— Угу.

Парк находился в запустении, буйно пахло прелыми листьями, в голых ветках тоскливо свистел ветер, каркали вороны.

Ежик свернул на боковую дорожку, где гуще росли деревья. Цыганка обернулась, настороженно оглядела пустые аллеи. Ствол дуба спрятал Сашко. Уверившись в безопасности, она подошла к летней эстраде.

Мальчик, пригнувшись, перебегал от дерева к дереву, подкрался к эстраде с другой стороны, выглянул из-за угла: цыганки нигде не было.

Притаился у стены, ждал. Внезапно она вылезла из-под сцены с тяжелой корзиной. Когда Сашко высунулся вторично, она скрылась.

Ежик смекнул: направилась в дальнюю часть парка, туда, где растут черемуха и боярышник. Действительно, среди низких густых кустарников замелькал ее яркий платок.

Метров двести Ружа прошла вдоль ограды, потом пригнулась и вдруг очутилась по ту сторону забора.

Сашко быстро нашел лаз, которым она воспользовалась.

Парк выходил к самому морю. Берег был крутой, скалистый. Следуя дальше за Ружей, Сашко выбрался на Приморский бульвар, который тянулся вдоль длинного ряда старинных кирпичных домов.

Эту часть города, примыкавшую к порту, немцы подвергли массированной бомбежке. Почти вся улица была в развалинах. Мальчик не спускал глаз с Ружи.

В порту прозвучал орудийный выстрел. «Что это?» — удивился Сашко и невольно прижался к стене дома. Немного подождал. Выстрелов больше не было. Посмотрел вперед и обомлел — улица была пуста.

Подбежал к каменной высокой ограде, у которой только что была Ружа. Здесь помещался санаторий для больных костным туберкулезом. Раньше Ежик с дружком зарился на растущие там персики, яблоки, груши, редких сортов виноград. Как ни ухитрялись перемахнуть через ограду, не могли. Знал он и другое: в самом начале войны санаторий эвакуировался.

Сейчас тяжелые входные ворота были отброшены взрывом на улицу. Мальчик нерешительно вошел во двор.

Двухэтажный дом, построенный буквой «Т», окружали древние, покрытые мхом тополя и каштаны. Во все стороны разбегались асфальтированные дорожки, теряющиеся среди фруктовых деревьев. Бомба угодила в середину здания. Сохранились лишь наружные стены метровой толщины, выложенные из красного кирпича.

Парадные двери, сорванные с одной из петель, качались на ветру, скрипели. Ежик ткнулся в коридор — дорогу преградили потолочные балки. Влез в оконный проем. Со стен свешивались обрывки проводов, трубы, на полу лежали кучи битого кирпича, штукатурки. С трудом перебравшись через них, Сашко заглянул в дверной проем, ведущий, видимо, в кухню. Навстречу метнулась, громко хлопая крыльями, какая-то птица. Испугавшись, он отскочил в сторону, задел отвисшую трубу и чуть не погиб: со второго этажа рухнула кирпичная глыба.

Осторожно выбрался из развалин, обошел сад, подставил лестницу, залез на ограду, оглядел все вокруг.

Цыганка словно сквозь землю провалилась.

Выслушав рассказ Ежика, Ирина задумалась. Поведение цыганки более чем странно. Развлекается в казино, тащит куда-то тяжелую корзину и исчезает в развалинах.

— Ну чего о ней долго думать? — сказал Сашко. — Я не все слышал, а кое-что понял: фашисту жаловалась на Советскую власть. Она молдаванка, отец был крупным виноторговцем, раскулачили…

— Но тогда зачем она прячется от фашистов?

На миг Сашко задумался: «В самом деле — зачем?» Но это лишь на миг.

— Скрывается от нас, — нашелся он. — Шпионка она, я докажу… с Витькой. Мы завтра весь санаторий этот облазим.

— Нет, здесь что-то посложнее, Ежик.

— До революции там грек-миллионер жил, — вставила Надежда Илларионовна. — Разное о нем в народе плели. И контрабандой он промышлял, и фальшивые деньги печатал… Врали по-всякому. И будто прямо из дома к берегу тайный ход пробит, вроде бы тоннель, что ли. По нему-то и проносили контрабанду. Но ход этот, когда грек бежал от революции, взорвали или затопили. Не знаю, правда ли это, нет ли. А вот в подвалах еще долго находили всякую всячину: монеты какие-то не наши, посуду серебряную…

Ежика хлебом не корми — дай послушать истории.

— Ну а дальше что? — с любопытством спросил он.

— А дальше ничего. Санаторий в том доме разместили, а в подвалах — кладовки, наверное, разные…

Больше месяца Юрий Маслов работает на одном паровозе с Петром Петровичем Луниным. За несколько совместных поездок Юрий привязался к степенному, скупому на слова Петровичу. Порой за всю дорогу не проронит ни слова, но Юрий все время чувствует на себе его заботливый взгляд, готовность прийти на помощь.

В пропахшей дымом и мазутом дежурке депо, куда Юрий зашел за путевым листом, примостившись у стен, на корточках сидели машинисты. Друг друга они знали не первый год и все же свое мнение о недавно полученных паровозах высказывали намеками. Один только дядя Митя был откровенен:

— Я от него, проклятого, скоро чахотку наживу. Капризный, как девчонка, и на деле хлипкий. Нашим, бывало, зацепишь столько вагонов — хвоста эшелона не видно, а он себе прет и в ус не дует… А эти…

Взяв путевку, Маслов поспешил на паровоз. Сегодня они ведут эшелоны с танками.

Справа от полотна простирается море, слева — бескрайние, унылые поля.

Холодный порывистый ветер поднимает клубы песка, бросает в лицо. Юрий не узнает знакомых мест: в каждом селении следы разрухи. Там, где кипела веселая пристанционная жизнь, — кучи щебня.

Юрий, поглядывая на машиниста, решил попробовать новый метод диверсии. Хитрого в нем ничего не было. Нужно поднять пар в котле паровоза выше допустимой нормы, и топка его неизбежно покоробится. Так и случилось. На небольшом подъеме паровоз запыхтел, а потом неожиданно затоптался на месте. Поезд потянуло назад. Как ни старался Лунин, а состава поднять не мог.

Машинист открыл дверцу и, глядя на, Юрия, покачал головой:

— Покоробило.

Сопровождавший эшелон офицер выхватил револьвер, ударил Лунина в грудь. Тот стоял на своем: «Нашего климата паровозы не выдерживают. Мороз — ничего не сделаешь».

Домой Юрий с Луниным возвращались на тормозной площадке товарного вагона. Машинист угрюмо молчал, непрерывно курил.

Показался Приазовск. Лунин подвинул железный сундучок ближе к помощнику, поудобнее уселся и, наклонившись, сказал:

— Паровозы новые, а дрянь. Заметил, трубы у них вальцованные. В топке всегда надо держать равномерный огонь. При больших колебаниях температуры в связках обязательно появятся зазоры. А там и…

Петрович явно подсказывал еще один путь к авариям.

В депо их ждали печальные известия.

— Дядю Митю взяли, — одними губами промолвил дежурный.

— Куда? — не понял Маслов.

— В гестапо. Приказано расследовать и твой, Петрович, случай… Ох, ох! Кто на очереди — трудно сказать.

Лунин развел руками:

— А что тут расследовать?.. Не по нашему климату их паровозы. Здесь не Африка.

Дежурный по депо, как на чудака, взглянул на Лунина:

— Попробуй потолкуй с ним, толстомордым. У него один ответ: партизан, диверсант — и крышка.

Не успел Маслов раздеться — на пороге Ирина Трубникова. Следом явился ее брат, Константин. Пришли разными дорогами.

— За мармеладом мы, — сообщил Константин.

— Угощать кого собираетесь? — спросил Маслов.

— Железку.

— Сейчас. — Юрий вышел. Вернулся с чемоданчиком. — Получай.

Девушка приподняла его:

— О, тяжелый мармелад.

— Фрицевский, — отозвался Маслов. — Остальной груз в карьере.

— Найду. Дай пару лимонок.

— Иждивенец ты, Трубников, с поповскими повадками: дай и дай, — пошутил он, — приучайся говорить — «возьми».

— Часа через два скажу фрицам… Не задерживай.

За Масловым снова закрылась дверь. На этот раз он принес три гранаты.

— Хватит? — И опередил просьбу Кости: — Товар дефицитный, на базаре не купишь, экономь.

Напившись пустого чая, брат и сестра Трубниковы поднялись.