Большинство студентов проголосовало за Льюиса.

Из пивной каждый побрел в свою сторону. Я шел с кем-то из «черных пиджаков», продолжая вспоминать блестящее выступление профессора. Потом мы остановились, чтобы попрощаться.

«Что ж — по домам?..»

И, надо же, именно тогда я увидел некоего М., с которым когда-то учился в вузе. В московском вузе, конечно же. М. торчал в двух шагах от меня. Я видел его так ясно, словно тот специально прибыл сюда на этот залитый электрическим светом лондонский перекресток, чтобы определить, какое впечатление это произведет на меня.

Мне стало не по себе: «Сейчас кинется ко мне и облапит. И «черный пиджак» тут же допрет до истины...» Что-то надо было предпринять. Главное — нельзя было упускать инициативу. В такие секунды думаешь быстрее, чем обычно. Я, умышленно повернувшись лицом к М., стал ждать, когда тот узнает меня. Через мгновение тот вытаращил глаза.

«Ты? Здесь! Что делаешь?» — круглые глаза М. были достаточно красноречивы.

Тогда я подчеркнуто безразлично повернулся к нему спиной, и холодная, чужая спина должна была показать М. — не вздумай подходить.

— Это верно, что Саймонс собирается устроить нам контрольную? — продолжал наш диалог «черный пиджак».

— Да, и это меня не радует...

Я вздохнул с облегчением, когда убедился, что М. прошел мимо, не останавливаясь. И тут кто-то легонько похлопал меня по плечу.

— Простите, — раздался знакомый голос, — не могли бы вы позвонить мне в отель «Империал». Номер 235?

— Обязательно, — с кислой улыбкой ответил я, мысленно проклиная и М., и его воспитателей.

«Империал» находился в ста метрах от угла, на котором мы стояли.

— Кто это? — «черный пиджак» проявил явный интерес.

— Знакомый американец, — с деланным весельем ответил я. На мое счастье, М. превосходно говорил по-английски с резко выраженным американским акцентом.

Дальше события разворачивались столь же стремительно. Пожав руку «однокашнику», я сделал небольшой круг по Рассел-Сквер и внимательно проследил за прилегающими улицами, пока не убедился, что не привел с собой «хвоста». За углом я увидел М., который терпеливо ждал меня, сидя на скамейке. Увидев меня, тот начал было подниматься навстречу, но я поравнялся с ним и не глядя в его сторону, сказал ему несколько русских слов, перевести которые на английский почти невозможно...(*)

(*Много лет спустя я снова встретился с М. Уже в Москве. Конечно же, прежде всего мы вспомнили этот случай. М. сожалел, что подошел тогда ко мне, хотя было ясно, что я не хотел этого.

— Представь себе, — сказал я, — что то же самое произошло бы в Москве. Я стоял бы с незнакомым тебе человеком и демонстративно отвернулся бы от тебя. Неужели ты подошел бы ко мне?

— Конечно, нет! Но ведь это было в Лондоне, и я так был рад увидеть тебя после стольких лет, что не хотел упустить возможности поговорить с тобой... — защищался М.)

Теперь надо было снова провериться, чтобы окончательно убедиться, что М. не притащил «хвоста».

Все складывалось скверно. Сидя в такси, которое волею обстоятельств должно было везти меня в противоположный от «Белого дома» конец Лондона, я ругал себя за то, что принял приглашение «черного пиджака» подышать перед сном.

А ведь утром мне предстояло изъять из одного тайника довольно объемистый материал. Кто заложит его туда, я, конечно, не знал. Я должен был лишь сфотографировать этот материал и на следующий день вернуть, поместив в тот же тайник.

В условленное время я был возле тайника. Осмотрелся. Все спокойно. Тихая, сонная окраина. Закопченные стены. Приткнувшаяся к тротуару тележка зеленщика. Ни души.

Я шагнул в подъезд. Движение руки, и я уже держу увесистый сверток. Не останавливаясь, двинулся вперед к «черной» двери, которая ведет во двор. Пересекаю его, выхожу на другую улицу прямо к своей машине. Бросив сверток на заднее сиденье, отправляюсь домой.

Возле Риджентс-Парка меня остановил красный сигнал светофора. Я долго ждал, пока его переключат. На перекрестке я был один. Ни справа, ни слева машин не было. И то, что меня задержали, показалось странным. «Что ты будешь делать со свертком? Куда денешь его?» — неслись в голове тревожные мысли, пока я, откинувшись на сиденье, глядел на светофор.

Потом вдруг что-то громко ударило по крыше автомобиля. В недоумении я повернул голову. Рядом с машиной торчал высокий полицейский, поигрывая дубинкой. Он и стучал по крыше. Сразу же вспомнив о злополучной встрече с М., я молниеносно связал два этих события...

— В чем дело, сэр? — спросил я, стараясь внешне сохранить спокойствие.

— Задняя дверца неплотно закрыта, — улыбнулся полицейский. — Разрешите захлопнуть?

— Да, пожалуйста, — улыбнувшись как можно радушнее, ответил я, — и простите за беспокойство...

В это время наконец изумрудным светом подмигнул светофор. Не торопясь, я тронул машину с места, снова проклиная М., а заодно и любезного полицейского.

Сказать по правде, я не так уж долго ругал однокашника. Когда стало ясно, что эта рискованная встреча ни к каким для меня последствиям не привела, я часто вспоминал те несколько мгновений, которые видел его. Ведь он был реальной частичкой того мира, которого так часто недоставало мне.

К сожалению, не смогу передать все, что чувствует человек, работающий в глубоком подполье. Тут важно знать, что со временем ты привыкаешь к постоянной опасности и уже не думаешь о ней. Тогда работа становится тем, что она фактически и есть: бывает и скучной, и неинтересной, бывает радостной, удивительно приятной.

Все это в какой-то мере похоже на передовую фронта. Приходит день, и ты уже не думаешь о том, что в твой окоп или землянку может попасть снаряд. Привыкаешь. Те, кто не может свыкнуться с опасностью, не подходят для нашей работы.

Как и на фронте, в жизни разведчика бывают острые моменты, но бывают и затишья. Именно в такие дни особенно остро ощущаешь, как далеко от тебя Родина, семья. Ведь у каждого из нас тоже есть семья, друзья. Вряд ли кому приятно услышать дома: «Ты — отец-заочник...» Увы, но я много лет был им.

Сколько бы ни пробыл ты на чужбине, привыкнуть к разлуке со всем тем, что тебе дорого, невозможно. Помните, у Тургенева: «Без каждого из нас Родина может прожить, но любой из нас без Родины прожить не может»? Ведь и правда, есть я или нет меня, это трогает только мою семью да ближайших друзей.

Бывают минуты в период «затишья», когда дальше терпеть разлуку с домом становится почти невозможным. Чувствуешь: твоя выдержка подходит к концу. Подмывает тут же радировать в Центр: «Невмоготу. Шлите замену!» Лекарство тут одно: с головой уйти в работу.

В такие черные минуты поддерживают письма из дома. Понятно, разведчик переписывается с семьей не по почте. Личные письма идут теми же каналами, что и разведывательная информация. Дело сложное, долгое. Бывает, по нескольку месяцев получаешь лишь краткие сообщения по радио: «Дома все в порядке». Я отлично понимал, что жене переносить разлуку еще тяжелее, чем мне, я был поглощен работой, которая не позволяла мне часто предаваться грустным размышлениям.

Что касается жены, так она даже не знала толком, куда и зачем я уехал. Разумеется, я сообщил ей более или менее убедительную «легенду», объяснявшую мой отъезд. Однако с годами моя легенда становилась все менее убедительной. Жена не требовала никаких объяснений, но по глазам я видел, что она мне не верит. Я еще расскажу, как я получил весточку о том, что у меня родился сын. Сейчас о более позднем эпизоде...

Как-то я приехал в Центр. Мой сын как раз в то время начал говорить. Я был очень обрадован, что он сразу признал меня своим отцом и называл папой. Как-то жена ему сказала, что через несколько дней я снова надолго уезжаю.

— Почему ты опять уезжаешь, папа? — спросил он меня.

— Такая уж у меня работа, сынок. Сын сосредоточенно задумался и сказал: