Затихали мы лишь тогда, когда по радио передавали сообщения Совинформбюро о событиях под Сталинградом. Все рвались туда, где развернулось грандиозное сражение. И конечно, мы — рядовые бойцы-гвардейцы — не могли и предположить, какую роль в судьбе его сыграет, в частности, наш корпус, прошедший учебно-боевую подготовку в тамбовских лесах.

Вскоре в моей армейской судьбе произошли перемены.

Как-то после занятий нас построили на поляне. На середину вышел командир бригады Герой Советского Союза майор Чепурной, обратился к гвардейцам:

— Товарищи! Разведке нужны люди с острым зрением и тонким слухом. Тех, кто обладает этими качествами, прошу сделать шаг вперед. Приказывать не могу, дело сугубо добровольное.

Меня будто что-то подтолкнуло... Шагнул вперед, искоса взглянул по сторонам: почти одновременно припечатали шаг к мерзлой земле еще несколько человек.

Комбриг подошел поближе, лицо его разгладилось, глаза весело заблестели:

— Спасибо! С такими орлами можно в огонь и в воду.

Николая Мироновича мы боготворили. Родом он был с Николаевщины, после срочной службы окончил Одесскую военную пехотную школу, затем академию. Комбриг был доступен, прост в обращении с подчиненными, даже питался из общего котла.

Чего только не пережил наш командир в июльские дни сорок первого. Наступал и отступал, попадал в окружение и выводил из него людей, был ранен.

Случилось это на западном берегу Днепра. Их сводный отряд находился в большом лесном массиве — километрах в двух от села Королеве, где стоял довольно сильный немецкий гарнизон.

— Немцы непременно блокируют лес,— сказал комбат Чепурной комиссару Ермешеву.— Надо, пока еще не поздно, обвести их вокруг пальца и ударить по Королеве.

Как только сгустились сумерки, несколько групп бойцов со станковыми пулеметами вышли из леса и залегли на всех дорогах, ведущих в Королеве. В это же время два подразделения двинулись в обход села. Одно из них должно было нанести удар с востока.

Тихо приблизились к околице села и по сигналу поднялись в атаку. Расчет был верен: где-где, а уж здесь гитлеровцы никак не ожидали нападения. В панике они выскакивали из домов и беспорядочно метались по селу, попадая под губительный огонь красноармейцев.

Теперь, казалось бы, самое время пробиваться к своим. Но старший лейтенант Чепурной хладнокровно рассудил: на шум боя в Королево поспешат немецкие подразделения из соседних населенных пунктов, и тогда конец — ведь силы отряда невелики. Поэтому было решено отойти в лес. До рассвета немцы так и не решились туда сунуться, а отряд тем временем нашел оголившийся участок фронта и через него проскочил к своим.

Вскоре грудь нашего комбрига украсила Золотая Звезда. «Красная звезда» 3 сентября 1941 года писала: «Если комиссар — душа своих бойцов, то командир — их отец. Строгий и любящий, он всегда будет первым воином среди красноармейцев. Тысячи таких отцов-командиров, как Герой Советского Союза Чепурной, во главе наших неустрашимых частей обеспечат советскому народу победу над гитлеровской Германией».

...Через некоторое время меня назначили командиром отделения разведчиков. Большинство моих подчиненных были уроженцами Горьковской, Саратовской, Кировской, Курской, Карагандинской, Иркутской областей. С первых часов знакомства понял — с такими действительно можно идти в огонь и в воду.

И вот — долгожданное утро 4 декабря 1942 года. Начальник штаба корпуса полковник М. М. Креславский получил боевое распоряжение — на фронт, на линию огня.

Солдатские сборы — дело недолгое: шинель на плечи, ушанку на голову, автомат на ремень... И по вагонам.

День и ночь, с минимальными интервалами шли эшелоны в район сосредоточения. Прибыли на станцию Иловля. За дверью теплушки — темень, мутно клубясь, сухой снежной пылью шуршит поземка.

В районе выгрузки командиры и политработники коротко ознакомили нас с боевой обстановкой, позже на митинге было зачитано обращение военного совета Донского фронта, в котором, в частности, говорилось: «Настал час грозной, но справедливой расплаты над подлым врагом. Бойцы и командиры Сталинградского фронта показали пример доблести, мужества и геройства. В наступление, товарищи!»

Солдаты, пришедшие сюда, в приволжские степи, из всех уголков необъятной Родины нашей, поклялись: «Дух наш бодр как никогда, воля тверда, руки наши не устанут разить врага. Решение наше — стоять насмерть у стен Сталинграда!» И клятву эту сдержали.

Понеся внушительные потери, гитлеровцы не преминули заявить на весь мир о том, что перед ними оказалась «неприступная крепость, опоясанная стальным обручем укреплений». Немецкие газеты писали о «линии Мажино в миниатюре», сравнивали Сталинград с Верденом — первоклассной военной крепостью, которая строилась и совершенствовалась годами. В общем, аналогий было много. Но Сталинград никогда не имел крепостных стен, рвов и бастионов. Не «стальной пояс», а патриотический дух народа, доблесть советских бойцов — вот те силы, которые превратили этот город на Волге в живую крепость, а потом замкнули огненное кольцо окружения, в которое попали 6-я полевая и 4-я танковая армии.

«Армия может поверить мне, что я сделаю все от меня зависящее для ее снабжения и своевременного деблокирования»,— хвастливо заявлял Гитлер.

Операцию по деблокированию своих окруженных войск фашистские стратеги многозначительно нарекли «Зимней грозой». Основной ударной силой пресловутой «грозы» являлась группировка в составе тридцати дивизий, сосредоточенная в районе Котельниково. Командующий группировкой генерал-фельдмаршал фон Манштейн возлагал особую надежду на отдельный батальон тяжелых танков «тигр», приданный армейской группе «Гот». (Именно здесь, под хутором Верхнекумским, нашим войскам пришлось впервые принять на себя удар этих чудовищ. Прежде «тигры» нигде на фронте не применялись, о них ничего не знали.) По плану немецкого командования, соединения 57-го танкового корпуса должны были форсировать реку Аксай, преодолеть слабообороняемый рубеж реки Мышкова и в районе Ерико-Крепинского встретиться с войсками специально созданной Паулюсом группы прорыва.

Наступление немецко-фашистских войск из района Котельниково началось рано утром 12 декабря, а к исходу второго дня противнику удалось форсировать Аксай и выйти в район Верхнекумского. Самоуверенный Ман-штейн, полагая, что победа уже в кармане, радировал Паулюсу: «Будьте уверены в нашей помощи». Но это были преждевременные заверения!

Мы спешили к берегам малоизвестной речки Мышкова, чтобы поставить заслон гитлеровцам, наступавшим со стороны Котельниково. Без преувеличения можно сказать, что этот марш гвардейцев был первым боевым подвигом.

...Шли по балкам и низинам, заметенным сугробами по грудь. Жгучий мороз да степной ветер дубили лица до черноты. На ходу терли стынущие носы и щеки рашпильным сукном рукавиц.

И вдруг мороз сменился слякотью оттепелей. Промокшие валенки к вечеру насквозь промерзали, деревенели. Многие обмораживались.

Пехоту обгоняли танки, щедро расплескивая гусеницами серую крахмалистую кашицу. Чумазые, как черти, танкисты, по пояс высунувшись из люков-колодцев, подначивали нас:

— Пятки подбери, мотошомпольная!

На многих машинах четко обозначалась надпись: «Латвияс стрелниекс» — «Латышский стрелок».

Тягачи тащили на прицепе гаубицы, виляющие «соро-капятки». Натужно выли перегретыми моторами грузовики с боеприпасами, то и дело буксуя. И тогда бойцы взвалили на спины тяжелые, как могильные плиты, снарядные ящики...

Тылы еле-еле поспевали за передовыми частями.

Положение ухудшилось еще и тем, что шли мы по местности, только что оставленной противником. Отступая, немцы дотла сожгли населенные пункты, все разграбили, разрушили. Лишь закопченные печные трубы торчали над пожарищами, как надгробья, с гиком носилось потревоженное воронье. Обгоревшие бревна еще продолжали куриться синеватым дымом, разнося вокруг кислый запах угарного газа. От редких садов остались только щербатые пни, среди них — белые, как мел, скелеты лошадей. Всюду валялись коробки от мин, неразорвавшиеся фугасы, обрывки танковых гусениц, седла из эрзац-кожи... В уцелевших домах без крыш, окон и дверей — кучи пустых консервных банок, бутылки из-под шнапса, открытки с видами Дрездена, Берлина...