— Не надо. Это я сделал ради твоего отца. Кофе хочешь?

— С удовольствием.

На столе появились кофе, ликер и бисквиты. Блаженно предаваясь отдыху, генерал заговорил:

— Я хотел бы тебе рассказать о совещании в ставке, где я имел честь быть. — Генерал достал свои записи. — По-моему, именно сейчас полезно тебе узнать о нем подробнее. Там как раз и была предопределена участь России. «Мы хотим добиться того, чтобы на Востоке жили люди исключительно чистой немецкой крови», — говорил Гиммлер. В третий рейх включаются Прибалтика вплоть до Двины, Поволжье, Кольский полуостров, Крым и районы севернее него… Кстати, со временем фюрер намеревается поселиться в Ливадии, в бывшем царском дворце… Одессу, Бессарабию отдаем Румынии, Ленинград сравнивается с землей, а его территория отходит финнам. Все остальные районы России подвергаем оккупации. Рейхскомиссаром Москвы и области назначен Каше.

— Лакомый кусочек.

— Позавидовать есть чему… — Генерал раскрыл кожаную папку. — С программной речью выступил сам фюрер. Проблему русских он решает так: или полное уничтожение как народа, или германизация той его части, которая имеет явные признаки нордической расы… Речь, как ты понимаешь, идет не только о разгроме государства с центром в Москве. Достижение этой исторической цели не исчерпывает полного решения проблемы. Дело заключается скорее в том, чтобы разгромить русских как народ, разобщить их.

— И мы это делаем.

— Да, мой мальчик. Нам еще раз напомнили о неукоснительном исполнении «Генерального плана ОСТ», разработанного Розенбергом. Главная цель — биологически истребить русских. Здесь я и подхожу к тому, что имеет прямое отношение к сфере твоей новой деятельности.

— Слушаю, мой генерал.

— Фюрер прозорливо заметил, что партизанская война, начатая русскими, дает возможность истреблять всех, кто идет против нас, более того: всех, кто неугоден нам. — Генерал воодушевился. — Фюрер сказал, что мы не допустим существования каких-либо вооруженных сил до Урала. Безопасность рейха будет обеспечена лишь тогда, когда здесь не останется чужеземной, кроме нашей, военной силы. Охрану этого района от всех возможных угроз берет на себя Германия. Железный принцип на веки веков: никто, кроме немца, не должен носить оружие.

— Гений Фридриха говорит устами нашего фюрера! — восторженно воскликнул Рейнхельт.

— Фюрер подчеркивает, что этот принцип для нас особенно важен. На первый взгляд кажется, проще привлечь к военной помощи какие-либо другие подчиненные нам народы. Но это ошибка. Рано или поздно их оружие обратится против нас самих. Только немец может носить оружие — не русский, не чех, не казак, не украинец… Так мы станем неограниченными властителями континентальной Европы.

— Какие слова!.. Об этом мечтали наши предки.

— Легкой победы я не предсказываю, мой мальчик. Если не мы — они нам гребет сломают. Середины тут нет… И предвижу огромные испытания. — Генерал нервно перебирал бумаги. — Да, где же эта… ах вот она! Ознакомься.

Рейнхельт взял циркуляр. Пока генерал мелкими глотками допивал кофе, он пытался вникнуть в сущность важного документа. В нем предписывалось любыми средствами ослабить русский народ до такой степени, чтобы он не помешал установить немецкое господство в Европе вплоть до Урала.

Душа Рейнхельта ликовала. В отличие от Вольферца, он никому не завидовал, не гнался ни за чинами, ни за орденами. У него была своя страсть: в молодости так пожить, чтобы в старости было о чем вспомнить. Поход на Восток открывал для этого неограниченные возможности. И не только потому, что предоставлял власть над людьми, еще и потому, что он знал, чего добивается. Вот закроет глаза и как наяву видит: до самого горизонта колосятся нивы, в ковыльных степях выгуливаются бессчетные овечьи отары, табуны златогривых коней. На берегу теплого моря к заоблачным высотам взметнулись каменные башни замка. И нивы, и отары, и табуны, и замок, и вся округа, пока видит глаз, принадлежат ему, Энно Рейнхельту. Перед ним снимают шапки, ему кланяются в ноги. И что он сказал — закон!

Вольферц прервал его грезы. Тяжелой походкой измеряя кабинет, генерал говорил о том, в чем убедила недавняя поездка на фронт.

— Уже сейчас мне видно, — откровенничал он, — что молниеносной войны не получилось. Значит, надо менять тактику. Без крепкого тыла русских не одолеть. И вот что я предвижу: потребуется не только кнут, но и пряник. Мы пришли в непонятную нам страну, с ее особым укладом жизни, с необычными нравами, наконец с чуждыми нам идеями. Если мы хотим здесь властвовать веками, то об этом надо сейчас позаботиться. Что касается меня, то я бы из всех русских отобрал элиту, обласкал, подкупил бы ее жизненными благами, сделал бы верными слугами…

Генерал говорил долго и нудно. Рейнхельт потерял всякий интерес к его речи. Но Вольферц этого не замечал, ему хотелось высказаться, и он целиком был поглощен своими мыслями.

— С партизанами и подпольщиками пора кончать. Теперь этим делом займешься ты, мой мальчик. Я хочу, чтобы ты стал, как говорят русские, моим оком в этом беспокойном городе.

Рейнхельт расцвел от столь неожиданного предложения.

С того времени, как над городом нависла угроза немецкого нашествия, Лукич — отец Юрия Маслова — стал сам не свой. Вернувшись с завода, отказывался от чая, спешил во двор. Опершись о забор, с тревогой следил за тем, что происходит на улице.

А мимо, по Атаманскому шляху, ползли тракторы, комбайны, арбы с тентами, откуда выглядывали испуганные женщины, дети. По обочинам мальчишки гнали стада коров, отары овец, косяки лошадей.

Шли и ехали. Днем и ночью. С запада на восток.

Через полмесяца по тому же шляху из глубины смердящей гарью степи, поддерживая друг друга, потянулись раненые солдаты, командиры. Усталые и злые, они торопливо проглатывали молоко, яйца, мясо — все, что выносили им женщины. В благодарность кивали головами и сливались с клубами желто-серой пыли, окутывавшей горизонт.

В те горестные дни вызрела и окрепла между отцом и сыном немногословная мужская дружба.

Что пережил, передумал тогда старший Маслов — неведомо, лишь на лице прибавилось несколько морщин, да смолистые волосы подернулись изморозью. Заводское начальство распорядилось отправить Маслова на Урал. «Вот демонтирую оборудование, тогда…» — воспротивился он.

Жена Лукича тоже решила остаться. «Куда я без тебя, — сказала она, — ведь вдвоем сподручнее». Старик вспылил: «А что, если?.. До тебя ли мне будет. Одной голове ладу не дашь!» Жена спокойно, как о давно решенном, ответила: «Уж как-нибудь… А если неустойка — в горы, к Айтеку уедем».

В горы уйти им не удалось. Лукич скрепя сердце вернулся на завод.

Сегодня Лукич вернулся с работы веселым, подойдя к Юрию, лежащему на кровати, спросил:

— Все лежишь? Мохом скоро обрастешь, — и протянул сыну небольшой исписанный листок. — Вот прочти да мозгами раскинь, что к чему.

Юрий с жадностью стал читать текст, напечатанный на машинке: «К тому, кто с пламенной душой…» То была листовка подпольного горкома комсомола. В конце — крупная приписка: «Прочти, перепиши и передай товарищу». Юрий бросился на кухню:

— Папа! Где взял?

— На улице подобрал.

Юноша еще раз прочитал листовку. Достал ученические тетради, химический карандаш и, торопясь, принялся переписывать прокламацию. Писал почти всю ночь.

Утром мать не обнаружила сына в комнате. Со двора доносились глухие удары. Взглянув в окошко, позвала:

— Лукич, полюбуйся.

Юрий копал заскорузлую землю под деревьями.

— Оттаял, — обрадовался отец.

Бережно перебрав листки, исписанные четким почерком сына, он скрытно от жены сунул их в чемоданчик с провизией. Во дворе похвалил:

— Молодец, сынок.

В полдень Юрий переоделся и, захватив диплом и паспорт, отправился на станцию. Начальник депо, узнав через переводчика, что Маслов по профессии техник-котельщик, обрадовался: