– Как просто! – поразился я, вспомнив о мучениях Хиллкреста, добывавшего бензин в час по чайной ложке. – Вы уверены, что у них что-то получится, мистер Малер?

– Должно получиться, – заверил меня старик. Даже столь краткий диалог совершенно обессилил больного, голос его превратился в хриплый шепот. – Сахар растворяется не в бензине, а в том небольшом количестве воды, которое всегда в нем находится. При этом образуется взвесь. Если воды много, она опустится на дно вместе с сахаром.

– Будь моя воля, я бы присудил вам Нобелевскую премию, мистер Малер, – произнес я, вставая. – Если у вас появятся еще какие-нибудь идеи, дайте знать.

– Могу дать еще один совет. – Старик с трудом улыбнулся и, ловя ртом воздух, добавил: – На то, чтобы получить нужное количество бензина, вашему другу понадобится много времени. – Кивнув в сторону тракторных саней, он проговорил: – У нас много лишнего бензина. Почему бы вам не оставить несколько бочек для капитана Хиллкреста? Кстати, почему вы не сделали это вчера вечером, когда узнали о том, что с ним случилось?

Я долго смотрел на старика, потом с усилием повернулся к двери.

– Сейчас я вам отвечу, мистер Малер, – раздельно произнес я. – Потому что таких дураков, как я, свет не видывал.

Выбравшись из кузова, я сообщил Хиллкресту, какой я болван.

Четверг, с 4 пополудни до 6 вечера пятницы

Мы двигались весь вечер и ночь. За рулем «ситроена» мы с Джекстроу и Корадзини сидели по очереди. В работе двигателя появились сбои, звук выхлопа становился все более странным, с каждым разом все труднее включалась вторая передача. Но я не мог, не смел останавливаться. От скорости зависела жизнь человека.

Вечером в начале десятого Малер впал в коллапс, который стал переходить в коматозное состояние. Видит бог, я сделал все, что в моих силах, но этого было недостаточно. Ему нужна была теплая постель, обильное питье, средства, стимулирующие жизнедеятельность, глюкоза орально или внутривенно. Ни стимулирующих средств, ни теплой постели не было, а узкая, жесткая кровать не могла заменить ее. Все труднее было получить воду, чтобы утолить жажду, мучившую Малера; возможности сделать ему внутривенную инъекцию я не имел. На старика жалко было смотреть, мучительно слушать его затрудненное, хриплое дыхание – предвестник диабетической комы. Если не достанем своевременно инсулин, то самое позднее через три дня больной умрет.

Мария Легард тоже таяла на глазах. Старая актриса теряла силы с каждым часом. Почти все время она спала тревожным, беспокойным сном. Мне, видевшему артистку на сцене и восхищавшемуся ее удивительным жизнелюбием, не хотелось верить, что она сдастся так легко. Но жизнелюбие это было попросту проявлением ее нервной энергии. Физических же сил, необходимых для того, чтобы справиться с нынешней ситуацией, у нее почти не осталось. Приходилось то и дело напоминать себе, что передо мною женщина далеко не молодая. В этом я убеждался, видя ее измученное, изрезанное морщинами лицо.

Если меня заботили пациенты, то моего друга Джекстроу беспокоила погода. Вот уже несколько часов столбик термометра поднимался. С каждым часом усиливаясь, завывал ветер, совсем было стихший за последние два дня. Небо обложило темными тучами, из которых шел обильный снег. Сразу после полуночи скорость ветра превышала пятнадцать узлов, вихрь взметал секущую поземку.

Я знал, чего опасается Джекстроу, хотя мне самому подобное явление наблюдать не приходилось. О катабатических ветрах Гренландии, которые сродни грозным «вилливау», возникающим на Аляске, мне известно было лишь понаслышке. Когда скопившиеся в центре плато большие массы воздуха охлаждаются под воздействием чрезвычайно низких температур, как это происходило в продолжение двух последних суток, то возникает градиентный ветер. Увлекаемые им воздушные массы, словно гигантский водопад – иного определения не подобрать, – устремляются вниз по склону. Развивая вследствие их большого веса значительную скорость, эти воздушные массы постепенно нагреваются за счет сил трения и сжатия. Скорость такого гравитационного ветра может стать ураганной. На пути его не способна уцелеть ни одна живая душа.

Судя по всем признакам, условия для возникновения гравитационной бури были налицо. Недавние сильные холода, усилившийся ветер, повышение температуры, изменившееся направление движения воздушных масс, плотная облачность – все, по словам Джекстроу, свидетельствовало об этом. Не было случая, чтобы он ошибался, когда речь шла о прогнозе погоды, поэтому у меня были все основания полагать, что он не ошибется и на этот раз. Если же Джекстроу нервничал, то даже самому большому оптимисту следовало встревожиться в наших обстоятельствах. Ну а обо мне и говорить нечего.

Двигались мы на полной скорости, да еще и под уклон. Мы успели повернуть и шли точно на зюйд-вест в сторону Уплавника. К четырем утра, по моим расчетам, мы были всего в шестидесяти милях от базы. Но тут нас поджидали заструги.

Заструги – наметенные ветром снежные гряды – сущий бич для тракторов, в особенности старой конструкции, вроде нашего «ситроена». Эти снежные наносы похожи на волны, какими их изображают на гравюрах восемнадцатого века. Верхушки их твердые, а подошвы мягкие. Чтобы преодолеть их, приходилось двигаться по-черепашьи медленно. И все равно трактор и прицепленные сзади сани раскачивались, словно суда в штормовую погоду. Лучи, отбрасываемые фарами, то светили в темнеющее небо, то упирались в передние заструги. Порой перед нами расстилались ровные участки. Но впечатление было обманчиво. Двигаться по свежевыпавшему или принесенному ветром с плато снегу было неимоверно трудно.

В самом начале девятого часа утра Джекстроу остановил машину. Непрестанный рев огромного двигателя умолк, но его тотчас сменил жуткий вой и стон ветра. На нас надвигалась стена льда и снега. Джекстроу подставил ей борт вездехода. Выпрыгнув из кузова, я принялся сооружать нехитрое укрытие. Это был треугольный кусок плотного брезента, вертикальный край которого был прикреплен к крыше кабины и траку. Натянув брезент, вершину треугольника я привязал к крюку, вбитому в ледник. Во время еды внутри кузова всем было не разместиться. Кроме того, необходимо было где-то укрываться с радиоаппаратурой: в восемь утра предстоял сеанс связи с Хиллкрестом. Но главное, хотелось как-то облегчить участь Зейгеро и Левина. Всю ночь они ехали на тракторных санях, охраняемые Джекстроу или мною, и хотя температура составляла всего около двадцати градусов ниже нуля, да и закутаны оба были тепло, арестованным, похоже, крепко досталось.

Нас уже ждал скудный завтрак, но мне было не до еды. Почти трое суток я не смыкал глаз и, кажется, уже начинал забывать, что такое сон. Измученный физически и душевно, я находился на грани срыва и был не в силах по-настоящему на чем-то сосредоточиться. А задуматься было над чем. Но уже не раз я ловил себя на том, что, держа в руках кружку с кофе, клюю носом. Лишь усилием воли я заставил себя подняться и начать сеанс радиосвязи. Я намеревался переговорить сначала с Хиллкрестом, а затем с базой (накануне капитан сообщил мне частоты, на которых она работает).

С полевой партией мы связались без труда. Правда, по словам Хиллкреста, он едва слышал меня. Я подумал, что барахлит динамик, поскольку приемник получал питание от аккумулятора емкостью в сто ампер-часов. Хиллкреста я слышал превосходно.

Все мужчины, кроме Малера, сгрудились у рации. Казалось, посторонний голос – пусть далекий и лишенный человеческого тепла – вселяет в нас уверенность. Даже Зейгеро и Левин, находившиеся со связанными ногами в передней части саней, оказались в каких-то семи-восьми футах от нас. Я уселся на складной парусиновый стул спиной к брезентовому тенту. Корадзини и Брустер устроились на откидном борту, задернув полог. Так из кузова не улетучивалось тепло. Расположившись позади меня, преподобный Смоллвуд крутил ручку генератора. В нескольких футах от нас, держа в руках винтовку, наблюдал за происходящим бдительный Джекстроу.