С этими словами Джосс отвернулся, дав понять, что разговор окончен.
– А что, если ваши друзья окажутся в радиусе действия рации? – предположил Корадзини. – Вы же сами говорили, они в каких-то двухстах милях отсюда.
– Я сказал, что они задержатся. Они установили приборы, наладили аппаратуру и, пока не кончат работу, с места не сдвинутся. Иначе у них горючего не хватит.
– Но здесь-то они могут заправиться?
– С этим проблем нет. – Ткнув пальцем в сторону снежного туннеля, я добавил: – Там восемьсот галлонов.
– Понятно. – Задумавшись на мгновение, Корадзини продолжил: – Простите меня за настырность. Я только хочу выяснить ваши возможности. Очевидно, у вас есть, вернее, была договоренность насчет сеансов связи. Разве ваши товарищи не станут беспокоиться, не получив от вас весточки?
– Хиллкрест – он начальник партии – никогда и ни о чем не беспокоится. К сожалению, их собственная рация – у нее большой радиус действия – барахлит. Дня два назад наши друзья жаловались на то, что подгорели щитки генератора. А запасные – здесь. Раз им не удалось связаться с нами, они решат, что это произошло из-за неполадок в их собственной аппаратуре. К тому же они уверены, что мы словно у Христа за пазухой. Чего им о нас тревожиться?
– Что же нам остается? – сварливо произнес Солли Левин. – Подыхать с голоду или на своих двоих топать?
– Сказано ясно и четко, – прогудел сенатор Брустер. – Короче не скажешь. Предлагаю создать комитет по изучению возможностей…
– Тут вам не Вашингтон, сенатор, – кротко возразил я. – Кроме того, комитет уже создан. В него входят мистер Лондон, мистер Нильсен и я.
– Да неужели? – Похоже, это была излюбленная фраза сенатора, которая превосходно сочеталась с высоко поднятыми бровями. – Возможно, вы помните, что проблема волнует и нас лично.
– Еще бы не помнить, – сухо ответил я. – Послушайте, сенатор, если бы вы попали на море в ураган и вас подобрал какой-то корабль, вы осмелились бы давать указания капитану и его помощникам, как им следует управлять судном?
– То совсем другое дело, – надулся сенатор. – Мы не на судне…
– Молчать! – прозвучал спокойный и твердый голос Корадзини. Сразу стало понятно, почему ему удалось добиться таких успехов в сложной области предпринимательства, где столько соперников. – Доктор Мейсон абсолютно прав. Он здесь хозяин, и доверить собственную жизнь мы должны знатокам своего дела. Насколько я понял, вы уже приняли какое-то решение, доктор Мейсон?
– Еще вчера вечером. Джосс, то есть мистер Лондон, останется здесь, будет дожидаться возвращения наших коллег. Провизии мы оставим ему на три недели. Остальное заберем с собой. Завтра же отправляемся в дорогу.
– Почему не сегодня?
– Потому что трактор не подготовлен для перехода в зимних условиях. Тем более с десятью пассажирами. У него брезентовый верх. Мы возили на нем грузы с побережья. Чтобы подготовить машину к условиям Арктики, нужно установить на нее деревянный кузов, не говоря о нарах и камельке. А на это уйдет несколько часов.
– Сейчас займемся этой работой?
– Скоро. Но сначала доставим ваш багаж. Сию же минуту едем за ним к самолету.
– Слава богу, – холодно заметила миссис Дансби-Грегг. – А то я уже решила, что никогда больше не увижу своих вещей.
– Увидите, – возразил я. – И очень скоро.
– Что вы хотите этим сказать? – подозрительно посмотрела на меня светская львица.
– Хочу сказать, что вы наденете на себя все, что только возможно, и захватите чемоданчик, куда сложите свои драгоценности, если они у вас есть. Остальное придется оставить. Тут вам не агентство Кука. На тракторе не будет места.
– Но мой гардероб стоит сотни фунтов стерлингов, – рассердилась она. – Какие сотни – тысячи! Одно платье от Баленсиаги обошлось мне в пятьсот фунтов, не говоря уже…
– А в какую сумму вы оцениваете собственную жизнь? – усмехнулся Зейгеро. – Может, захватим ваше платье от Баленсиаги, а вас оставим? Лучше наденьте его поверх всего. Пусть все увидят, как нужно одеваться для путешествия по ледовому плато.
Англичанка холодно взглянула на боксера:
– Страшно остроумно.
– Я и сам так считаю, – согласился Зейгеро. – Вам помочь, док?
– Оставайся здесь, Джонни, – вскочил Солли Левин. – Поскользнешься, что тогда?..
– Успокойся, успокойся, – похлопал его по плечу Зейгеро. – Буду изображать из себя начальника, только и всего, Солли. Ну так как, док?
– Спасибо. Намереваетесь пойти со мной, мистер Корадзини? – спросил я, увидев, что тот уже облачается в парку.
– Хотелось бы. Не сидеть же весь день сложа руки.
– Но ведь у вас еще не зажили раны на голове и на руках. На холоде они будут причинять адскую боль.
– Надо привыкать, правда? Показывайте дорогу.
Похожий на огромную раненую птицу, севшую в снег, авиалайнер был едва различим в сумеречном свете полярного дня. Он находился к северо-востоку в семистах – восьмистах ярдах от нас. Левое задравшееся крыло было обращено к нам. Сколько ходок надо сделать к самолету, одному богу известно. Через час или около того и вовсе стемнеет. Я решил, что нет смысла двигаться в темноте извилистым маршрутом, каким пришлось следовать накануне, и с помощью Зейгеро и Корадзини наметил прямую трассу, устанавливая через каждые пять ярдов бамбуковые палки. Несколько таких палок я взял из туннеля, а остальные были переставлены со старого места.
В самолете было холодно и темно, как в склепе. С одной стороны фюзеляж уже покрылся слоем льда, иллюминаторы, заиндевев, не пропускали света. При свете двух фонарей мы походили на призраков, окутанных клубами пара, почти неподвижно висевшими у нас над головами. Тишину нарушали лишь шумное дыхание да хрип, который издает человек в сильную стужу, когда старается не делать глубоких вдохов.
– Господи, ну и жуткое местечко, – заметил Зейгеро, ежась не то от холода, не то от чего-то другого. Направив луч фонаря на мертвеца, сидевшего в заднем ряду кресел, он спросил: – Мы… мы их там оставим, док?
– Оставим? – Я положил два «дипломата» на переднее кресло, где уже лежала груда вещей. – О чем это вы?
– Не знаю… Просто я подумал… утром мы похоронили второго пилота, ну и…
– Вы о похоронах? Ледяная пустыня сама об этом позаботится. Через полгода пурга занесет самолет, и он исчезнет навсегда. Но я с вами согласен. Надо отсюда убираться. От подобного зрелища мороз по коже пробирает.
Направившись к носовой части самолета, в руках Корадзини я увидел портативную рацию. Внутри нее со стуком перекатывались детали.
– Тоже разбита? – поинтересовался я.
– Боюсь, что да. – Он покрутил ручки управления, но безрезультатно. – Может питаться от аккумулятора и от бортовой сети. Хана рации, док. Наверно, лампы полетели. Все равно захвачу с собой. Два дня назад за эту игрушку я заплатил двести долларов.
– Две сотни зелененьких? – присвистнул я. – За такие деньги можно было купить две. Может, у Джосса найдутся запасные лампы. У него их дюжины.
– Ничего не выйдет, – покачал головой Корадзини. – Новейшая модель. На транзисторах. Потому и цена бешеная.
– Все равно захватите, – посоветовал я. – Отремонтируете в Глазго, заплатив каких-то двести монет. Слышите? Это Джекстроу.
Услышав лай собак, мы не стали терять время и спустили через ветровое окно вещи пассажиров. Джекстроу погрузил их на нарты. В носовом грузовом отсеке мы обнаружили штук двадцать пять чемоданов различных размеров. Чтобы увезти весь багаж, пришлось сделать две ездки. Во время второго рейса поднялся ветер. Он дул нам в лицо, взметая поземку. Погода гренландского плато самая неустойчивая в мире. Ветер, едва дувший эти последние несколько часов, вдруг повернул к югу. Что означала эта неожиданная перемена, я не знал, но не ожидал ничего хорошего.
К тому времени, когда мы привезли багаж в нашу берлогу, мы успели промерзнуть до костей. Корадзини вопросительно посмотрел на меня. Он дрожал от холода, нос и щека у него побелели. Когда же он стащил перчатку, то выяснилось, что кисть висит как плеть, безжизненная и белая.