После разговора с Рословым я забрал с собой Алешина, и мы спустились к берегу. Ходили в полный рост, умышленно не скрывались от вражеских наблюдателей. Тут же в разных концах застрекотали пулеметы, рядом шлепнулось несколько мин, обдав нас влажными комьями земли. Лавируя под обстрелом, старались установить, какой участок просматривается немцами хуже всего.

Наконец остановились.

— Здесь...

За ночь соорудили в плавнях блиндажик. Переселились из «комфортабельной» Завадовки, запаслись харчем. Задачу разведчикам я изложил кратко:

— С этой минуты начинаем наблюдение за правым берегом. От зари до зари... Все поочередно будем дежурить, высматривать с помощью этого друга,— хлопнул по футляру с биноклем.— Действовать предельно осторожно. Условимся — никаких хождений. В бригаде я предупредил — всякие визиты отложить...

В конце февраля снова задул северный ветер — острый, степной, сшибающий на открытом пространстве с ног. Этот ветер занес снегом окопы, а низкорослые посадки вдоль дорог превратил в брустверы. За неделю между камышами образовался хрупкий покров. Всех, кто шел оттуда, от реки, и бойцы, и жители с надеждой спрашивали: «Не стал ли Днепро?». В сырых землянках и рыбацких хатах толковали о временах, когда март в этих краях люто схватывал все течение реки льдом. Но прошло несколько дней, и дороги развезло пуще прежнего, выглянуло непрошенное солнце, повисли над размякшей степью тяжелые туманы.

Днепр, вобрав в себя талые воды, плавно катил холодные волны, унося черные обломки льдин, прижимая к берегу лоскуты «сала». Раньше лед как-то скрывал эту размашистую ширь, а теперь река производила поистине величественное впечатление.

Я смотрел на свинцового отлива гладь, и в памяти воскресало волшебство гоголевского слова: «Чуден Днепр при тихой погоде, когда вольно и плавно мчит сквозь леса и горы полные воды свои...» Не таким он виделся в эти мартовские дни: голубизну реки затушевали зловещие краски войны, стаи стервятников чадили в просветленном небе, сеяли по оживающей земле семена смерти. Течение несло обломки разрушенных мостов, перевернутые вверх днищем лодки, клочья камыша и соломы, корневища деревьев, лошадиные туши, людские трупы...

Круглосуточное наблюдение за противником высвечивало многие штрихи его обороны: хитроумные зигзаги ходов сообщений, прорези щелей, подковы пулеметных гнезд, траншеи и эскарпы, прыщи дзотов и блиндажей. Знали мы и график смены пулеметных расчетов — через каждые четыре часа. С помощью секундомера определили расстояние до вражеских батарей — зная скорость распространения звука, несложно определить расстояние до вспышек.

Не ускользнула от нашего внимания и такая любопытная деталь: немцы часто наведывались в Качкаровку, потом горланили, пели — не иначе, возвращались навеселе.

Вскоре мы свернули свой наблюдательный пункт, и я прибыл к комбригу. В штабе находились начальник оперативного отдела бригады майор Андриевский, начальник связи майор Лазаренко, бригадный инженер майор Артюшенко и, конечно же, капитан Козлов.

Кратко доложив о результатах наблюдения, я положил на стол графическую схему. Затем поделился своими соображениями.

— Думаю, нужно сосредоточить плавсредства на старице Днепра Конке, в районе обороны первого мотострелкового батальона. Незадолго до смены у немцев пулеметных расчетов лодки должны обойти безымянный остров с юга, быстро и бесшумно преодолеть узкий участок, где последняя четверть пути слабо просматривается противником. Вот здесь берег значительно возвышается, тут зацепимся. Но есть просьба — в ночь переправы организовать демонстративную атаку...

— Яснее! — перебил полковник Рослов.

— Отвлекающую атаку следует организовать в двух километрах от переправы. Ударить артиллерией и под ее прикрытием пустить по реке «флотилию» лодок. Там водоверть, и их прибьет течением к правому берегу. Ведь людей-то в лодках не будет...

— Как — не будет?

— Чучела обрядим да посадим. Зачем же людьми рисковать? В темноте гитлеровцы не скоро разберут что к чему! Лишь бы огоньку побольше было, тогда они обязательно главное внимание туда обратят, а не на мои лодки.

— Понятно, морячок!

Полковник Рослов — бывший «тофовец», капитан первого ранга — так стал называть меня, когда узнал, что я учился в Одессе, оборонял город в морском отряде.

— Вам, Борис Михайлович,— обратился комбриг к Козлову,— надлежит лично разработать детали ложной атаки. Предусмотрите усиление разведвзвода надежными людьми, согласуйте сигналы. Вопросы будут?

— Вопросов нет, есть предложение. По моим расчетам,— обратился я к комбригу,— операцию надо начать через два дня.

— Не рано ли?

— У немцев какой-то праздник намечается, обязательно попрут в Качкаровку шнапс дуть. Тут мы их и возьмем на абордаж...

— Резонно, резонно. Бери, но чтобы плацдарм захватил. Руками, зубами уцепись за него, ногами упрись, а стой намертво, жди подхода бригады... Запомни — от вас и только от вас зависит успех операции, к которой привлечены тысячи человек.

В оставшееся время я решил потренировать разведчиков на предмет преодоления возвышенностей. Задача: наловчиться мгновенно брать крутизны.

Массивному Багаеву такое занятие было явно не по душе — стоит ли сигать по буграм да оврагам, силы тратить.

— Это же галерный труд,— бубнил Николай.

Я вспомнил афоризм великого Суворова, привел его Багаеву:

— Истинный человек и герой должен утомлять тело свое, чтобы укрепить оное больше. Что, не согласен с Александром Васильевичем?!

...Мне выделили шесть лодок.

Костяк группы составляли Алешин, Брусков, Ситников, Багаев, Шуваев, Сафонов, Ермолаев, Аверьянов, Паргалава, Раков. К ним присоединились самые надежные автоматчики, саперы, опытные гребцы, радист Литвин. Рвался с нами на задание и водитель Петр Орлов, но я ему приказал любым способом первым пробиться на переправу и догнать нас в районе Берислава.

Кроме автоматов, гранат и патронов взяли два противотанковых ружья, ракетницы, ножницы для резки проволоки, щупы. Пулеметчики сконструировали самодельные турельные установки, которые легко крепились и снимались на носу лодки.

Наступила решающая ночь.

Все укрылись в зарослях камыша и ивняка. Туда же стащили лодки.

К нам .подошел начальник политотдела бригады подполковник Герасименко с лейтенантом Срибным — воен-фельдшером, парторгом роты, прекрасно владеющим немецким языком. Лейтенант шел на задание вместе с нами старшим по страховочной группе для оказания помощи раненым и тонущим.

Я доложил о готовности к операции.

Подполковник Герасименко лично проверил, хорошо ли накормлены, обуты и одеты люди, обеспечены ли огневым припасом, куревом.

Оставшись довольным, начальник политотдела шутливо проговорил:

— Я вижу, вы чуть ли не на Берлин замахнулись.

— Берлин пусть подождет маленько, а вот в Бериславе будем обязательно,— в тон ответил я.

— Что ж, тоже неплохо. Шагнем через Днепр, а там дела пойдут веселее. Вчера соседи справа, из десятого, стрелкового корпуса, форсировали реку северо-восточнее Саблуковки. Теперь начинаем мы. На вас надежда...

Ночью над Днепром разбойно гулял понизовый ветер, вздымая крутые волны. Темнота кромешная, будто воздух напитало тушью. У береговой кромки плескалась масленая, отдающая сырой прелью вода. Накатывалась к камышам, шуршала небольшими обломками льдин и смерзшимися снежными комьями, качала лодки, разбивалась об их смоляные борта. Люди были сосредоточенно скупы в движениях, будто каждый боялся преждевременно и напрасно потратить силы, которые следовало сберечь для настоящего дела. Ветер дул все сильней, но шинели в рукава никто не надевал: на всякий случай, чтобы легче и быстрее сбросить с плеч.

Пора!

Саперы бросили концы причальной веревки разведчикам и оттолкнули лодки шестами на глубокую воду.

От берега тихо отчалили сначала три лодки, затем — еще три. Ни всплеска, ни скрипа уключин: их предусмотрительно обмотали тряпками.