Даже ребенку было понятно, что это так. Но я до этого не додумался. Конечно, их было двое. Разве иначе они смогли бы заставить весь экипаж корабля плясать под их дудку? Господи помилуй! Выходит, наше положение вдвое, нет, вдесятеро хуже, чем я предполагал. У нас в бараке девять мужчин и женщин. Двое из них убийцы. Убийцы, не ведающие жалости, готовые убивать ни за понюх табаку, если понадобится. А я не имею ни малейшего представления о том, кто они…

– Вы правы, мисс Росс, – выдавил я, силясь казаться спокойным. – Как же я раньше не сообразил? – Я вспомнил о пуле, прошившей насквозь человека и пробившей обивку кресла. – Вернее, все это я видел, но не сумел связать факты воедино. Полковник Гаррисон и капитан Джонсон были убиты разным оружием. Один был убит выстрелом из крупнокалиберного пистолета наподобие люгера или кольта. Второй – из пистолета поменьше, с которым справится и женщина.

Я замолчал. Дамский пистолет! А может, именно дама и стреляла? Уж не та ли, что находится в моем обществе? Возможно, ее сообщник шел за мною нынче вечером. Тогда все встает на свои места… Нет, не может быть. Обморок имитировать невозможно. А что, если…

– Дамский пистолет? – произнесла стюардесса, словно угадав мои мысли. – Возможно, именно я и стреляла? – Голос ее звучал неестественно спокойно. – Ей-богу, я не вправе осуждать вас. Будь на вашем месте я, тоже стала бы подозревать всех до единого.

Стянув с левой руки рукавицу и перчатку, она сняла с безымянного пальца кольцо и протянула мне. Рассеянно взглянув на него, я заметил гравировку и наклонился поближе: «Дж. У. – М. Р. 28 сент. 1958 г.». Я поднял глаза на стюардессу, на ее бледное, помертвевшее лицо. Она кивнула:

– Два месяца назад мы с Джимми обручились. В качестве стюардессы я летала в последний раз. На Рождество мы должны были пожениться. – Отобрав у меня кольцо, девушка вновь надела его, и, когда повернулась ко мне, в глазах ее я увидел слезы. – Теперь вы мне верите? – зарыдала она. – Верите?

Впервые за прошедшие сутки я повел себя разумно: закрыл рот и не открывал его. Даже не стал вспоминать странное ее поведение после аварии и позднее – на станции. Интуитивно я понимал, что иным оно и не могло быть. Я сидел, ни слова не говоря, и наблюдал за стюардессой. Сжав пальцы в кулаки, отсутствующим взглядом она смотрела перед собой. По щекам ее текли слезы. Внезапно она закрыла лицо руками. Я привлек ее к себе. Девушка не стала сопротивляться. Лишь уткнулась лицом в мою меховую парку и горько рыдала.

Едва ли момент был подходящим для этого, ведь жених девушки умер несколько часов назад. Но именно в ту минуту я почувствовал, что влюбился в нее. Сердцу не прикажешь, его не заставишь повиноваться принятым нормам приличия. Я ощущал чувство, какого не испытывал с того ужасного события, которое произошло четыре года назад. Моя жена, с которой мы прожили в браке всего три месяца, погибла в автомобильной катастрофе. Я бросил медицину, вернулся к своему самому первому увлечению в жизни – геологии, закончил аспирантуру, которую мне в свое время пришлось оставить из-за того, что началась Вторая мировая война. После этого я начал странствовать в надежде, что новая работа, иные условия помогут мне забыть прошлое. Не знаю отчего, но при виде темной головки, зарывшейся в мех моей парки, сердце у меня сжалось. Хотя у Маргариты были чудесные карие глаза, красотой она не блистала. Возможно, то было естественной реакцией на мою прежнюю антипатию к ней; возможно, сочувствием к постигшей девушку утрате, чувством вины за то зло, которое я ей причинил, за то, что я подвергаю ее опасности: если кто-то узнает о моих подозрениях и решит, что она тоже посвящена в это… Возможно, произошло это попросту потому, что в просторной, не по росту парке Джосса она выглядела такой маленькой, смешной и беспомощной. Наконец я перестал анализировать причины внезапно пробудившегося во мне чувства к девушке. Хотя я и был недостаточно долго женат, однако знал, что у чувств свои законы, понять которые не под силу даже самому проницательному уму.

Постепенно рыдания стихли. Девушка выпрямилась, пряча от меня заплаканное лицо.

– Простите, – проронила она. – И большое вам спасибо.

– Друзья плачут на этом плече, – похлопал я себя правой рукой. – Другое – для пациентов.

– И за это тоже. Но я имела в виду иное. Спасибо за то, что не утешали, не говорили, как вам жаль меня, не гладили по голове, приговаривая: «Ну, не надо» или что-то вроде этого. Я бы тогда не выдержала.

Вытерев лицо, она поглядела на меня по-прежнему полными слез глазами, и у меня снова екнуло сердце.

– Что нам теперь делать, доктор Мейсон?

– Возвращаться в барак.

– Я о другом.

– Понимаю. Что я могу сказать? Я в полной растерянности. Возникают сотни вопросов, и ни на один из них нет ответа.

– А я даже не знаю всех вопросов, – с горечью проговорила стюардесса. – Всего пять минут назад выяснилось, что это не был несчастный случай. – Она недоверчиво покачала головой. – Слыханное ли дело, чтобы под угрозой оружия сажали гражданский самолет?

– Я слышал о подобной истории. По радио. Месяц с небольшим назад. Дело было на Кубе. Несколько сторонников Фиделя Кастро вынудили приземлиться экипаж «Вискаунта». Только те выбрали местечко почище этого. По-моему, уцелели всего лишь один или два человека. Возможно, наши приятели, оставшиеся в бараке, и позаимствовали у них эту идею.

– Но почему… почему они убили полковника Гаррисона?

– Может, на него не подействовало снотворное, – пожал я плечами. – Может, он слишком много видел или знал. Может, и то и другое.

– Но ведь… Ведь теперь им известно, что и вы видели и знаете слишком много. – Она глядела на меня такими глазами, перед которыми не устоял бы даже преподобный Смоллвуд, если бы вздумал громогласно бичевать порок. Правда, мне было трудно представить этого проповедника громогласно бичующим порок.

– Неутешительная мысль, – согласился я. – Она не раз приходила мне в голову за последние полчаса. Пожалуй, раз пятьсот.

– Перестаньте! Вижу, вы перепуганы не меньше моего. – Ее передернуло. – Давайте уйдем отсюда, прошу вас. Здесь так жутко и страшно. Что… что это?

Голос ее сорвался на высокой ноте.

– Что вы имеете в виду?

Я попытался задать вопрос спокойным голосом, но нервно оглянулся. Пожалуй, и впрямь я перепугался не меньше, чем девушка.

– Снаружи донесся какой-то звук, – произнесла она, впившись пальцами в мех моей парки. – Словно кто-то постучал по крылу или фюзеляжу.

– Ерунда, – оборвал я ее, но нервы у меня были натянуты как струна. – Вы начинаете…

Я не докончил фразу. На сей раз я действительно услышал посторонний звук. Маргарита тоже. Она оглянулась в направлении звука, потом повернулась ко мне. Лицо напряжено, глаза расширены от ужаса.

Оттолкнув от себя ее руки, я схватил пистолет и фонарь и бросился бежать. В кабине пилотов я остановился как вкопанный. Ну какой же я дурак! Оставил включенной фару-искатель в таком положении, что она слепила меня. Я представлял собой идеальную мишень для любого злоумышленника, прятавшегося в темноте с пистолетом в руке. Но колебания продолжались какое-то мгновение. Надо действовать, иначе останешься в западне на всю ночь или до тех пор, пока не разрядится аккумулятор. Я нырнул вниз головой через разбитое ветровое стекло и, задев в последний момент стойку, упал на землю, не успев сразу сообразить, что жив и невредим.

Подождал пять секунд, весь превратившись во внимание, но ничего, кроме завывания ветра да шороха льдинок, несущихся по насту, не услышал. Правда, никогда прежде шорох этот не был столь отчетлив (ведь я никогда раньше не лежал на мерзлой земле с откинутым капюшоном), а стук сердца столь громок. Затем я вскочил на ноги, размахивая фонариком, который точно косой рассекал темноту, и побежал, скользя и спотыкаясь, вокруг самолета. Дважды обежал вокруг машины, каждый раз в противоположном направлении, но никого не обнаружил.

Остановившись у носа авиалайнера, я негромко позвал Маргариту Росс. Когда она появилась в окне, я заверил ее: