Обождав минуту-другую, я вышел из туалета. Проводник и кондуктор, хоть и посматривали на меня, занялись какими-то бумагами, стопку которых держал в руке кондуктор. Я проник в тамбур, в гудящий занавешенный проем на стыке вагонов, начал искать рычаг с красной ручкой. Стоп-кран. Сразу нашел его, над ручным тормозом. Вцепился в рукоять, тянул вниз да вниз.

Ничего не произошло. В первый миг. Затем воздушный тормоз сработал, колеса, заклиненные, заверещали как домовой, состав волокся юзом по сухой горячей стали. Я ощущал под ногами толчки сцепки, дрожь всего поезда, расшатанного в борьбе между скоростью и массой. Через стекло в двери коридора было видно: кондуктор торопится ко мне, красный как помидор. Я открыл наружную дверь, рассмотрел, что насыпь и концы шпал подо мной хоть и смещаются, но не то чтобы слишком быстро.

 Я зажмурился и прыгнул. Оглушительно стукнулся об землю, немного прокатился вперед по инерции. Открыв глаза, убедился, что живой, встал и побежал. За спиной раздавались крики. Перескочил рельсы рядом с пришедшей в движение стрелкой, споткнулся и упал, вскочил и побежал дальше, к глухому забору у края пакгаузов.

Достигнув забора, взобрался на него, преодолел три нитки колючей проволоки поверху забора и спрыгнул, оставив за собой клочья куртки и штанов. Слышал свистки железнодорожной охраны, но ничто в таком роде не могло меня остановить. Все так же бегом я кинулся через улицу, по которой мчались грузовики, и нырнул в переулок. Дышать было тяжело, в ребрах ощущалась боль от падения, но я не останавливался. Мимо мусорных ящиков, перескочив уснувшего бездомного, бежал и бежал, добрался до следующей улицы, повернул за угол и перешел на шаг, пыхтя как собака.

Автобус подвернул к остановке за квартал от меня. Попытался я снова побежать, но не смог, и автобус отъехал раньше, чем я успел на остановку. Людей на тротуарах было немного — негры, мексиканцы, похмельные ковбои. Ни один не обратил на меня внимания. Я оглянулся, признаков погони не обнаружил. На углу опять свернул, торопясь удалиться от железной дороги, и начал подыскивать место, где бы спрятаться и передохнуть.

Другой переулок. Когда свернул сюда, стало спокойней на душе от глухих стен, задов ночлежек, забегаловок, пивных и лавчонок. Ступеньки вели вниз, к дверям погреба. Похромал по ступенькам и осел на кучу мусора перед железной дверью, закрыл глаза и притворился невидимкой.

Спустя несколько минут установилось дыхание. Я открыл глаза. Человек в голубом комбинезоне шел мимо поверху, заметил меня, с сомнением оглядел и зашагал себе дальше. И продолжал я оставаться там, пока дверь за спиной не открыли вдруг изнутри, повалив меня набок.

Негр в майке кофейного цвета и в джинсах, с огромной коробкой на плече, уставился на меня.

— Ты мне дорогу загородил, сыночек.

Я отполз в сторону, он переступил через мои ноги, поднялся со своим грузом по ступенькам и удалился.

Встав, я немного взял себя в руки, причесался пятерней, подправил искореженную шляпу, поднялся на тротуар. Но стоял в нерешительности, не зная, куда путь держать. Совершенно потерял ориентировку. Наконец сообразил, что утреннее солнце, пригревающее сквозь городской чад и пыль, бьет мне прямо в лицо. Повернулся спиной к солнцу и направился на запад параллельно железной дороге, которая была теперь за два-три квартала от меня. Откуда мне было знать, где находится автостанция, но пришло на ум, что она должна быть в центре города, где-то рядом с железнодорожным вокзалом.

Шел я весь в синяках, усталый, однако слегка приободрившийся, и не забывал приглядываться, не покажется ли патрульная полицейская машина. Когда таковая объявилась в двух кварталах впереди, я заскочил в бар. Трое мужчин за стойкой выпучились на меня, официантка, тощая, молоденькая, в папильотках, воззрилась недовольно. Но не успела она слова молвить, патрульный автомобиль проехал мимо, и я вновь ступил в яростный предполуденный зной. Окинул взглядом свое отражение в витрине. Возникло опасение, что соломенная ковбойская шляпа может послужить важной приметой для какого-нибудь проницательного полисмена. Я зашвырнул шляпу в мусорный бак, прежде чем двинуться дальше.

Я боялся спрашивать дорогу. Шагал и шагал, держась западного направления, через окраины Эль-Пасо, к острову небоскребов в центре. Машин на улицах тут было больше, на тротуарах теснее. В конце концов я решился выяснить, где автостанция. Обратился к дряхлому старичку, разложившему на уличной тумбе газеты на продажу. Хоть лет ему было под девяносто, ростом он уступал мне. От него я узнал про автобусную станцию и последовал указанию его крючковатого пальца. В два счета показалась в конце улицы неоновая вывеска «Борзая», а там знакомый запах дизельной гари, привычное столпотворение соскучившихся по дому солдат и матросов.

Купил билет в один конец до Пекарского, собрался пообедать. Усевшись на табурет у стойки, заказал два рубленых бифштекса с полным гарниром, молочный коктейль с шоколадом и кусок яблочного пирога плюс мороженое. На дедушкином ранчо я соскучился по этой нежной, сладкой дохлой еде.

Мой автобус, альбукеркский, с остановками в Пекарском, Аламогордо, Карисосо, Сокорро, отправлялся лишь через два часа. Закончив обедать, я решил спрятаться в туалете. Сидел я там долго, запершись в кабинке, и читал газету, чтоб убить время. Устав от чтения, стал детально вспоминать свой побег из поезда и скитания по городу. Интересно, знает ли уже Лу об этом? Лучше бы не знал. А то догадается немедля, куда и каким способом я направляюсь, и следующие ноги, что окажутся видны из-под двери моей кабинки, будут ногами Лу Мэки, обутыми в дорогие коричневые ботинки, а следующий голос, который донесется, будет голосом Лу Мэки: «Билли! Билли Воглин Старр!»

Я мотнул головой, отогнал сон. Следы его проплыли в мозгу и удалились. Раздалось бормотанье репродуктора: «...Аламогордо, Карисосо, Сокорро...» Я вскочил, в тревоге и суете завозился со щеколдой, выбрался из кабинки, пошел с наивозможной скоростью, не переходя на бег, через зал к стоянке номер три, где поджидал мой автобус, серебристая дверь которого была распахнута и шофер пробивал билет последнему в очереди пассажиру. Я припустил к автобусу, шофер всмотрелся в меня, взял мой билет с какой-то, кажется, недоверчивостью.

— Куда едешь, мальчик?

— В Пекарский. Разве из билета не ясно?

— Багажа нет?

— Чего?

— Где твои вещи?

— У меня ничего с собой нет.

— В Пекарский, значит?

— Да-да.

— Ты там живешь?

— Да. Да-да.

Не без колебаний вернул он мне проколотый билет, который с секунду мы дергали тихонько каждый в свою сторону.

— Что ты мог делать в большом городе совсем один? — спросил он, вздохнул, пожал узкими своими плечами. — Сигай на место, сыночек.

Я отыскал себе место в самом хвосте, между солдатами и матросами и женщинами-южанками. Вскорости мы следовали в удобстве и безопасности по забитым машинами улицам на север, в пустыню, к свободе и битвам.

Когда часом позже, уже после полудня, автобус затормозил у Хайдуковой «комбинаций» из почтового отделения, продуктового магазина и автобусной остановки, я еще не придумал, где буду прятаться остаток бесконечного августовского дня. С автобуса сошли двое, я укрылся за их спиной, и коль они зашли к Хайдуку, зашел туда и я. К счастью, обслуживать прибывших оказалось некому, кроме хозяина, а Хайдук был занят сортировкой писем за перегородкой почтового отделения. Двое незнакомцев пошли к нему, а я проскользнул вбок, в уборную. Запер дверь, влез на раковину и выглянул в полуоткрытое оконце.

 Смотреть особо не на что: открытый участок тянется до забора в полумиле отсюда, участок, пересекаемый проселочной дорогой, безлюдной в данный момент. Едва ли выберешься вот этим путем, кто-нибудь да заметит. А как я уяснил себе, надо проникнуть на ранчо незамеченным и далее прятаться, пока не настанет решающий день, когда старик будет во мне нуждаться.

Какой-то покупатель или посетитель попробовал открыть дверь уборной, ругнулся, обнаружив, что она заперта, и удалился. Но ведь вернется или кто-то другой появится. Взглянув на потолок, я сыскал то, на что надеялся: люк. Встав на бачок, я, оказалось, смог достать и открыть этот люк. Но прежде чем забиться в темень чердака, я отодвинул щеколду туалета, сперва убедившись, что с той стороны двери никто не ожидает. Так-то будет лучше. Быстро, пока никто не явился, я подтянулся к потолку, взобрался, крышку люка задвинул на место. Наверху темнота, некуда приткнуться, кроме как на потолочные балки. Их частая решетка — далеко не самое удобное ложе. Подождав, чтоб глаза привыкли, я осмотрелся. В шаге от меня была дверца в соседнее отделение чердака. Я пролез туда и увидел кладовку, которую освещало окно, выходящее на главную улицу Пекарского. Удобств заметно прибавилось. В кладовке был настелен пол, стояла мебель, отслужившая свое. Если не считать удушающей жары, жаловаться особо было не на что. Я сел у окна и, поглазев на почти безлюдную улицу, заснул.