— Здравствуй. Ты кто?

Удодов один без сопровождения. Я буду в лицах передавать, как Михаил Давыдович передавал. А рассказывать он умел блестяще.

— Заключенный такой-то, срок такой-то, статья такая-та, 58-ая, пункты такие-то и такие-то… Складом ведаю

— Еврей?

— Еврей.

— Ну, это для вас подходит. А специальность какая у тебя?

— Гражданин начальник, военный.

— Как?

— А с 14-го года добровольцем пошел в армию, потом в Красную, потом дальше…

— Что, по интендантству?

— Нет, на передовой большей частью. И в Гражданскую — комиссаром дивизии…

Тот на него смотрит:

— А последняя должность?

— Член редакционной коллегии, член совета Московского военного округа…

— Вы меня извините, — тот на «вы» сразу перешел. И уходит.

Через несколько минут бежит «попка» в сержантском чине и тащит упаковку «Казбека», 20 пачек. Начальник лагеря передал…

Второй номер с Михал Давыдычем. Случился с ним инфаркт. Положили его в больницу, а Удодов к тому времени его запомнил, и сказал, чтоб по работе его не трогали, в санчасти лечили и дополнительный паек давали. Полюбил человека. Обаятельная личность была, обаятельная. Дорогой мой Михал Давыдыч… Царство ему небесное, пускай земля ему будет пухом… Сколько хороших людей жизнь загубила…

Так обходит товарищ Удодов лагерь и решил навестить старого друга.

— Что же, — говорит, — дорогой мой Король, что же с вами? Я думал, вы на свободу скоро выйдете (уже сотнями выходили люди, и недели через две-три и Михал Давыдыч должен был выйти), а вы подводите план мой по выпуску, — иронизирует.

А Михал Давыдыч есть Михал Давыдыч.

— Знаете, говорит, — гражданин начальник, я три войны перенес, мое сердце выдерживало. Я 37-й год пережил, тоже выдержало. Второй раз посадили. Но когда надзиратель ваш заговорил о совести, вот мое сердце и не выдержало…

А вот история, которую Михал Давыдович сам называл так — «Интернациональный союз». Как заведующего угольным складом, Короля поместили в ту часть барака, где жила лагерная аристократия. Кто жил в этом блоке? Старший по блоку — бывший подпоручик польской армии, посаженный за всякую антисоветскую деятельность и переведенный в Караганду. Старший бригадир барака — чеченец, почти безграмотный молодой парень, очень, говорит, меня любил. А Короля прикрепили к ним вроде как инструктором. Представляете себе, какой триумвират управлял блоком? Не говоря уже о национальностях, все они были абсолютно разных убеждений. И самое интересное — очень сильно сдружились. Ярый антисоветчик Данек, полуграмотный этот чеченец и убежденный коммунист. Всегда были вместе. Даже сейчас, говорит, письма из Польши получаю».

А.Ш. Александр Петрович, я уверен, что вы как-то оценивали все то, что было вами сделано за эти годы. В первую очередь я подразумеваю, конечно, вашу службу.

А.П. Смешно сказать: все превратилось в дырку от бублика.

А.Ш. Не слишком ли сказано? Жизнь прожитая впустую? Вы уверены?

А.П. Уверен. Жизнь богатая. Я счастлив, что прожил такую жизнь. Потому, что когда человек ходит из туалета в кровать и обратно — это плохая жизнь.

Но морально каково я себя чувствую? Я не плачу в жилетку. Прожить 87 лет и убедиться, что кораблик оказался из газеты вчерашней. Причем, половину жизни я сам строил его и все-таки не имел выхода. А что сейчас? Смешно, когда бесштанная команда устраивает дворянские собрания и вспоминает, кто столбовой, а кто не столбовой.

А.Ш. А вы бы сейчас дворянство не приняли?

А.П. Избави боже! Это же хохма сейчас. Какие они к черту дворяне! Что от них осталось! Как и нынешнее казачество. Посмотрите на казачьих атаманов: вся грудь в крестах, причем рядом с советскими наградами… Это же клоуны, как и некоторые ветераны, у которых рядом с наградами значки, которые за выступления давали, и ими вся грудь усыпана. Разве можно себя так вести.

Вообще демократии в России быть не может. Русский народ привык к палке. Вот прочту вам антисоветское стихотворение: «Беседа Сталина с Петром первым»:

Только таким методом в России можно добиться порядка.

Встретил бы на улице всех этих «баркашовых» «макашовых» — обойму разрядил по одному, медленно… Нельзя допускать, нельзя забывать Маутхаузен, Флоссенбюрг, Аушвиц…

Разве это демократия! Я не сторонник старого режима. Я чувствовал себя в 10 раз хуже, чем все перебежчики. Я жил в Европе и знал, что социализм не рай земной. Я рано увидел, что зайчика не поймаешь. Московские улицы стали чужими для меня давно. Так же как и эти, Иерусалимские, никогда не станут родными. Я не знаю, где я живу.

А.Ш. А Тбилиси? Вы же там часто бываете. У вас квартира там.

А.П. Что Тбилиси? Самое обидное, когда твоя нация превращается в говно. Больше миллиона сбежало из Грузии. Студия моя закрыта. А ведь какие фильмы грузины делали!

Вот Иоселиани недавно в Иерусалим приезжал. Звоню ему в номер, снимает трубку: «Господин Иоселиани» Я ему: «Пупуцо, — так я его звал, — Гомарджобо». Он: «Господин… откуда?» «Из Иерусалима. Вот адрес, приезжай» Через полчаса был здесь. Посидели. Вот видите — опять хвастовство. Я не виноват, что столько обрушилось на мою голову. Но жаль, что кораблик оказался из газеты.

Это не только я, это 200-сот миллионный народ ловил солнечный зайчик и за это время настолько деградировал, что не знаю, сможет ли он оправиться. Вместо маньяков и полуграмотных глупцов, правивших почти 70 лет, пришли грамотные, но еще худшие жулики.

Вы знаете, что вызывало бешеные аплодисменты в спектакле «На дне», поставленном Мейерхольдом? Появляется Барон, на плечах шарф, драный цилиндр и на руках перчатки без пальцев. Он снимает цилиндр, кладет туда шарф, бросает перчатки в этот цилиндр и швыряет его на стол…

Так вот. У меня остались — перчатки без пальцев и драный цилиндр…

В апреле 2000 г. мой собеседник заболел воспалением легких. Высокая температура спровоцировала инсульт. В течение 22-х дней находился в реанимационном отделении.

24 мая 2000 г. сердце Разведчика перестало биться.