Одним из приоритетных направлений работы прокуратуры я избрал защиту прав человека и гражданина. Несвоевременные выдачи заработной платы, незаконная приватизация, бандитская деятельность владельцев некоторых частных предприятий, считающих, что с наемными рабочими можно делать что угодно, это все — недочеловеки, а человеки — это они, захапавшие в собственность бывшее государственное имущество… С такими господами мы решили бороться всерьез.

Одно время была мода у наших процессуалистов — защищать только обвиняемого, на это бросались целые армии адвокатов. Но ведь главное защищать не обвиняемого и его права, главное — защищать жертву преступления. С этих позиций надо было срочно пересмотреть некоторые конструкции в нашей системе. И это было сделано. Были отменены многие приказы Ильюшенко, часто рубившего с плеча, необузданно. В основном, это было связано с мерой пресечения в виде взятия под стражу. Здесь существовал явный «перебор»: арестовывали даже в тех случаях, когда можно было избирать иные меры пресечения: обойтись подпиской о невыезде, личным поручительством, не учитывались также и те обстоятельства, как ведет себя человек.

А мы решили, что заключение под стражу — мера крайней необходимости, ее надо применять лишь тогда, когда нет иного выхода. В результате только за 1998 год на 35 тысяч уменьшилось количество людей, попадающих до суда за решетки СИЗО — следственных изоляторов.

Генпрокуратура постепенно становилась реальным координатором всех правоохранительных органов. Указом Ельцина был создан специальный координационный совет. Я стал его председателем. Причем в указе оговорено было, что в заседаниях совета принимают участие только первые лица руководители министерств, никаких подмен заместителями быть не может.

Конечно, из всех силовых министров, с которыми мне довелось работать, самым решительным был Анатолий Сергеевич Куликов. Мы с Куликовым, по сути, уберегли страну в марте 1996 года от такой политической напасти, как разгон Государственной Думы, — убедили президента, что этого делать нельзя. Но это — отдельный сюжет. Может быть, выбивающийся из общего поля деятельности прокуратуры.

Были внесены поправки в закон об ОРД — оперативно-розыскной деятельности. В свое время там было записано, что предметом прокурорского надзора не являются средства, методы, формы организации оперативно-розыскного дела. Я уже не говорю об агентуре. Нас не подпускали к делам розыскников, мы не могли их контролировать. А что, если материалы, которые они давали нам, были добыты незаконным путем? Мы вообще не знали, как они работают. А если оперативные службы не вели никакой реальной работы, а лишь прикрывались формальными справками? Это было неверно. Удалось пробить поправки в закон, снять соответствующие ограничения и изменить ситуацию. Хотя это далось очень нелегко, вызвало неприятие не только Степашина, Путина, но и Бордюжи, который возглавил тогда администрацию президента.

Одно время масса организаций занималась прослушиванием телефонных разговоров. Кто только не интересовался настроениями наших граждан! От контрразведки и налоговой полиции до обычных телефонных техников на узлах связи. Организаций восемь или девять, не меньше. Все это было незаконно. Поправки в закон об ОРД давали возможность начать наводить порядок и здесь, что мы позднее и попытались сделать.

Нами был подготовлен проект «Основы государственной политики по борьбе с преступностью». До сих пор правоохранительные и прочие органы делали то, что считали нужным, и в результате получалось — одни в лес, другие по дрова… Деятельность органов надо было объединить. Кроме того, в условиях ограниченного финансирования нужно было определить приоритеты… Важнейший документ! Я им занимался еще в институте. Выстроили целую программу. Я доложил ее президенту, ему понравилось, он начертал соответственную поддерживающую резолюцию. Дальше документ ушел в коридоры администрации президента и увяз там. Вот уже минуло два года, а важнейшая бумага лежит под сукном и при нынешней администрации вряд ли увидит свет.

Еще одна наша загубленная инициатива. Нами была подготовлена программа по борьбе с коррупцией, где было расписано на ближайшие два года, что должны делать органы государственной власти и правоохранительные органы в борьбе с этим злом. Подготовили мы программу года три назад. Я тогда рассказал о ней президенту. Тот наложил резолюцию: «Поддерживаю» — и отписал бумагу Чубайсу. Я уехал из Кремля вдохновленный. Но… Прошел месяц, второй, третий, четвертый, пятый. Никакой реакции, словно бы и нет документа! Начали искать бумагу. Нашли. Точнее, ее нам вернули с резолюцией Чубайса: «Не вижу необходимости».

Как видите, несмотря на положительную резолюцию президента, документ был похоронен. А почему? Да потому, что многие из тех, кто смотрел этот документ в администрации президента, четко понимали, что попадают под его действие. Словом, доверили козлам капусту.

Был отправлен целый ряд других, очень нужных записок. По борьбе с внешнеэкономической преступностью, по незаконным финансовым операциям, по нарушениям в сфере приватизации, — их было много, этих документов, — но все они были съедены бюрократической машиной, именуемой администрацией президента России.

Еще одна из наших очень толковых инициатив — это поправки в закон о выборах. Нельзя было допускать криминал во власть — вот главная суть поправок. Человек, который имеет судимость, должен сам предоставлять в избирательную комиссию сведения об этом — сам, без всякого нажима сверху и без вмешательства милиции. Если он отказывается обнародовать эти сведения, появляются основания для исключения его из списка. Сейчас это правило, слава Богу, действует. Выжило, проросло через сукно чиновничьих столов.

Также мы добились того, чтобы лица, имеющие неснятую и непогашенную судимость, не имели права поступать на государственную службу. Добились и многого другого. Перечень этих дел — длинный.

В общем, прокуратура как важный государственный механизм была восстановлена и начала работать в том виде, в каком она должна работать. Организм задышал. Жить стало интересно.

Чечня стала болью и особой заботой Генеральной прокуратуры, как, собственно, болью и заботой всей страны. Сейчас стало понятно, что формулировки «Защита конституционного строя» и «Наведение конституционного порядка» — это не просто некие обязательные фразы, воздух в воздухе, а совершенно конкретные, реальные формулы, имеющие большое значение для государства.

У Генпрокуратуры с Чечней было много хлопот — мы ведь занимались всем, начиная от общих оценок происходящего, кончая некой дипломатией, — в Чечне, не в пример другим регионам, имелось две прокуратуры: одна наша, утвержденная, как и положено, в Москве, другая — местная, самостийная, образованная исламскими властями. И с той, и с другой прокуратурой надо было работать.

Помню, как-то журналисты на одном из брифингов — сразу после моего назначения, — спросили:

— Что думаете делать с Чечней?

— Сам поеду туда. Хочу посмотреть на месте, что там происходит.

Накануне отъезда ко мне пришел Чайка.

— Я еду с вами, Юрий Ильич.

— Это неразумно. Если мне не повезет и я погибну, то прокуратура останется без руководства. Нельзя вдвоем.

Но Чайка настоял на своем. И в общем-то правильно сделал, как потом оказалось, — в этой поездке он многое увидел и вообще был полезен. Поехала со мною и охрана — настоящая, в камуфляже, солидно экипированная, солидно вооруженная. Поехала словно бы на некую боевую операцию.

Рейсы Аэрофлота в Чечню были прекращены, борт, на котором я летел, был специальный. Когда самолет заходил на посадку, стало видно, что сбоку, страхуя его, идут несколько вертолетов, а вдоль взлетной полосы, и слева и справа, движутся бронетранспортеры.

Война пахнула в лицо, едва я сошел на землю. Автоматчики из охраны взяли меня в кольцо, встав ко мне спиной, и выставили перед собой автоматы. Руководил ими полковник — профессионал высочайшего класса, который умел не только анализировать обстановку, но и предугадывать события. Он умел даже читать мысли.