...По дороге на КП бригады пытаюсь привести в порядок первые впечатления от увиденного. «Ни фига себе, — думаю, — вот это войска. Да в таких условиях профессионалы застонут. А тут совсем еще мальчишки... »

Чеботарева и Величкина нашел у небольшого костра, где солдаты растапливали в котелках снег. «Фотики» делали свое дело — снимали на пленку будущих героев публикаций. Увы, кое-кто из этих ребят будет убит при штурме Грозного. Кто-то погибнет позже.

Подходит невысокий паренек. Застенчиво спрашивает:

— Вы из Ростова?

— Из Ростова, — весело отвечает Чеботарев. — А ты откуда?

— Я тоже.

— А как тебя зовут? — продолжает Чеботарев.

— Роман Маслюк.

Чеботарев сфотографировал его для «Вечерки» — пусть порадуются родители, увидев снимок сына на страницах городской газеты.

...А 6 января 1995 года рядовой Роман Маслюк был тяжело ранен в бою. Восемнадцать дней он умирал на глазах у матери Татьяны Владимировны. Вместе с Сашей Чеботаревым проводили его в последний путь. Он лежал в гробу — словно живой. Лицо, бескровное и строгое, будто говорило: вот мы и снова встретились. Да, на войне жизнь и смерть всегда рядом.

...У штаба бригады видим, как к нам во весь опор мчится какой-то странный субъект в джинсах, черной шапочке. Лицо закопченное, торчащая щетина отливает синевой. Сердце замерло: уж не боевик ли? Оружия у него, правда, не было. Зато на груди болтался фотоаппарат, похожий на адскую машинку.

Подбежав, он стал тискать Величкина в объятиях. Тот опешил:

— В чем дело?

— Серега, ты что, не узнал?

— О, господи, — наконец пришел в себя Величкин. — Володя, ты что ли?

— Фотокор «ИТАР-ТАСС» Володя Сварцевич, — представил он нам это чудо.

Сварцевич рассказал, что «прибился» к 131-й майкопской бригаде еще в Моздоке, с ней и вошел в Чечню. Обстрелы были жуткие — за ночь приходилось по пять-шесть раз менять позиции...

В то время как Сварцевич весьма живо описывал происходившие события, я осмотрелся. Внизу, километрах в двух от нас, под перевалом лежит поселок с темно-зелеными заборами, шиферными крышами и дымами из труб. Поселок достаточно крупный: кроме частных домов, есть и пятиэтажки, административные строения, мечеть.

— Что это за поселок? — спрашиваю у Сварцевича.

— Первомайское, — ответил он, — пригород Грозного. Сейчас там находится так называемый «абхазский» батальон Шамиля Басаева. У них две установки «Град», которые кочуют с места на место: то займут позицию во дворе школы, то откроют огонь с территории больницы...

Неужели это тот самый Басаев?

Вспомнилась Гудаута, куда я попал по служебным делам в июле 1993 года. Готовя для газеты военное обозрение, я встретился тогда с десантниками, входившими в состав миротворческих сил. Они и рассказали мне, что абхазы воюют дерзко, с хитростью и выдумкой: создали пусть небольшой, но весьма маневренный флот, на быстроходных катерах поставили реактивные установки «Град». Почти каждую ночь эти катера сновали вдоль побережья в районе Сухуми и вели огонь по позициям грузинских войск.

Покинув десантников, я отправился в штаб абхазских ополченцев. Те, узнав, что о них будут писать в газете, с радостью стали рассказывать о своих боевых успехах, о том, как отвоевывают у грузин город за городом.

— В нашей освободительной войне, — говорили они, — нам здорово помогают братья-чеченцы, обязательно напишите о них, особенно о Шамиле Басаеве, их командире...

Штаб их формирования располагался в одноэтажном доме с высоким крыльцом, на которое нужно было подниматься, как в гору, по крутым ступеням. Вокруг дома росли ветвистые каштаны, поэтому в просторной комнате, где находился командир, стоял полумрак и было прохладно.

Первое, что бросилось в глаза, когда вошел, — развернутое на стене зеленое знамя Чеченской Республики Ичкерия, в центре которого грациозно восседал одинокий волк на фоне желтой луны. Под знаменем, за широким массивным столом, сидел бородатый чеченец в выцветшей камуфляжной шляпе. Он глянул на меня и тотчас отвел взгляд в сторону. Я подошел к нему, представился.

— Басаев, — коротко сказал он. — Присаживайся.

Общались мы недолго. Басаев был молчалив. На вопросы отвечал односложно. Слова из него, как говорится, приходилось клещами вытягивать. И все же кое-какую информацию раздобыть удалось. Накануне его подчиненные провели операцию, четкую и молниеносную, по захвату Сухумской ГЭС. Именно там «абхазская» рота спецназа взяла в плен около 30 грузинских военнослужащих во главе с генерал-майором Зурабом Мамулашвили.

За время беседы Басаев лишь однажды посмотрел мне в глаза. Взгляд его был холодным, пронизывающим, как взгляд волка, готовящегося к прыжку на свою жертву. Я кожей почувствовал, что передо мной сидит жестокий, фанатичный человек, который ради поставленной цели пойдет на все.

Пока я вспоминал ту давнюю встречу с Шамилем Басаевым, словоохотливый Сварцевич рассказывал коллегам о своей «забойной» работе на передовой.

Перебив его, спрашиваю:

— Где комбриг?

Сварцевич повел нас в один из кунгов, который был заставлен двухъярусными кроватями. Внутри дыма — хоть топор вешай. Находившиеся там офицеры что-то возбужденно обсуждали. При виде посторонних они смолкли. С дальней кровати, поставленной поперек кунга, поднялся широкоплечий, с улыбчивыми глазами офицер.

— Полковник Савин, — отрекомендовался он, — командир бригады.

Мы поочередно представились.

— Давно прибыли? — поинтересовался комбриг.

— Только что.

В кунг, пригибая голову, ввалился подполковник.

— Валера, — удивился Чеботарев, — и ты здесь?

— А где же мне быть, — устало ответил тот. —Я ведь замком-брига по воспитательной работе.

— Николай, — подозвал меня Чеботарев, — познакомься: Валерий Конопацкий.

— Так вы из «Красной звезды»? — сдвинулись брови у Коно-пацкого.

— А что? — насторожился я.

— Да, собственно, ничего, — едва сдерживая раздражение, ответил он, — если не считать одной мелочи: ваша газета пишет, что на передовой бойцам выдают доппаек, в том числе сало с чесноком. Так где же оно?

Чувствую, как вспыхивают щеки. Сам видел, как офицеры из штаба группировки получали на продскладе эти самые доппайки...

Выпустив пар, Конопацкий умолк. Краем глаза замечаю, как он нервно делает затяжки.

— А ради чего мы тут торчим? — снова заводится он. — Ни питьевой воды, ни дров. В палатках — зуб на зуб не попадает... Чеченцы по своим радиостанциям запросто ловят наши частоты и откровенно издеваются: говорят, убирайтесь подобру-поздорову...

У Конопацкого глаза красные от бессонницы. Что я могу ответить офицеру? Конечно, ни мне, ни девятнадцатилетним маль-чишкам-солдатам эта война не нужна. Но не мы решаем...

— Даю слово, — пообещал я Конопацкому, — что завтра же отправлю в Москву материал о том, что увидел здесь.

— Не думаю, — усмехнулся офицер, — что газета его опубликует.

— Хватит вам спорить, — миролюбиво перебил нас Савин. — Пойдемте, представлю вас старшему начальнику.

В соседней штабной машине — просторный салон с широким столом посредине, на столе — карта. Над ней склонился генерал Пуликовский, командир сводного отряда.

— Присаживайтесь, — приглашает Константин Борисович. — Мне уже доложили о вас. Как там дела в Москве?

— В Москве-то все в порядке, — улыбаемся мы. — А как тут обстановка?

Генерал пытается шутить. Но, чувствуется, на душе у него кошки скребут. Глаза строгие, чуткие. Несмотря на усталый вид, он держится бодро и с достоинством. В его неторопливой речи звучат жесткие нотки.

— Если это война, — говорит Пуликовский, — то нам для продвижения вперед следует применять общевойсковую тактику: прежде чем идти, скажем, в атаку, провести артподготовку. Но как я могу из орудий подавлять огневые точки противника, расположенные во дворе школы или на территории больницы? Ведь там женщины и дети. Если же это не война, то на кой черт нас тут держат?..