Алина обещала сделать все быстро и показала класс. Мерила очень странные, на мой взгляд, изделия, и уже минут через десять оказалась передо мной в чем-то расходящемся колоколом, с большим дутым стоячим воротником и рукавами в сборку.

– А вот это как? – спросила она.

– Интересно, – неуверенно сказал я. – И цвет такой… Как бы костюм баклажана с детского утренника.

– Сейчас ты все поймешь. А, вот…

У нее в руках оказался странный, не то мятый, не то состоящий из воланов (или как это называется) очень длинный шарф.

Баклажан приобрел окантовку – лимонного оттенка, я забыл сказать, – и вдруг все стало на свои места. Улыбаться мы начали одновременно.

На ценник она не смотрела, а просто достала золотой квадратик пластика. Я вежливо отвел глаза.

А потом Алина, в своем баклажане, и вправду пошла спать, оставив мне – вопреки советам Гриши – мою куртку.

Я вышел из магазина.

Надел куртку.

Это было очень странное чувство: куртка стала другой. Я сделал то же, что и Алина два дня назад, – медленно повернул нос к воротнику. И постоял так некоторое время.

Вокруг, как мне подумалось, стало очень тихо.

Какой задумчивый момент, редкий в моей жизни момент – вдруг получается, что делать как бы и нечего.

За два евро я приобрел у турка пакетик из толстой бумаги, на которой проступали масляные пятна: каштаны с крестообразно растрескавшимися верхушками. Безошибочно вышел на старую площадь – вот кровавый ужас собора, здесь мы тогда и стояли, а Мануэла бежала к нам и кричала о войне.

Это очень странная площадь – здесь какая-то нулевая точка, центр всех дорог. Отсюда, например, на север отправляется «Винная дорога» южной Германии, тяжелые гроздья плюща от крыш до земли, кружевные занавески окон, булыжник, серые церкви, в каждой из которых проходят вечерами концерты. И не только неизбежный Бах, а еще Пахельбель, Букстехуде, а если повезет и кто-то из местных любит флейты и гобои, то и Телеманн.

А дальше Рейн, крутые, гребенкой причесанные склоны виноградников, сейчас – цвета императорского пурпура.

За Рейном – Франция.

И весь мир.

Жаль, что она ушла и что я один бреду теперь наискосок через площадь к угловому домику, где ведьмы, крупные, чуть не метровой длины, свисают с потолка гроздьями. Конечно, я не собирался покупать ведьму несуразного размера за сто евро минимум, я просто вспоминал о них вчера, хотел подойти к ним еще раз, показать их…

А за ведьмарием у нас выход с площади – мостик над крошечной речкой, два ресторанчика над водой, дальше бывшая мельница – романтический домик, оседлавший ту же речку, она как бы протекает через его подвал, и…

– Здравствуйте, товарищ майор.

Я замер, потом медленно повернул голову.

Есть люди, которым не хочется меняться. Это Иван, человек с тяжелой головой, большим, но тонким носом и очень неприятными, близко посаженными серыми глазами. Вот он. А второй – Шура Лямин, конечно, темненький, с безнадежно сломанным носом: вдавленная переносица, потом что-то короткое, уточкой. Он изменился. У него ранняя седина в короткостриженой щетине.

Это что – они шли за мной через площадь, потом, возле ведьм, обогнали и присели на лавочку над речкой, поджидая? А иначе никак.

– Товарищ майор, – сказал Иван сиплым голосом, – дай закурить, а то так жрать хочется, что непонятно, что выпить.

Шура без особых церемоний отобрал у меня каштаны.

– Бывают же такие встречи, – сказал я, присаживаясь к ним и вытягивая ноги, – как бы случайные. Значит, что мы имеем: надо было знать, что я в Германии, что у нашей команды свободный день, что в этот день мы будем во Фрайбурге, что утром я выйду из гостиницы… Это как? А еще мы имеем терпение – пока девушка уйдет, и я останусь один, но тут уже дело техники… И кто у нас все это мог знать – включая название гостиницы, которое мне самому и всем прочим нашим было до вчерашнего позднего вечера неведомо? Кто мог это знать? Получается – Мануэла. А то-то же она смотрела на меня такими дикими глазами вчера, когда ей позвонили. И сегодня. Значит, Мануэла…

– Ты был прав, – сказал Шура Ивану. – Он вырос.

– Просто отдохнул. – Иван не сводил с меня глаз.

– Ребята, это как же получается: вы что, все бросили и поехали в Германию, чтобы посидеть со мной на лавочке?

– Хороший вопрос. Правда, Иван? Ну, чтобы никто не зазнавался, отвечу: нет, мы уже были в Германии. И тут мы поняли, что имеем проблему. И ни хрена не можем в ней разобраться.

– Угу… И тут, чисто случайно, узнаем, что по Рейну гуляет еще одна группа дегустаторов…

– Еще одна группа? Значит…

– …в которой есть наши люди. «Вот оно!» – говорит мне Шура. Просим у замученных немецких коллег списочек. И кто бы мог подумать, чье имя там видим. А дальше коллеги делают новый звонок во Франкфурт, в этот их винный институт, получают телефон – чей? Правильно, герой, Мануэлы. Молодец, возьми каштанчик. А то Шура точно пожрет.

– Вывод, – сказал я, наслаждаясь. – Очень простой. Если немецкие коллеги вам помогают – то вы тут на задании. И вам вдруг понадобились – кто? Дегустаторы? Да еще «вторая группа». А первая была – где? Это что, славная разведка российской армии занимается – да еще с коллегами из БНД, не иначе – тем самым делом об отравленном вине? Дожили.

– А кто сказал, что мы еще в «Аквариуме» работаем? Нету нас там, – сообщил Иван небу с облаками.

– Ну, мы же ему все скажем? – спросил Ивана Шурик. – Майор, ты когда-нибудь слышал о Федеральной службе расследований?

Долгая пауза.

Я, конечно, слышал.

Она, без сомнений, была и остается федеральной, но ничего общего с американским ФБР – то есть всеамериканской полицией, в отличие от полиции, – тут не было и нет.

ФСР – это очень небольшая организация, расследования она, наверное, тоже ведет. Но очень специфические. Они касаются угроз безопасности первых лиц государства.

– Завидно тебе, Серега Рокотов, – проговорил Шурик, крутя бумажный шарик и ища глазами урну – каштаны он и вправду уничтожил быстро. – Ведь завидно. Остался бы тогда в рядах – да ты сегодня полковником был бы, с твоей-то биографией, вот обкакаться мне и не встать. Сейчас ты сидел бы и нами руководил. А ты решил, что выхода нет, – и рванул.

Мы помолчали.

– А у Демидова был выход? – услышал я собственный голос. – Может, он тоже был бы сегодня полковником?

Они переглянулись.

– Он был неправ, – мрачно сказал наконец Иван, и лицо его стало еще более неприятным. – Позвонил бы нам, что ли. Может, придумали бы что.

– Мне он накануне звонил, – сказал я. – До того заходил. Правда, знал бы я, что это за звонок… То… А что бы я мог придумать? Сидел тогда в том же месте, где и он. Так же по уши. И вы знаете это место. Так что вот.

Краем глаза я видел ведьм в удавках на шее, они плавно покачивались на ветерке.

– А у них тут речки текут, – сказал наконец Шурик. И поерзал на скамейке. – Слушай, Сергей, ты бы помог, что ли. А то сидим как идиоты. Без тебя – никуда.

Если бы они подстерегли меня несколько лет назад, то я, возможно, принял бы их за гостей из иного мира, долго бы щурился, пытаясь узнать. А сейчас я просто сказал:

– Что это за бред? Это что – отравленный Тим Скотт был не Тим Скотт?

– А черт его знает… Не в нем дело. Ну что, Иван, мы же точно решили ему все рассказать?

– А что… Расскажем. Ну, ты давай этак, издалека…

– Если издалека, – начал Шурик, – то ты, майор, газеты внимательно читаешь? Ящик смотришь?

– Завязал, – сказал я. – Хватит с меня. Нет у меня в доме этого ящика. Газеты – другое дело.

– Ну, понятно. Что в Ираке творится, представляешь?

– Еще не хватало. Да там все творится.

Тут я посмотрел на их лица – седой Шурик был явно счастлив, Иван улыбался, показывая подозрительно белые и ровные зубы.

– Ну, пиндосы спеклись, – наконец сказал Иван. – И пусть не говорят, что мы их не предупреждали. Мы все им сдали, что имели, или почти все – информацию, оценки. Честно сказали: влезете в войну – конец вам, шнурки. Ну а они, если уж мы им такое говорим, еще быстрее полезли. И всё. Бушаня сидит сейчас поумневший и очень грустный. С такими победами никаких поражений не надо, а уйти страшно.