В темном холле обстановка становилась все более теплой и веселой. Стальные эсэсовцы сбрасывали напряжение и оказывались дружелюбными, порой даже немного сентиментальными парнями. Наконец многие начали просто засыпать прямо на полу возле стен, к которым пытались прислониться, чтобы удержаться на ногах.

Рупп с женой таким образом предотвратили трагедию. Пленные американцы представляли собой обузу для немцев, точно так же, как те восемь человек, которых застрелил Охманн, потому что это был самый простой для него способ решить проблему. Несколько часов назад эсэсовцы вполне могли расстрелять и остальных. Теперь желания убивать ни у кого не осталось — молодые немцы, которых Пейпер оставил на охрану, были для этого слишком усталыми и слишком пьяными. В отеле «Дю Мулин» воцарилась тишина. На улице застывали тела восьмерых застреленных американцев.

Но если в отеле «Дю Мулин» все остались живы благодаря усилиям месье и мадам Рупп, то на пустынном перекрестке в Бонье не оказалось подобных храбрых бельгийцев, которые предотвратили бы разыгравшуюся там трагедию.

Примерно в то же время, когда капитан Сеймур Грин наткнулся на авангард Пейпера, основные силы боевой группы начали подходить к Бонье со стороны Бюллингена на глазах у троих зевак из кафе «Бодарве» и у американских пленных, сбившихся в кучу на поле метрах в пятидесяти от дороги. Немцам с трудом удалось заставить свои чудовищные шестидесятитонные «Тигры» совершить крутой поворот в направлении Линьевиля. Один из немецких солдат весело крикнул пленным, стоя на башне «Пантеры»:

— Ну что, парни, путь далек до Tunnepepu?[16]

Позже установили, что это был сам Пейпер. Впоследствии он сильно пожалел об этом эпизоде, поскольку именно этим обратил на себя внимание, что позволило в ходе послевоенного судебного процесса идентифицировать его как одного из «убийц в Мальмеди».

Ни один из военнопленных ничего не ответил. Немец пожал плечами и пинком в плечо приказал водителю трогаться. Затем возле пленных остановилась самоходка, направив прямо на них ужасную 88-миллиметровую пушку. Молодой второй лейтенант[17] Вирджил Лэри, стоявший в переднем ряду, тяжело сглотнул, когда орудие опустилось в их сторону. Ему показалось, что дуло смотрит прямо на него. Немец собирался стрелять?

Выяснить это не удалось — остановившись, самоходка перегородила дорогу на Линьевиль, что тут же вызвало гнев офицеров. Машина лязгнула гусеницами, повернулась и проследовала на юг. Потом появился обескураженный американский подполковник за рулем собственного джипа, под охраной двух ухмыляющихся юнцов-эсэсовцев. Всего на поле собралось около 150 человек, включая большое количество военных медиков с красными крестами на рукавах.

Прошло еще несколько минут. На юг проходили машина за машиной, поднимая фонтан грязи на повороте. Вдруг перед пленными без какой-либо причины остановились две бронемашины. В первой, находившейся под командованием сержанта Ганса Зиптротта и относившейся к 7-й танковой роте, молодой румынский солдат достал пистолет и уставился на пленных.

Это был ефрейтор Георг Флепс, один из тех самых иностранных солдат, которых тысячами принимали в СС в 1942-м и 1943-м, чтобы восполнить потери, понесенные в России. Предки Флепса еще в Средние века покинули родные швабские земли и перебрались в румынское Семиградье, где основали процветающие фермерские сообщества, четко отграничив себя от менее продвинутых соседей немецким языком и немецкой техникой. Когда Румыния присоединилась к нацистскому блоку, Гиммлер, глава СС, сразу увидел в этой стране источник рекрутов. Немецкоязычных жителей Румынии тут же объявили «фольксдойче» — этническими немцами, что открыло им двери даже в самое элитное подразделение СС — в «Лейбштандарт».

Служившие в дивизии «исконные» немцы презрительно называли их за глаза «трофейными немцами», но и они понимали, что без этого пополнения «Лейбштандарт» обойтись не может. Так что их принимали — румын, венгров, эльзасцев, бельгийцев, даже «расово неполноценных» французов, а они, стремясь компенсировать свое происхождение, вели себя еще более фанатично и безжалостно, чем их товарищи-немцы. Таким «трофейным немцем» был и Георг Флепс, 21-летний рядовой из Семиградья.

Подняв пистолет, он прицелился и выстрелил. Один выстрел, два… Он не промахнулся. Шофер Лэри, тоже стоявший в первом ряду, громко застонал, схватился за грудь и упал. Пленники, казалось, целую вечность с ужасом смотрели на лежащего на земле человека, из груди которого хлещет кровь, не в силах поверить, что такое может произойти с американским солдатом. Анри Ле Жоли с таким же ужасом наблюдал эту сцену из дверей кафе.

А потом открыли огонь автоматы. Бойня началась.

Казалось, немцами овладела какая-то первобытная ярость. Танкисты и саперы боевой группы со всех сторон стреляли по американцам. «Стойте!» — отчаянно крикнул какой-то офицер, в последних попытках не допустить давки, и в ту же секунду сам упал замертво.

В стрельбу вступало все больше автоматов, и пленные валились целыми рядами. Они были полностью беззащитны. Некоторые пытались вырваться и убежать, но их скашивали, не давая пройти и полдюжины метров. Кто-то закрывал глаза руками, как будто это могло помочь… Повсюду валялись мертвые, раненые и умирающие, а автоматы продолжали стрелять.

Некоторые из американцев поняли, что это расстрел, с первыми автоматными очередями. Лэри, раненный первым же залпом, упал на землю и притворился мертвым. Он в страхе затаил дыхание и ждал, когда прекратится огонь. Так же поступили и военный полицейский Хоумер Д. Форд, Кен Эренс, военный врач Сэмюэль Добинс, прошедший Нормандию и вытащивший там из-под огня раненого немца — всего, наверное, человек двадцать лежали среди окровавленных тел в ожидании, когда прекратится стрельба.

Наконец, она прекратилась. Сперва замолчали автоматы, за ними — винтовки, последними звучали отдельные пистолетные выстрелы. Наступила тишина. Выжившие затаились в напряженном ожидании с потными от страха лицами.

Ждать пришлось недолго. Вскоре Лэри услышал рядом с собой пистолетный выстрел и шаги ботинок среди трупов. Он закрыл глаза и задержал дыхание, чувствуя шаги все ближе и ближе. Вдруг шаги прекратились, и Лэри решил, что его заметили. Но нет — шагающий прошел мимо.

Лэри приоткрыл один глаз. К нему шел еще один немец, пиная каждое тело — методично, как будто он занимался этим каждый день, метя ботинком с окованным носом в лицо лежащему. То один, то другой «мертвый» дергался, и тогда немец всаживал в лежащего пулю. Остальные немцы тоже взяли на вооружение подобный метод проверки, сопровождая его идиотским смехом. Много лет спустя Лэри будет описывать этот звук как «смех маньяка».[18]

Сэмюэль Добинс не хотел покорно умирать. Собрав все силы, он вскочил и бросился бежать. Раздались крик и очередь из автомата, которая настигла его метрах в двадцати от места бойни. Тело Добинса пробили четыре пули, еще восемь — разнесли в клочья его одежду. Он тяжело рухнул наземь, обильно обагряя землю кровью. Эсэсовцы направились к нему, но потом повернули назад. Возможно, они решили, что он и так уже мертв, — Добинсу было все равно. Он чувствовал, что умирает.

В живых остались немногие. Некоторые из раненых сумели переползти через дорогу в надежде укрыться в домах местных жителей; но эсэсовцы не позволили им войти. Пауль Пфайффер, пятнадцатилетний мальчишка, нашедший приют в доме Перре, видел, как тем, кто еще мог ползти, разрешили забраться в сарай, остальные остались на дороге.

Из дома Манте, у которых по злой иронии судьбы один из сыновей служил в СС, а другой — сидел в концентрационном лагере, видели, как танки из Бюллингена ехали прямо по распростертым на дороге телам. Были ли американцы в тот момент еще живы, местные не видели. Они в ужасе смотрели на то, как очередной танк выезжает из-за угла и прокатывается по телам.