- Акам?!

- Да?

- Акам, а почему вы думаете, что это именно брильянты, а не, например, сапфиры или рубины?

Герман, опустившись на коляску, прикрыл глаза и с минуту молчал.

- Ну почему же? Почему? Почему ваша мама так решила?

- Моя мама.. была здравомыслящая женщина, в отличие от некоторых.

И уехал обратно в комнату, бормоча под нос что-то нечленораздельное на немецком.

«Интересно, некоторые, это я?»

В кухню квохкочущей походкой вошла тётя, сразу с порога залезая в бутылку:

- Ты грубо говорила с Германом.

- Неправда, он первый нача.. – Конец предложения повис у ХIинд на языке – она вспомнила наставления мамы. – Та вчера звонила ей, уговаривала быть терпеливой и помнить, что чтобы ни было – Лия Сулимовная её единственная тётя и вообще, единственный человек – кроме Заура и мамы, и может быть, совсем немного, Германа – которому небезразличен факт существования ХIинд на планете Земля – Да, тётя, да. Я попрошу прощения. – Добавила она громко и нарочито более увереннее.

- Прощение.. – тётя резала разогретую пиццу треугольниками. – Знаешь ли ты, что такое прощение?

- Знаю. – Сказал ХIинд, уповая на то, что Лия Сулимовна поглощена собой и её слушает мало.

- Что такое прощение, человек может узнать, лишь опираясь на опыт своего детства. Что для тебя есть детство?

- А вам-то что? – она брякнула это не подумавши, но как говорится – слово не воробей.

Тётя неожиданно стало ярко-красной, а затем кровь так же стремительно отлила от щёк и лба, оставляя безобразные синие пятна.

- ХIунайда! Ты мне хамишь?

- Нет. Нет, что вы! Лия Сулимовна!

Назревал третий скандал, но допускать очередную порцию криков, безаппеляционных заявлений и рассуждений о росскийско-грузинской войне 2008-го года, ХIинд не хотелось.

Она пробежала в тётину комнату, достала пузырёк с каплями Зеленина. Накапала в стакан с водой, считая шёпотом:

- Раз-два, три.. Двадцать пять, двадцать семь.. Тридцать. Хватит.

Принесла.

- БисмилЛяхI.

Тётя выпила стоя, залпом, после тяжело опустилась на стул.

- АльхьамдулиЛляхI.

Возвращаясь в своё обычное состояние, заметила ехидно:

- А ты, небось, и не знаешь, как надо правильно пить воду?

- Знаю. Пить воду днём надо стоя, в три глотка, ночью – сидя. Перед питьём сказать «бисмиЛляхI» , после – «альхьамдулиЛлях».

- Молодец. – Тётя удовлетворённо вздохнула. – А откуда ты знаешь? Мама научила?

- Что вы.. – ХIинд решила немного польстить. – Это я на вас каждый день уже смотрю-смотрю, и вот – выучилась.

Тётя расплылась в улыбке.

- Уж сколько раз твердили миру.. Эх. Помилуй, Господи, меня грешную.. – махнула она рукой, но внезапно вернулась к своим прежним мыслям. – Так.. мы забыли наших тараканов.. – И поднимая глаза на уныло застывшую от перспективы вернуться к обсуждению отвлечённых материй ХIинд, спросила:

- Что для тебя есть детство?

- Детство.. – ХIинд маялась, не зная, что ответит. – Детство.. – И углубляясь в себя, повторила опять, тише. – Детство – оно вообщем..

Как это было давно.. От того времени – от быстролётно промелькнувших ранних годов жизни у ХIинд остались даже не воспоминания, а обрывки их:

… Вот высокая красная гора. Мимо горы плывёт облако. ХIинд смотрит на него и из-за белого, похожего на пух окраса и фактуры, облако представляется ей пушистым бараном. Необыкновенно сильно хочется потянуть маму за рукав платья, и спросить, указывая пальцем вперёд:

- А где у него ножки?

ХIинд так и собирается сделать, она уже тянет вверх лицо, но останавливается – мама в газовом розовом шарфе мечтательно смотрит вдаль, говоря на незнакомом языке:

- Ночевала тучка золотая

На груди утёса-великана..

Маленькому ребёнку скучно слушать непонятные слова, но стихотворение очень короткое – и в память врезаются отдельные строчки, мелодика строфы. Через четыре года она уже будет знать и автора стихотворения, и само стихотворение наизусть, но ничто из этого ей сейчас неведомо и, дождавшись, когда мама кончит, ХIинд, не отрывая глаз от горы, взволнованно спрашивает:

- Что это?

Но пальцем не показывает, вспоминая мамины наставления – «никогда не показывай пальцем. Это неприлично и некультурно.» Наверное, из-за этого отсутствия конкретики, мама понимает её вопрос по-своему, следит за взглядом дочери, блуждающим вверх и вниз, и, понимающе улыбнувшись, приседает на корточки, а затем, подобрав горсть земли протягивает ХIинд, говоря:

- А это.. Это, дочка, твоя Родина.

До ХIинд не доходит смысл слова Родина, поэтому, закрыв глаза, она представляет себе апельсин – он такой же круглый, как ком земли в маминой ладони, и такой сказочно-заманчивый, недоступный, что кажется – весь мир отдашь, лишь бы попробывать это чудо, так красиво изображённое в детской книжке с рисунками.

.. Хорошо то, чего у нас нет. Через некоторое время – может через несколько лет, а может через пару месяцев – в детстве временные промежутки ощущаются слабее, даже не слабее – по-другому. Это по-другому верно описал Вадим Шефнер в «Чаепитие на жёлтой веранде» - лучше него никто не сможет.. Через некоторое время перед ХIинд стоит целая ваза, наполненная апельсинами – ешь-не хочу, но как раз уже и не хочется – и она тянет руку к привычному винограду, кажещемуся синим в свете разноцветных ламп.

Теперь на горизонте ежедневно видимого ею неба нету гор – как нет и горизонта – его заслоняют огромные шестнадцатиэтажные дома, оставляя от голубого пространства небольшой кусочек, который и из окна не разглядишь. Зато из окна просматриваются окна домов напротив – и так интересно гадать по теням на занавесках, чем занимаются другие люди. Жаль лишь, что гадание выходит только вечером – когда в квартирах горит электрический свет. А вечером ХIинд почти никогда не бывает дома – отец берёт её с собой в рестораны, где над нею смеются его друзья, засовывая в руки горькие шоколадки.

В ресторане интересно, но однообразно – люди с приклеенными выражениями лиц, смеющиеся и танцующие, громко говорящие женщины, одетые странно по-детски – по крайней мере ХIинд никогда не видела маму в платье с открытой спиной, да ещё и без платка. ХIинд смотрит на свои голые плечи и коленки, заворачивает голову назад – да, у неё голые лопатки, и накрученные на щипцах волосы, но она ведь маленькая. Она спрашивает об этом у отца – тот хохочет, спрашивает у его друзей – они веселяться тоже, непонятно подмигивая друг другу.

В ресторане много еды – фрукты, овощи, мясо – что хочешь – и всё вкусное. В отдельных тарелках лежат салаты – нарезанные кусочки всякой всячины или горкой возвышается красная, реже чёрная масса с непонятным названием икра. Название непонятно от того, что ХIинд ясно помнит, как отец пришёл домой поздно ночью, а потом вместо того, чтобы спать, ругался шёпотом вначале с мамой, затем со своим отражением в зеркале, а направляясь в ванную, остановился и сказал на языке, который ХIинд уже начинала слегка осваивать:

- Ну подумаешь – прострелили икру! Главное – не голову.

Первую часть предложения ХIинд не поняла, но спросить у родителей не решилась – слишком грустно выглядели обое. Да и не до этого было, когда каждый день приносил что-то новое – куклу барби, у которой ноги сгибались в коленях, а руки в локтях, каучук с разноцветными лентами внутри, большеэкранный розовый томагочи, смешно пиликающий, когда живущая в нём игрушка просилась в туалет.

- И понял тогда, что стою я над бездной, когда я тебя потерял.. – пел со сцены певец, а в папином бокале плескалась удивительно шипучая жидкость, от которой – если улучить момент и быстренько отпить глоточек, пока никто не видит – кружилась голова и заплетался язык.

- Устала, милая. И что отец делает.. – бормотала мать, укладывая её спать, а настенные часы маятником били четыре утра.

Они постоянно переезжали с места на место, отчего российские города калейдоскопом катились перед глазами ХIинд, не цепляя сердце. Первый класс, второй, четвёртый – промелькнули по разным школам будто сон – она не помнила ни одноклассников, ни учителей. А время шло.