«Должно быть, она меня не узнала с черными-то волосами», — сказал себе Мартин, вставив ключ в замочную скважину подъездной двери, и, выйдя из дома, пошел по улице, размышляя об эффективности изменения облика — этот вопрос стал для него актуальным в последнее время. Тихонько насвистывая, он неторопливо шагал по направлению к Рибера де Куртидорес, засунув руки в карманы (вернее, только левую, потому что другой он нес сумку для покупок). В голове Мартина шевелились праздные мысли, всегда выводившие из себя его сестру, когда они были детьми. «Нет, она не могла меня не узнать, — сказал себе Мартин Обес, — кого можно обмануть другим цветом волос? Разве что человека, видевшего тебя один или два раза, но уж никак не парикмахера. Плохо или хорошо, — размышлял он, — но в жизни все не так, как в комиксах: нацепил очки — и дело в шляпе, Супермен превращается в Кларка Кента; надел маску — и дон Диего становится Зорро. Все это чушь. Если мы знаем человека, бесполезно маскироваться, потому что все — и жесты, и фигура, и походка, не говоря уже о голосе, — все выдаст его. Верно, Фло?»
Так размышлял Мартин, как вдруг, повернув за угол, увидел у цветочного киоска двух своих знакомых, чьи фигуры, жесты и сюсюкающие голоса он узнал бы где и когда угодно.
— Только посмотри на эти фиалки, Ро. По-моему, этот горшочек будет просто потрясающе смотреться рядом с диваном или на нашем рабочем столе. Что скажешь?
— Супергениально, Кар, скажи, пусть пришлют нам его в офис.
— Эй, привет! — крикнул девицам Мартин с другой стороны улицы и уже собирался подойти поздороваться, но остановился, увидев, что, привлеченная тем же горшком с фиалками, к цветочному киоску приближается другая, менее знакомая фигура. Инес Руано еще не была Мартину так хорошо знакома, как Кар и Ро, поэтому он узнал ее лишь тогда, когда увидел лицо. Что же касалось обеих девиц, то за долгие часы собеседования в офисе все их повадки прочно врезались в память Мартина. И не только сразу бросающиеся в глаза — вроде привычки курить, держа сигарету в уголке рта, или поразительная синхронность жестов, но и многие другие.
— Мне очень жаль, подруга, но мы первые их увидели. — Два указательных пальца нацелились на горшок с фиалками и, прежде чем Инес успела хотя бы погладить цветок или что-то сказать, плечи обеих девиц нарисовали в воздухе угрожающий полукруг (этот жест Мартин заметил еще в первую их встречу).
«Да, эту парочку я узнал бы даже в капюшонах», — сказал он себе.
В то же время облик Инес был еще слишком нов для него. Мартин еще не помнил толком ее походку, не знал оттенки голоса, движения головы… он не был даже уверен, какого цвета ее глаза, хотя помнил, что они ему очень понравились. Какие они? Карие или, быть может, черные?
«А ты не подумал, болван, что тебе вряд ли следует стоять здесь, наблюдая за этой сценой, именно сегодня? И еще размышляешь об эффективности маскировки! Они ведь заметят тебя. Она заметит, ведь она намного наблюдательнее тебя, и тогда, скажи, идиот, как тебе удастся заставить ее поверить в то, что ты дьявол, если она видела тебя несколько часов назад на улице с сумкой для покупок в руке? К тому же не забывай, она тебя и так уже знает — я имею в виду не только встречу в «Кризисе 40» (будем надеяться, что сильное опьянение оправдает возлагаемые на него надежды), а тот раз, когда она ошалело уставилась на тебя, когда ты заходил в кафе на углу. Да, конечно, на тебе была шерстяная шапка, натянутая по самые глаза, как носят сегодня. Ну и что из того? К сожалению, у тебя слишком запоминающаяся внешность, красавчик. Понял, Мартинсито?»
«Этого еще не хватало», — спохватился Мартин, и, прежде чем он успел сказать что-нибудь в свое оправдание, опять раздался голос сестры — торжествующий, какой всегда, когда она чувствовала, что одержала над Мартином блистательную победу: «Ты ведь такой рассеянный, что не подумал о главном: эта женщина — фотограф, фо-то-граф, Мартинсито, а у них все лица просто отпечатываются в памяти, так что у тебя есть все шансы быть узнанным. Хорошо еще, если она не видела тебя с этой сумкой домохозяйки, а если да, то, считай, все пропало, недоумок».
К счастью, госпожа Удача, обычно не очень благосклонная к Мартину, на сей раз улыбнулась: Инес его не заметила. После небольшой перепалки с хозяйками «Гуадиана Феникс филмз» она с некоторой насмешливостью и равнодушием, которые нормальные люди проявляют по отношению к беспричинно агрессивным субъектам, заключила: «Да какие проблемы, девушки, хоть скушайте этот цветочек, какое мне дело» — и пошла своей дорогой, вниз по улице Толедо, на противоположной стороне которой стоял Мартин. Воспользовавшись тем, что теперь Инес уже не могла его видеть, он долго смотрел ей вслед. Мартин видел, как она шла, останавливаясь то здесь, то там, разглядывая что-то, улыбаясь собакам и детишкам и ни разу ни с кем не заговорив. Когда Инес исчезла из виду, Мартин сказал себе, что уже никогда не спутает ее силуэт ни с чьим другим: у нее была грациозная, немного неуверенная походка, как у моряка, только что сошедшего с корабля на сушу.
«Кто знает, может, мне следовало отказаться от этой работы? — подумал Мартин с сострадательным вздохом, не раз бывшим прелюдией к многочисленным экономическим катастрофам. — Как жаль обманывать такую женщину».
Однако на этот раз Мартин опередил Флоренсию и сам назвал себя болваном: «Молчи, Фло, это было всего лишь глупое мимолетное великодушие». Однако романтическое настроение продержалось еще несколько секунд, и в результате опять объявилась Флоренсия. «Что? Похоже, ты совсем спятил, Мартин? Жаль! Тебе жаль всех, кроме себя самого, — сказала она и принялась перечислять все его глупые благородные порывы, из-за которых Мартин отказывался от возможности неплохо заработать — во вред себе и никому не на пользу. — Едва ли мне стоит напоминать тебе, что эта работа, такая легкая и хорошо оплачиваемая, — одна из немногих, которыми ты можешь здесь заниматься. В Монтевидео ты был человеком и мог бы кормиться благодаря своему старинному фамильному гербу, как делаем все мы. А в Европе кто ты такой? Иммигрант, радость моя, пришелец из третьего мира. Ах, Мартинсито, может быть, кто-нибудь и назвал бы твои выкрутасы добротой, альтруизмом, состраданием, бог знает как еще… the milk of human kindness… но в наши дни для этого есть другое название — хро-ни-чес-кий и-дио-тизм, понимаешь меня? Уж и не знаю, с какой ты планеты, недотепа».
Флоренсия продолжала бы свои убийственные обличения, если бы внезапно Мартин, погруженный в размышления, не заметил, что Кар и Ро направились прямо к нему, разговаривая так громко, что их голоса разбудили бы даже камни в пустыне.
— Вот уж нет, я так ему и сказала: слушай, Том, не думай, что мы будем постоянно исполнять любые твои желания, — говорила Кар или, может быть, Ро (Мартин был способен узнать обеих хоть в капюшонах, но это не означало, что он мог отличить одну от другой). — Значит, теперь тебе захотелось власти? Тебе все мало? А твой успех у женщин, и это при том, что ты такой коротышка? А твое положение? Это тоже не в счет, что ли?
— Вот-вот, верно, — ответила другая, прежде чем Мартин сказал им:
— Привет, красавицы, какая встреча!
Девицы были на расстоянии десяти метров от Мартина, но даже не подумали ответить на приветствие; более того, столкнувшись с ним лицом к лицу, продолжали говорить о своем, не замечая Мартина, пройдя сквозь него, как через невидимое бестелесное существо. Мартин в величайшем недоумении смотрел на удалявшихся девиц. («Неужели они разозлились на меня за то, что я только что чуть не засветился перед Инес Руано? Или просто из осторожности не хотят показывать, что мы знакомы, чтобы не рисковать успехом программы?») Вдруг он услышал:
— Черт возьми, похоже, люди думают, что нам больше нечем заняться, кроме как удовлетворять все их капризы по первому желанию.
— Да, черт подери, а хуже всего — они забывают, что в старости мы уже ничем не можем им помочь. Знаешь, что я сказала на днях Аугусто? «Шеф, надо было раньше об этом думать…» — вот что.
