Похищение Дэна Митрионе вызвало горячие споры в государственном департаменте относительно необходимости выработать стандартную линию поведения в подобных ситуациях. Поначалу государственный секретарь Роджерс и его ближайшие помощники предложили следующий подход: если правительство страны пребывания принимает надлежащие меры по обеспечению безопасности американского персонала, то в этом случае Вашингтон не будет настаивать на выплате какого бы то ни было выкупа. Но даже при таком подходе правительство США все равно должно принять индивидуальное решение в каждом конкретном случае. Вашингтону же нужно было нечто другое — железное правило на все случаи. Оно было особенно необходимо, учитывая, что возможные жертвы, скорее всего, будут хорошими знакомыми руководящего звена государственого департамента (по крайней мере это относилось к послам и начальникам «станций» ЦРУ). (Что касается Дэна Митрионе, то Алексис Джонсон впоследствии сказал, что не имел удовольствия с ним встречаться.)

Вскоре, однако, проблема эта отпала сама собой, когда Белый дом намекнул, что президент Никсон решительно возражает против вступлепия в какой бы то ни было торг или сделку с повстанцами любой страны.

Теперь у Соединенных Штатов уже была официальная позиция. Но Дэн Митрионе, сидевший в это время в одном из подвалов Монтевидео, и не догадывался, что скоро станет первой жертвой избранного Никсоном курса на демонстрацию силы.

Войдя в его импровизированную «камеру», «тупамаро» обратился к Митрионе так, словно тот был его отцом.

— Вы не спите, — осторожно спросил он.

— Сейчас уже нет, — ответил Митрионе.

— Извините, если разбудил.

— Ничего. Все в порядке.

— Вы не хотели бы поговорить со мной?

— Что?

— Поговорить не хотели бы? — повторил «тупамаро».

— Что ж, с удовольствием.

— Вот и хорошо.

Если бы кто-то слышал, с какой робостью человек помоложе задавал вопросы и с какой уверенностью человек постарше отвечал на них, то подумал бы, что в положении пленника находился не Митрионе, а сам «тупамаро». Такое почтение объяснялось, возможно, тем, что Митрионе был намного старше своего молодого собеседника, а возможно, и тем, что один из них был янки, а другой — уругваец.

— У вас… сколько у вас детей?

— Девять.

— Девять?

— Четыре сына и пять дочерей.

— Ого! — удивился «тупамаро». — Кто-нибудь из них сейчас здесь?

— Здесь сейчас четверо.

«Тупамаро», вспомнив, видимо, что пришел за другой информацией, переменил тему:

— Скажите, когда вы были в Штатах, вы занимались… з-э… важной работой? — Уругваец свободно говорил по-английски, и паузы объяснялись скорее волнением и смущением, чем необходимостью подыскивать нужное слово.

— Как вам сказать, — ответил Митрионе, усмехнувшись. — Не очень.

Услышав это, «тупамаро» сдержанно улыбнулся.

— Все зависит от того… от того, что считать важным, — неуверенно продолжал Митрионе. Он хотел четко и ясно сформулировать ответ, чтобы у допрашивавшего не сложилось впечатления, будто он водит его за нос. — Это была консультативная работа. Консультативная…

— Продолжайте. Я слушаю.

— Мы консультировали людей, приезжавших к нам в Штаты, и рассказывали им о новейших методах полицейской работы. Но такая работа ведется, дай бог памяти, уже лет 20.

— Лет двадцать?! — Это было не удивление, а, скорее, машинальное повторение слов собеседника с тем, чтобы подтолкнуть его на еще большую откровенность.

— Да. А может быть, и больше.

— Получается, что все это началось где-то в…

— Да-да. Помню, как более 20 лет тому назад к нам в Штаты приезжали люди из Ирана, Туниса. Со всех концов света.

«Тупамаро», совсем еще молодой человек, удивился тому, что программа осуществлялась уже так долго — чуть ли не всю его жизнь.

— Они что же, приезжали в Штаты учиться?

— Как вам сказать, — ответил Митрионе. — Они кое-чему… э-э… действительно учились. — Он чуть запинался от волнения, но все же говорил тоном инструктора Международной полицейской школы, разъяснявшего элементарные вещи новичкам с разным уровнем подготовки. — Всему, конечно, их нельзя научить. К тому же и на практике они не все могут применить, поскольку живут в странах с разными системами.

— Понятно, — задумчиво произнес «тупамаро», придавая тем самым особый смысл несколько банальному объяснению Митрионе.

— Главное, конечно, — это… э-э… по возможности научить их делать дела по-новому, лучше.

— Какие дела?

Наступал кульминационный момент допроса, и нервный смешок Митрионе подтверждал это. Но американец молчал. «Тупамаро», конечно, не проходил курса ведения допроса ни в Панаме, ни в Международной полицейской школе. Этому его никто не учил, поэтому момент был упущен. Уже потом, когда повстанцы прослушивали пленку с записью допроса, они лишь разочарованно вздохнули, когда их товарищ не стал настаивать на ответе и перешел к другой теме.

— Вы, кажется, были начальником, э-э… полиции, не так ли?

— Да, я действительно был начальником полиции.

— Мне об этом говорили. А где именно?

— В Индиане.

— В Индиане? — переспросил «тупамаро», как бы прислушиваясь, как звучит это слово.

— Да, в Индиане, — повторил Митрионе. Теперь она казалась ему чем-то бесконечно далеким и дорогим.

— Это большой штат?

— Нет, — ответил он почти со вздохом. — Там живет около четырех миллионов человек. А точнее, четыре с половиной.

— Трудно работать начальником полиции? — Репортеры, набившие руку на всевозможных интервью, знают, что такого рода вопросы задаются, когда ничего другого на ум не приходит.

Митрионе тут же ухватился за это: тема была безобидной и можно было говорить что хочешь.

— Вообще-то, я не был начальником полиции всего штата. Я возглавлял полицию лишь одного города в этом штате.

— А-а, понятно.

— И в этом городе тогда насчитывалось около 50 тысяч человек.

— Угу, — буркнул «тупамаро» (ему, видно, уже стало скучно). — А что это был за город?

— Ричмонд.

— Ричмонд?

— Угу.

— Ну а там? Трудно было?

— Нет, не очень. Работа мне правилась. Я себя чувствовал, как… как учитель или… мусорщик — человек, который собирает «басуру». — Митрионе умышленно употребил испанское слово. — Приходилось заниматься всем понемногу. В общем, работа — как работа. Одни работают на фабрике. — Он имел в виду своего отца. — Другие трудятся на свежем воздухе. — Здесь уже речь шла о браге Доминике, занимавшемся стрижкой газонов для игры в гольф. — Кто где.

— Это верно.

— Но работа в полиции все же несколько иная. А в некотором отношении она не похожа ни на какую другую. Но в таком городе, как мой, полицейским работать не так уж плохо.

— Давно это было?

— Что? То время, когда я работал начальником полиции?

— Да.

— Шестидесятый год. Я тогда уехал оттуда.

— Шестидесятый год. Что ж, время летит, и все меняется.

— Это верно, — сказал Митрионе и понимающе рассмеялся.

— Сейчас, наверное, у вас совсем другая работа. Не та, что в Штатах, когда вы были начальником полиции.

— Совершенно верно. Сейчас работа совсем другая, — повторил Митрионе задумчиво. — Уже не та. Вы правы.

— Полиция, видно, занимается всякими делами, да?

— Да, — ответил Митрионе устало и покорно.

— Конечно, ведь все меняется. А чем вы занимались в Бразилии?

Хотя «тупамаро» говорил теперь уже более уверенным голосом, он все еще рассчитывал на какую-нибудь неосторожность со стороны Митрионе, за которую можно было бы ухватиться. Он знал, что тот в течение семи лет работал полицейским советником в Бразилии и что бразильская полиция гораздо раньше своих уругвайских коллег начала пытать людей электрическим током. Судя по всему, «тупамаро» хотел, чтобы Митрионе сам связал эти два факта и сделал соответствующий вывод.

— Я работал там в качестве… э-э… «асесора». — Митрионе вновь произнес испанское слово, означающее «советник». — Я работал внутри страны. Я работал с… Я был советником военной полиции. Мы вместе работали по части… э-э… обучения.