Я родился, провел свое детство и юность в г. Середа быв. Костромской губернии,[1] расположенном между Костромой и Ивановом. Мой отец Игнатий Арсентьевич Премилов родился в крестьянской семье в д. Реньково, его мать, моя бабка Ефросинья, родилась еще при крепостном праве. В 19 лет отец женился и, переехав из деревни в Середу, начал работать на прядильной фабрике чесальщиком. В 1903—1904 годах он начал участвовать в революционной деятельности, и в 1907 году его арестовали. После тюрьмы и ссылки отец стал работать смазчиком на железной дороге, а затем стал машинистом дизеля электростанции, где и работал до конца своей жизни. Мама же была из д. Белькашево. У них с отцом было 8 детей (пятеро умерли младенцами, а мой брат Николай, родившийся 31 декабря 1905 года, погиб в тайге в 1948 году). Прожив многие годы в нужде, она заболела туберкулезом и умерла осенью 1917 года.

Весной 1918 года отец связался с партией эсеров. Я помню, что у него был билет этой партии с лозунгом «В борьбе обретешь ты право свое». Вечерами отец уходил на собрания эсеров. Это дорого ему обошлось: в дни мятежа эсеров в 1919 году к отцу пришли четыре сотрудника ЧК и сделали обыск — искали оружие. Не нашли, но отца забрали и выпустили к утру. Немного погодя на митинге публично отец и еще кто-то отреклись от своей принадлежности к партии эсеров. Только незадолго до своей смерти отец вступил в партию большевиков, как выходец из другой партии он имел кандидатскую карточку белого цвета.

Время было тяжелое, и отец пошел на темное дело: вместе с еще одним человеком он ходил в отдаленные от города поля и приносил в корзине несколько килограммов зерна, выбитого из снопов сжатой ржи. Однажды крестьяне-мужики поймали его на месте преступления и избили. Отец попал в милицию; при обыске у нас нашли спрятанную рожь, отца судили и дали ему около девяти месяцев тюрьмы. Потом он долго не мог найти работу... Вообще все те годы — это были годы тяжелейшей нужды. Только зимой 1921/22 года стали оживать фабрики: после долгой разрухи жизнь начала налаживаться. Тогда же, в 1922 году вернулся из Сибири мой брат Коля (он уехал работать по фальшивому свидетельству о рождении). Отец был восстановлен на прежнем месте работы — в дизеле, подрабатывал сапожным и переплетным делом. Теперь мы жили вчетвером: с отцом, сестрой Марусей и братом Колей. К этому времени я уже начал учиться в школе вместе со старшей сестрой, причем учился плохо. Окончить успешно четвертый класс я не смог и был оставлен на второй год. Впрочем, особенно меня не ругали: большинство нас, мальчишек, в пятый класс не перешло.

Как дань революционному духу того времени на комсомольских собраниях в торжественной обстановке проводились «комсомольские крестины». Под гром аплодисментов взамен настоящих своих имен комсомольцам давались новые, революционные: Революция, Октябрина, Ким (первые буквы от Коммунистического интернационала молодежи) и др. На комсомольских значках до самой Отечественной войны были три буквы: КИМ. Вот и Коле, как руководящему комсомольскому работнику, определили новое революционное имя «Ким», и знакомые начали звать его Тимкой. Женился он в 19 лет и сначала жил с женой у ее матери, а потом они получили в поселке для рабочих хорошую двухкомнатную квартиру.

Весной 1924 года я окончил школу 1-й ступени и продолжать обучение осенью должен был уже в школе 2-й ступени, где были классы с 5-го по 9-й включительно. Она была одна на весь город, и ее часто называли «гимназией», так как раньше в городе дающих среднее образование школ не было — только две начальные. Мое хулиганство привело к тому, что учиться мне было трудно: из двоек я не вылезал и был вновь оставлен на второй год. Отец никогда не интересовался моей учебой, в школу не ходил, да и родительских собраний тогда не проводили — трудно, даже невозможно было собрать родителей, работающих в разных сменах.

На всю жизнь я запомнил наш с отцом и еще одним человеком, его знакомым, поход в Иваново. Отец был великолепный ходок: он мог целый день и ночь идти без отдыха. Поездом было ехать неудобно, а отец не располагал лишним временем, и мы пошли пешком. Мне было интересно увидеть новые места, посмотреть город, в котором я еще не бывал. Вышли мы до восхода солнца и уже около восьми утра были в Иванове на базаре. Там у отца из нагрудного кармана вытащили часы, которые он носил на короткой золоченой цепочке с брелоком, выпущенным из кармана (такая цепочка называлась «шантель»). Отец купил ситцу в подарок нашей мачехе (после смерти матери отец еще раз женился, и в нашем доме жила умершая потом девочка Галя, которую мы все любили). Мы сходили в чайную, отец показал мне город, и после обеда в нарпите (первой в СССР фабрике-кухне) мы направились домой. В пути я сильно устал, ноги распухли в лодыжках — а отец идет и идет, размеренным шагом без отдыха. Я же иду и плачу от сильной боли в ногах: отдохнуть нельзя, потом не разойдешься. Все же я дошел до дома, где сразу повалился спать. Наш путь с учетом хождений по Иванову составил более 70 километров: это мне была закалка на всю жизнь. Потом, в войну, мне приходилось по бездорожью проходить по 30—40 километров, но такой усталости я больше никогда не испытывал. Я думал, что мои ноги будут долго болеть, но к утру боль прошла, опухоль пропала, и днем я играл в футбол, не чувствуя усталости...

Осенью 1924 года я записался на биржу труда, но пошел снова в шестой класс. Так не хотелось учить то же самое! В ФЗУ меня взять не могли: к 1 сентября мне не было 15 лет. Но в школу я проходил чуть больше месяца. Как-то пришел Коля и сказал мне: «Вот тебе записка, иди к директору школы ФЗУ Богачеву, он примет тебя». Я был очень рад, сразу пришел к директору, и он меня направил в группу, в которой готовили ткачей. Так я стал учиться на ткача. Школа фабрично-заводского обучения была нашим идеалом! Мне так хотелось поступить в нее, — и вот я ученик этой школы. Радость, что я становлюсь рабочим человеком, окрыляла меня, и я приложил все старание к учебе и работе. Четыре часа в день (с 9 до часу дня) мы учились и четыре работали: неделю в первой смене с 5 часов утра до 9, а потом в сменах с часу дня и до пяти; из нас готовили ткачей высокой квалификации с семилетней общеобразовательной подготовкой. Интересно, что в нашей группе была всего одна девочка.

На первом году обучения нам платили 10 рублей 50 копеек ежемесячно, а на втором году — 16 рублей 50 копеек. Всю свою зарплату я отдавал отцу, а он давал мне понемногу на кино и другие расходы. Отец тогда строил дом, который был закончен к лету 1927 года. Мой брат Коля с осени 1926 года служил в армии, в райвоенкомате делопроизводителем, — я помню, что часто ходил к нему в военкомат. По воскресеньям брат приносил с собой учебный револьвер «Наган» и учил меня стрелять дробинкой по мишени. Стреляли мы дробинкой и в ФЗУ, где по вечерам действовал стрелковый кружок: мишенью служил спичечный коробок, в который мало кому удавалось попасть. Отец, кстати, в армии не служил (от солдатской службы он был освобожден как опекун одинокой старенькой бабушки), оружие не любил и не поощрял, чтобы кто из сыновей купил ружье! А вот мой друг Коля Скворцов купил ружье системы «Бердан», вступил в Союз охотников и некоторое время ходил с ружьем на охоту. Брат же еще в 1927 году выписал из Москвы из магазина фирмы «Мюр-Мерилиз» пистолет системы Монте-Кристо под мелкокалиберный патрон бокового огня. Патроны свободно продавались в охотничьем магазине. Потом мы сами выписывали из Москвы такие пистолеты (они стоили 6 рублей 50 копеек), делали мишени и стреляли, соревнуясь, кто больше выбьет очков. На приобретение такого оружия разрешения не требовалось.

В новом доме с нами жила сестра, жених которой служил тогда в армии в Крыму, в артиллерийских частях. Она посылала ему письма, а писать адрес всегда просила меня. Мария работала ленточницей на прядильной Верхней фабрике. Весной 1928 года я сдал выпускные экзамены в школе (на экзамене по ткачеству мне выпало изобразить на доске механизм от автоматического ткацкого станка «Нортроп»; такой станок на фабрике был всего один), получил квалификацию ткача и удостоверение об окончании школы ФЗУ, подписанное членами комиссии. После выпуска из школы нам никакого отпуска не дали, а распределили по фабрикам. Нам еще не было и 16 лет, и по закону мы работали по 6 часов в день. Вместе с Колей Скворцовым я был направлен на Нижнюю ткацкую фабрику, где начал работать на паре «разбежных» станков, ткавших миткаль.