— Можно? — Он повертел куклу, так что голова у нее крутанулась, а деревянные руки затрепетали, как крылья. — Жуть. Вроде танцора из фильма «Король и я».

Он поставил марионетку на пол и поиграл ею, завороженный разлетающимися одеждами. Когда он остановился, кукла резко выпрямилась и уставилась на Хелен пустыми глазами.

— Осторожно! — воскликнула Хелен, теребя халат. — Ей, наверное, лег сто! — Она протянула руки, и Лео с удивленным видом вернул куклу.

— Жуть, одним словом. — Он встал и потянулся. — Минералки хочется. Пошли со мной?

— Лучше я поработаю. На этой неделе надо закончить бирманскую секцию. — Хелен небрежно положила куклу в ящик, отряхнула сухие цветы с коленей и поднялась.

— Ты точно не хочешь минералки или сока? — Лео заискивающе помедлил, дернув пару раз бейджик с фамилией на груди. — Говорила, тебе жарко…

— Нет, спасибо, — бледно улыбнулась Хелен. — Перенесем на другой раз. На завтра.

Лео огорченно что-то пробурчал и ушел. Когда его силуэт исчез вдали, Хелен повернулась и юркнула с коробкой в темный угол. Там она вытряхнула сумку и пристроила куклу на дно, обернув ей голову и руки бумажными носовыми платками. Кошелек, расческа, губная помада — все это она в беспорядке побросала сверху, замаскировав куклу. Она собрала меланхоличную груду сухих цветов и всыпала ее обратно в ящик, а гвозди приколотила туфлей. Потом она на коленях проползла вдоль стен, пока не нашла место между стопками картонных коробок. Пустой ящик гулко ударился о стену, и Хелен с усмешкой задвинула его несколькими коробками. Спустя десятилетия какой-нибудь инвентаризатор найдет пустой ящик и задумается, что же в нем было, как много раз задумывалась она сама.

В конце рабочего дня, когда она ехала в набитом лифте, кожаная ручка сумки впивалась в ладонь мокрым канатом. На каждом этаже в лифт входили люди, и Хелен как ни в чем не бывало отодвигала сумку, чтобы никого не задеть, а в вестибюле попрощалась с кураторшей отдела Индии и Юго-Восточной Азии, но сердце у нее отчаянно колотилось. Воображаемые ворота тюрьмы воздвиглись перед ней — и обрушились, когда она миновала дверь между колоннами и вышла на солнечную улицу.

Всю дорогу домой Хелен победно улыбалась, прижимая сумку к груди. У двери в квартиру она открыла сумку, чтобы достать ключи, и из глубин ее пахнуло ароматом свежей розы. А внутри это слабое благоухание перешиб другой запах — креозота, гнилых фруктов, грязного белья. Квартирка Хелен была темная, душная, пыльная, словно самые запущенные музейные подвалы; два имевшихся окна выходили на улицу. Мимо с ревом неслись машины, за жалюзи вился синеватый выхлоп. Тусклое зеркало отражало шаткие стулья, откидной стол с покосившейся лампой — мебель, списанную из общежитий или купленную у старьевщика на углу. Обшарпанные стены были испещрены останками раздавленных тараканов и мокриц.

Но среди этой разрухи сверкали прекрасные вещи — они сияли на подоконниках и потрескавшихся меламиновых стеллажах: нежный изгиб ископаемого папоротника на обсидиане, блестящем, как мокрая смола, крошечный водоворот наутилуса, выставленный на латунной подставке. На потертом журнальном столике красовался известняковый отпечаток стрекозиного крыла длиной фут, филигранные чешуйки — совсем как разбитый кристалл.

В углах громоздились черепа лемуров и куски окаменелого дерева. Изысканные конические раковины ядовитых моллюсков. Груды зеленовато-золотых радужных жуков, похожих на заморские монеты. На кусках линолеума — акульи зубы и наконечники стрел, пучок изумрудно-зеленых перьев, придавленных крошечным черепом и трепещущих на сквозняке, будто актиния. Хелен критично осмотрела свои богатства, отметив с некоторым удивлением слепяще-розовую жеоду, — она о ней совсем забыла. Потом она принялась за работу.

За несколько минут она опорожнила сумку и закатила жеоду под стул. Хелен развернула куклу на столе — сначала сняла салфетки с хрупких рук, затем очень осторожно размотала длинную полосу бумаги на голове, пока не оказалась по щиколотку в бумажной поземке. Деревянная подпорка куклы замечательно вошла в горлышко пивной бутылки, и Хелен расправила марионетку так, что складки одежд прикрыли стекло, а царственное лицо чуть запрокинулось, глядя в источенный жучком потолок.

Хелен одобрительно прищурилась и расставила вокруг куклы перья, прижав их панцирями скарабеев, — и получилось просто хуже некуда. Рядом с гордой фигуркой ископаемые казались не более чем грязными отбросами, наутилус — прибрежным хламом. Порыв ветра из окна взметнул одежды куклы и стряхнул скарабеев на пол. Хелен, не успев ничего заметить, наступила на них, и крошечные изумрудные панцири рассыпались под ее каблуком в серую пыль. Хелен огорченно охнула: все ее красивости вдруг показались такими жалкими. Она переставила куклу на подоконник, на второй стол, потом к себе в спальню. Но куда бы она ни ставила куклу, все уголки квартиры рядом с ней казались запущеннее прежнего. Хелен смела паутину под притолокой, а затем поставила куклу на тумбочку у кровати и со вздохом рухнула на матрас.

В полумраке спальни, где не было окон, фигурка не казалась уже такой вызывающе роскошной. Хелен огорчилась и снова поправила синие одежды. Из складок ткани ей в ладонь выпали два лепестка фиалки — каждый размером с ее мизинец. Хелен пощупала лепестки — они были на диво свежие и влажные и источали аромат то ли озона, то ли моря. Она задумчиво терла их, пока в руке не остались лишь скрипучие катышки.

Цветы, подумала она и вспомнила, что было написано на той бумажке. Царственная фигурка желает цветов.

Схватив ключи и ржавые ножницы, Хелен метнулась на улицу. Спустя полчаса она вернулась, нагруженная цветами: отломанные ветки индийской сирени с их бело-розовой пеной, свисающие язычки жимолости, привядший белый шиповник, украденный из соседнего садика, цикорий, меркнущий, словно горсть голубых звезд. Хелен свалила цветы в изножье кровати, порылась в кухне и нашла пыльный графин и несколько пустых банок. Сполоснув их и наполнив водой, она сделала неряшливые букеты и окружила ими куклу, так что ее бледная головка торчала из облака белого, лилового, нежно-салатного.

Хелен снова бросилась на кровать, довольно улыбаясь. Панки ловили неверный свет и отбрасывали на стеньг мерцающие блики. От индийской сирени на потолке появилось еле заметное розоватое пятно, размывшее тень от буйных джунглей жимолости.

В голове у Хелен тоже все размылось и поплыло. Она зевнула, одурманенная густым запахом шиповника и приторным ароматом жимолости, томностью летнего дня, клонящегося к закату. Хелен быстро уснула — ее убаюкал ветерок в краденом саду и дремотное жужжание потерявшейся пчелки.

Один раз она просыпалась. По плечу что-то скользнуло — комар? паук? мокрица? — потом легчайший укол, прикосновение невидимых ножек или крылышек, и все кончилось. Хелен скривилась, почесала укушенное место, поднялась и пошла в ванную. В облупившемся зеркале отразился волдырь на плече. Волдырь жгло, а когда Хелен до него дотронулась, показалась капелька крови. Хелен надела ночную рубашку, проверила, нет ли в постели пауков, свернулась калачиком и снова заснула.

Гораздо позднее она проснулась от какого-то звука — раз, другой, будто гулко плеснул камешек, упавший в колодец. Затем медленная меланхолическая нота — другой колодец и камень побольше, ударяющийся о темную поверхность воды. Хелен застонала, перевернулась на бок. За первыми звуками послышались слабые отголоски, протяжные, словно прибой, сладкие, словно дождь на языке. В ушах Хелен звучал их настойчивый ритм, и вдруг она стиснула руки и застыла, сосредоточившись на звуках.

От стен, пола, потолка отражалось монотонное эхо, оно то становилось громче, то стихало, истончалось до шепота. Хелен села, держась за стену, стряхивая с себя последние нити сна. Рука соскользнула, и Хелен очень медленно поднесла ее к лицу. Рука была мокрая. Между пальцами поблескивали водяные перепонки, серебряными побегами вились к запястью и терялись в голубом ущелье локтя. Хелен помотала головой, не веря своим глазам, и поглядела на потолок. От стены до стены, как пробор в волосах, тянулась узкая полоса воды. На глазах у Хелен нить порвалась, и на висок ей упала теплая капля. Хелен ругнулась, отодвинулась на край матраса — и замерла.