная!

Рабыни, спящие вдоль стен, проснулись и вскочили, перепуганные криком своей госпожи. Одна из них тут же убежала за лекарем, другие столпились вокруг кровати, изумленно уставились на рыдающую царицу. Но ей было наплевать на этих безмозглых девиц. Какое ей дело до того, что они подумают о своей госпоже. Рыдания сотрясали ее тело.