Он собрался уже выйти из столовой, но Холланд вдруг произнес:

– Я ухожу от вас.

– Что? – переспросил Трамор.

– Я сказал: ухожу. Я больше не хочу работать на Пауэрскортов. А вам придется искать нового управляющего имениями.

– А что это вас так расстроило, Джонс? – спросил маркиз. – Вы готовы уйти с должности, которую ваши предки занимали не одно столетие, только потому, что я прекратил финансовую помощь женщине, помогать которой, между прочим, я был вовсе не обязан? Я отказываюсь вас понимать.

– Это вас трудно понять, а не меня! – закричал Холланд, потеряв терпение. – Вы делаете всякие странные вещи, которые имеют тяжелые последствия. Я больше не хочу иметь с вами дело.

– Так вам придется иметь со мной дело – Трамор тоже вышел из себя и перешел на крик. – Хотя бы потому, что всю вашу жизнь Пауэрскорты заботились о том, чтобы вы хорошо питались и хорошо одевались; именно они платили за ваше обучение в Кембридже и обеспечили вашим родителям похороны на лучшем кладбище. Так что вы останетесь моим управляющим, Джонс. Это ваш долг передо мной.

Во время этого разгневанного монолога Холланд стоял молча и неподвижно, словно изваяние. Ему хотелось столь же резко ответить на слова маркиза, но мешало внезапно появившееся чувство вины. Он невольно вспомнил и свою студенческую юность в Кембридже, и то, как Трамор работал в конюшне, словно безродный нищий. Еще болезненнее были для Холланда воспоминания о его собственном безоблачном детстве в семье управляющего имениями маркизов, в то время как сам наследник их имений даже не смог похоронить свою мать по-человечески и вел полуголодное существование.

Джонс выдержал тяжелый взгляд маркиза, но разговор их на этом закончился. Трамор покинул столовую. Холланд мрачно посмотрел ему вслед.

Теперь совесть не позволила бы Джонсу уклонится от возвращения в замок, к его нелегким обязанностям, но, поставленный перед необходимостью вернуться, он утешал себя тем, что, быть может, там, в Пауэрскорте, он сможет повлиять на маркиза и каким-то образом помочь в беде семье Альсестер. Быть может.

– Мы должны продать Фиалковую Лужайку, Лиза, – сказала Эвви, не поднимая глаз от вязанья. – У нас просто нет другого выхода.

Лиза тяжело вздохнула. Уже две недели они с сестрой обсуждали собственное будущее, но так и не могли ни о чем договориться.

День выдался холодный, и сестры сидели у камина, пытаясь согреться. Эвви вязала, а Лиза сидела рядом на диване. Она была слишком возбуждена, чтобы заняться работой. Вот-вот должен был вернуться из школы Джордж, и обе они с нетерпением ждали его, и тогда им всем станет повеселее.

– Нам нельзя продавать домик, – сказала, наконец, Лиза. – Ведь другого у нас уже не будет. И кроме этого домика у нас ничего больше не осталось от родительского имения.

– Но ведь это единственное, что удерживает нас здесь, – возразила Эвви. – Мы – чужие в Ноддинг Нолл, по крайней мере, с тех пор, как разразился скандал. – Эвви даже перестала вязать от волнения. – Я слепая, но не глухая, Лиза. Я ведь знаю, что они о нас говорят.

– Ну, все не так уж плохо, – не очень уверенно возразила Лиза.

– Не так уж плохо? Да это просто ужасно! Ты думаешь, Лиза, я не знаю, что старая вдова Таннахил всякий раз, увидев нас, переходит на другую сторону улицы? Ты, правда, говорила мне, что она всегда кивает нам. Но почему я не слышу звука ее шагов? И почему ты всякий раз напрягаешься, когда она поблизости?

Лиза нахмурилась, услышав эти слова. Она-то всегда стремилась оградить сестру от деревенского злословия, да, видно, ничего из этого не вышло.

– Она ни о чем не разговаривала с нами со времени похорон, – заметила Лиза. – К тому же я ведь и без нее могу прожить. Так даже лучше.

– Она говорит, что ты стала совсем как мама, – продолжала Эвви.

Это было слишком для Лизы. Руки ее дрожали от гнева. Как могла старая вдова быть столь злой?

– Но все не так, Эвви, – проговорила она. – И оставим уже это.

– Она не перестанет говорить о нас, – возразила сестра. – Жители деревни не оставят нас в покое, поэтому мы сами должны покинуть Ноддинг Нолл.

Лиза покачала головой.

– Мы не можем этого сделать. За наш домик мы получим жалкие гроши, а потом будем жить в нищете, и еще неизвестно, сможем ли мы когда-нибудь приобрести новый. – Она снова тяжело вздохнула. С тех пор, как они получили последнее письмо от адвоката тетушки Софи, обе не знали покоя.

– У меня есть другое предложение, – произнесла Лиза, поколебавшись немного.

– О чем ты говоришь?

– О Уилмоте Билингсворте.

Эвви так и ахнула.

– И слышать больше не желаю об этом мерзком человеке, – воскликнула она. – И нельзя же, чтобы ты жертвовала собой ради того…

– Ну, не совсем же он плох, – перебила Лиза. – И потом, он всегда был влюблен в меня…

– Влюблен? Да он просто развратник, сестрица, и этим все сказано. У него цепочка от часов – из человеческого волоса.

– Ну, по-моему, это обстоятельство произвело на тебя слишком большое впечатление. Мне не следовало тебе об этом рассказывать. Сейчас ведь мода такая. Даже Арабелла Парке стала носить сережки из своих рыжих волос.

– Замечательно, – насмешливо воскликнула сестра. – Это, конечно, для него комплимент. Пусть теперь он женится на тебе, и ты в одно прекрасное утро проснешься остриженной наголо, а его дочки будут носить ожерелья из твоих золотистых кудрей! Нет, Лиза, лучше не будем говорить об этом.

– Ничего не поделаешь, придется, Эвви. Ведь для нас это сейчас единственный шанс спастись от полного разорения, – произнесла Лиза.

Она встала и начала расхаживать по комнате. Что было делать? Не так-то легко представить себе брак с таким человеком, как Уилмот, а тут еще приходится, чуть ли не защищать его перед родной сестрой. И это сейчас, когда Лизе особенно нужна была поддержка Эвви. Без этого она не смогла бы решиться на такой шаг.

– А если тебе недостаточно всех «прелестей» Уилмота Билингсворта, – продолжала Эвви, – то не забывай про его милых дочек, про этих, как их… Глорию и Адель.

– Да-да, из них получились бы замечательные падчерицы, – заметила Лиза, стараясь не рассмеяться.

– Замечательные! Да им обеим вместе уже лет сто пятьдесят!

– Что ты, им меньше, – Лиза все же не задержалась от смеха.

– Да нет, не меньше! И страшно подумать, сколько лет самому Уилмоту. Лиза, тебе нечего и думать о таком замужестве. Это никуда не годится.

Лиза поглядела на сестру уже без улыбки. Это и вправду никуда не годилось. Уилмот действительно был жадным, распутным и вообще довольно противным. Пожалуй, он заслуживал и более нелестных характеристик. Кроме того, Лиза всегда мечтала, что встретит сильного, благородного человека, что она полюбит его всем сердцем, так же как и он ее, что они будут счастливы… Она, сама, не ожидая этого, посмотрела в окно, туда, где высился вдали замок Пауэрскорт. Мечты мечтами, а выход надо было искать в реальной жизни, какой бы жестокой ни была действительность.

– Я должна это сделать, Эвви, – сказала Лиза тихо.

Необходимо было дать воспитание младшему брату. Необходимо было заботиться о сестре. Без них ее собственная жизнь не имела для Лизы никакого смысла. Именно она должна была сохранить остатки семьи Альсестеров. И если ради этого ей, Лизе, придется пожертвовать своим счастьем, значит, так суждено.

Она нервно рассмеялась и сказала:

– Да и что нам остается, кроме этого?

– А почему бы тебе не написать письмо Айвану? – спросила вдруг Эвви

– А с какой стати? – спросила изумленная Лиза.

– Знаешь, я ведь помню, что он был неравнодушен к тебе, – ответила сестра. – Тогда я еще видела.

Как обычно, при упоминании Айвана Трамора, Лиза почувствовала неуверенность и страх. А, кроме того, воспоминания о нем пробуждали еще одно чувство, в котором она не хотела признаться и сама себе.

Заметив, что сестра молчит, Эвви продолжала:

– Я думаю, что если ты непременно хочешь пожертвовать собой, то уж лучше Айван, чем кто-то другой…