На этот вопрос ответил Венецкий.

— А Смолкин — теперь ваше непосредственное начальство — бургомистр Липнинского района.

— Это как так — бургомистр? А ты, Сергеич, кто?

— Под моей командой оставили город Липню, а вам, деревенским старостам, я больше не начальник!

— Ну, это еще как сказать! — проворчал Гнутов, которого последнее сообщение задело больше всего. — Мы-то все по-старому, к тебе, Сергеич… Смолкин этот не знает ничего путем про наши дела, а туда же… А ты с нами был все время, и в голодуху, и в партизанщину!.. Кабы тогда не ты был, а какой-нипбудь Смолкин, у нас, может, половина народа передохла бы!..Да, авось, ты у нас и останешься, а все эти Смолкины приехали да и дальше поедут?…

Венецкий улыбнулся.

— Значит, не хотите менять Сергеича?… Все по старой привычке идут ко мне, и я по старой привычке продолжаю распоряжаться и своим, и Смлкинским… Да и нельзя иначе: как все эти новички из сытой местности чего-нибудь намеряют на свой аршин и напутают — сейчас же к Венецкому: распутывай!.. Потому что Венецкий здесь все знает, и его все знают… А право, лучше было, когда было поменьше начальства!..

— Лучше! — согласился Гнутов. — Знали мы коменданта да тебя, Сергеич, и хорошо было… А теперь их развелось больше, чем при советской власти, не знаешь, кого и слушать… И переводчица теперь новая, да такая нотная!.. Я сегодня пришел к Шефферу, хотел с ним заговорить — я всегда с ним сам по-немецки разговаривал, я же трошки маракую… Так не дает эта баба!.. Тиснется меж нас в середку, чтоб только вот через нее говорили!.. А сама про наши дела — ни бум-бум!.. Владимировна, та с полслова понимала, всегда все расспросит как следует, разберется сама, что к чему, тогда переводит, а что мы сболтнем, а немцам знать не след — то промолчит… А эта, знай, трубит все подряд, как машина заводная!..

— Это все беженцы, Ермолаич; надо же их было к месту определить! — сказала Лена.

— Это верно, приткнуть людей надобе! — согласился Прохор. — Одно только скверно, что уж дуже много они власти забрали, эти беженцы… Но Бог с ними, у меня к вам и другое дело есть: я вам тут кой-чего привез…

С этими словами он приподнял лежавший на сундуке тулуп и вытащил из его бездонного кармана пачку газет.

— «Комсомольская правда» и «Известия»!.. Да они совсем недавние!.. Где вы их достали, Прохор Ермолаич? — удивленно воскликнула Лена.

На столое лежали два номера «Комсомольской правды», один «Известий» и один «Красной звезды».

— Неужто, Михайловна, не догадываешься?… Вороний-то Мох у меня под боком… И «Правда» была, да ее соседи зачитали…

— Значит, в Вороньем Моху опять партизаны? — спросил Николай.

— А они оттудова и не уходили; там у них штаб-квартира обжитая… Летом они тихо сидели, а теперь опять зашевелились… Чуть не каждую ночь то в одну, то в другую деревню заявляются… А днем немцы… Вот я, старый дурак, и кручусь между двух огней… Народу к партизанам ушло — я уже и счет потерял… Сын мой Сашка с ними дружбу водит и меня все агитирует, только мне с ними дружить не в коня корм… А они красных ждут, самолеты к ним часто летают, сбрасывают и оружие, и продукты, и всякое снаряжение… Вот и газеты отттудова… А что это ты, михайловна, за газеты принесла? Немецкие?

— Сводки хочу сопоставить!

Лена положила рядом с советскими газетами Гнутова несколько номеров издаваемой в Днепровске газеты «Новый путь» и стала их сличать.

— Интересно, кто же их них больше врет? — проговорила она. — Противник потерял восемь тысяч человек убитыми, взято тысяча пятьсот пленных, сбито тридцать самолетов, уничтожено сорок два танка — это немецкая сводка… А русские про то же самое место и то же число пишут: сбит восемьдесят один самолет, уничтожено сто пять танков, вято в плен две тысячи триста человек, убито одиннадцать тысяч восемьсот… И те, и другие подсчитывают только потери противника, а про себя умалчивают… Это сводка за один день… Если эти астрономические цифры близки к истине, то уже давно ни у русских, ни у немцев не осталось бы ничего — ни самолетов, ни танков, ни людей… вообще ничего!..

— А ну, давай, расшифруем астрономию!..

Николай подошел к ней сзади, протянул через ее плечо руку с карандашом и начал отчеркивать запятой по две последние цифры в каждом числе.

— Вот теперь будет правильно, или во всяком случае, похоже на правду! — сказал он.

— … Восемьдесят человек убитых…  — читала Лена новую редакцию. — Пятнадцать пленных… Ты уже сделал три десятых самолета?…

— Так и есть: один за три дня!..

— Как из колхозов сводки подавали. — вставил Гнутов. — Вспашут три гектара, а пишут, что тридцать засеяли, а на деле еще и семян не получили… Липа это все!..

Он свернул самокрутку, закурил и замолчал. Лена ушла на кухню готовить ужин, а Николай читал давно невиданные советские газеты.

Когда газеты были отложены в сторону, Гнутов снова заговорил:

— Скажи мне, Сергеич, что ты дальше делать думаешь? Ведь красные в Вязьме, это уже не липа, а сущая правда, а далеко ли от Вязьмы до нас?

Венецкий задумался.

— Мне, Прохор Ермолаич, возврат отрезан! — не сразу ответил он. — В партизаны я не пойду, хотя меня и приглашали…

— Депктат, что ли, звала? Николаевна?

— И Николаевна звала, и еще раньше Николаевны Шмелев ко мне нарочно приходил договариваться, чтоб я им помогал… Я отказался, наотрез отказался, и теперь мне к ним идти милости просить не приходится. Они нас зовут изменниками родины, а я не считаю себя виноватым ни перед людьми, ни перед родиной… Родина огстается родиной, какая бы на ней ни была власть, не обязательно советская… А людям я вреда не делал…

— Да люди-то на тебя и не обижаются!..

— Не знаю, некоторые, может быть, и обижаются: на всех не угодишь!.. Но с тех пор, как попала мне в руки эта кукольная власть, я все силы кладу, чтоб моим подчиненным жить можно было, чтоб с голоду не дохли!.. И чтоб их меньше вешали и расстреливали… Ко мне люди идут по таким различным делам, что иногда нарочно не придумаешь, и каждый раз приходится голову ломать, выдумывать, как помочь… А тут еще чуть ли не каждый день новое немецкое начальство!.. Только к одному коменданту приладишься, узнаешь, с какого боку к нему надо подходить, — уехал, на его место новый, с новым нравом, с новыми вывертами!.. Как мне тут нелегко приходится — вот она только знает, моя Елена Михайловна!.. Да что об этом говорить!..

— Мне-то говорить можно! — тихо сказал Гнутов. — Ты вот про себя говоришь, а мне сдается, что это все про меня!.. Я ведь тоже на такой самой должности!.. Выходит, мы с тобой на одном курошесте сидим, Сергеич!..

— Оба — изменники родины?

— Ну да!

Оба помолчали, затем Венецкий спросил:

— Говоришь, у твоих соседей народу прибавляется?

— А неужели ж? Теперь все в партизаны захотели: красные-то близко!

— Так!.. Значит, когда немцы красных гнали, они к немцам подмазывались, а как стали красные немцев гнать, — они глядят, как бы примазаться к партизанам!..

— А как же? Нос по ветру!.. Как красные придут, — они правые!

— Ну, нет! Мне к ним идти, да еще перед ними каяться — для них много чести будет!..

— Горд ты, Сергеич!

— Садитесь ужинать! — Лена принесла большую сковородку жареной картошки и тарелку кислой капусты.

— Спасибо, Михайловна!

— Не за что, Ермолаич, это ведь все ваше: и картошка, и сало, и капуста.

Все принялись за ужин.

А после ужина Прохор Гнутов задал Венецкому еще один вопрос:

— А скажи-ка ты мне правду, Сергеич, был ты до войны партейным или нет?.. Про тебя ведь всякое болтают…

Венецкий не стал скрытничать и откровенно рассказал всю историю ареста своего отца, и все, что за этим последовало. Гнутов внимательно слушал, иногда кивая головой и приговаривая:

— Так, так!..

— Вот оно, значит, как ты в нашу Липню-то попал? — сказал он, когда рассказ был окончен. — Не помиловала тебя, выходит, советская власть!.. А, правду-то говоря, и мне ее благодарить особо не за что — чуть-чуть она меня в свое время не раскулачила!.. А, спрашивается, кого это я… как это?… соплотировал?…