— «Сорокапятка»,— сразу определил Алешин.— Теперь свои из этого пистолета на колесах бацнут — и конец...

Злость всех захлестнула — выбрались из таких передряг, и тут на тебе — свои же отправят на тот свет!

— Ты лучше поищи полотенце или снимай кальсоны, не разглагольствуй, — набросился я на Алешина.

— А у меня еще с зимы маскхалат остался. 

Он растолкал немцев, вытянул сверток.

Орлов медленно вел бронетранспортер прямо на лесополосу, мы размахивали старым маскхалатом, кричали, чтобы не стреляли. У лесополосы остановились, на всякий случай приготовили оружие. Как из-под земли, появилось несколько кавалеристов в шароварах с красными лампасами. Недружелюбные, колючие взгляды.

Я спрыгнул на землю, стал перед казаками.

— Свои мы, ребята, разведчики.

— Сейчас проверим... Во как по-русски выучились, гады. А ну сдавай оружие, а там посмотрим, что вы за утки-кряквы,— сверлил меня глазами старшина с пушистыми усами.

— Да чего с ними гутарить, Кузьмич, — кипятился низкорослый крепыш в сдвинутой набекрень кубанке. — Порубаем — и точка. Пополнение будет в «штабе Духонина».

— А документы, фриц, у тебя есть? — старшина посмотрел на мою фуражку и хмыкнул.

— Документов нет.

— Во-во,— дернул из ножен шашку крепыш.— Что же это вам Гитлер и пашпорта не дал?..

Позади него что-то зашелестело, фыркнула лошадь. Из кустов вышел еще один кавалерист — худощавый, горбоносый брюнет.

Старшина повернулся, приложил руку к кубанке:

— Товарищ капитан! Гости вот к нам забрели. Брешут, что наши, а сами без документов...

— Документы есть, — осенило меня вдруг.— Разрешите предъявить, товарищ капитан. Покажи, Багаев!

Николай открыл заднюю дверцу бронетранспортера, вытащил за шиворот одного из пленных, подтолкнул к нам.

— Вот документ! Как видите, не фальшивый.

Немец — помятый, с кляпом во рту — испуганно замычал при виде лихих казаков. Капитан (он оказался из полковой разведки) обошел пленного вокруг, щелкнул ременной нагайкой по хромовому голенищу.

— Документ убедительный. Вы кто по званию?— обратился он ко мне.— Часть, командир?

— Младший лейтенант Каневский. От генерала Свиридова.

— Карпа Васильевича хорошо знаем. Дают его гвардейцы фрицам и в хвост, и в гриву. Ну что ж, разведчик, жми к своим. А нам ночью в рейд...

Когда садился в бронетранспортер, подошел тот казак, который грозился нас «порубать».

— Извините, товарищ младший лейтенант. Неувязочка вышла. Осечка...

— Ладно, счастливой дороги и крепких подков. Встретимся после войны, погутарим...

Встретимся ли?

Когда в бригаде узнали о нашем возвращении, да еще с «уловом», полковник Барладян сразу же вызвал в штаб, позвонил командиру корпуса. Тот приказал немедленно доставить пленных, подготовить на нас наградные листы.

Затем трубку передали мне. Комкор выслушал короткий доклад, после паузы спросил:

— Головой ручаешься, что в квадрате двести четыре битые танки?

— Да они только и годятся, что на переплавку, товарищ генерал!

— Хорошо, отдыхай...

Позже мы узнали: капитан, захваченный нами вместе со свитой, оказался командиром батальона. А направлялся он на доклад в рощу, где размещался штаб одной из частей 17-й пехотной дивизии. Гитлеровцы, шедшие в колонне на передовую, немало удивились бы, узнав, что их командир проезжал рядом в бронетранспортере с кляпом во рту...

...«Миус-фронт» трещал по всем швам. Гитлеровцы, не успевая латать бреши, сосредоточивали силы на отдельных участках, пытались нас контратаковать, но попытки оказались тщетными.

Письмо это так и не дошло до адресата. В нем старший ефрейтор Франц Комперивольте сообщал жене: «Сейчас здесь проходят жаркие бои. Ты, видимо, уже слышала в сводке о Миусском фронте. Можно сказать, что речь идет о том — быть или не быть...»

Не быть! Неукротимый вал нашего наступления катился по многострадальной донецкой земле.

Наш мехкорпус постояннно находился в движении, маневрировал, заходил в тылы врага, перерезая его коммуникации, «отщипывая» куски от окруженной таганрогской группировки.

Один бой ожесточеннее другого. Противник, как волк, попавший в капкан, готов был отгрызть лапу, но вырваться из ловушки, спасти свою шкуру. Он бросал технику, боеприпасы, горючее, продовольствие, даже раненых...

Тщетно! Овладев хутором Рождественским совместно с кавалеристами генерала Кириченко, части корпуса отсекли гитлеровцам последний путь отхода.

Обстановка менялась на глазах, поэтому разведку держали, как говорят моряки, «на товсь». Генерал Свиридов постоянно требовал данные о противнике: куда он повернет, где попытается организовать сопротивление, на каком участке попытается колоннами выскользнуть к Тельманово, что находится западнее Латоново, а также в направлении Мариуполя?.. Десятки вопросов, требующих четкого, безошибочного ответа.

...На сей раз куда-то запропастились танкисты 25-го полка, связь с ними прервалась, в штабе бригады волновались. Разыскать их было приказано моему взводу.

Искать мы отправились на трех машинах — двух БА-64 и одном «скауткаре». В самом начале пути подстерегла неудача: у одного бронеавтомобиля сломался двигатель, другой, водителем которого был Романенко, подорвался на мине. Хорошо хоть, что обошлось без жертв. Я «укрупнил» экипаж «скауткара», и мы продолжили выполнение боевой задачи.

Чем дальше углублялись в продутую суховеем степь, тем чаще натыкались на места недавних боев. Вот тут поработали наши штурмовики: с десяток «тигров» и «фердинандов» застыли со спущенными гусеницами, поникли хоботы пушек... Рядом, у воронок, танкисты в коротких куртках с розовым кантом на погонах.

Дальше, на равнинном пятачке, соорудили гитлеровцам «натюрморт» кавалеристы. Немцы, вероятно, застигнутые внезапной атакой конников, даже не успели разбежаться по сторонам — их прямо ротами вырубили в мелкую крошку... До этого лишь однажды мне довелось видеть налет кавалеристов на батальон гитлеровцев с обозом. Зрелище потрясающее! Взбивая клубы пыли, галопом, с шашками наголо, развернутым строем всадники врезались в колонну и с молодецким присвистом наотмашь и взахлест принялись шинковать ошеломленного противника.

Храбрость казаков, отблеск клинков, стремительность удара, залихватское «ура!» — все это неизгладимо в памяти.

Мы перевалили гребешок, опустились в глубокую балку. На карте она выглядела коричневой полоской и значилась безымянной. Но местные жители прозвали ее Калиновой должно быть потому, что вся она поросла кустами с яркими, пурпурного цвета ягодами. Сразу за Калиновой балкой начинался пологий спуск — склоны изрыты траншеями, опутаны рваной «ежевикой» колючей проволоки. Суглинок перемолот траками...

К вечеру мы нашли штаб 25-го танкового полка. Тут же я встретил старшего лейтенанта Иванова. (Признаться, здорово переволновался за его судьбу.) И вот теперь Володя стоял передо мной живой и невредимый, в неизменном своем промасленном комбинезоне, коротких кирзачах, черный весь от копоти. Потертый шлемофон сдвинут на одно ухо. Сгреб меня в объятия.

— От тебя, Сашко, сам черт не спрячется!

— Поневоле разыщешь. Комбриг мечет громы и молнии: куда, говорит, эти мазутники запропастились?

— И здорово ругается? — весело переспросил Володя.

— Куда там!..

— А мы в такой горячке побывали... Пудова, ротного, знаешь?

— Володю?

— Досталось парню крепко. Его санитары решили упаковать, в тыл отправить, а он на них... Короче, говорит, из полка и шагу не сделаю. А сам на ногах стоять не может — крови много потерял.

Иванов рассказал, что высота, именуемая то ли Соленой, то ли Горькой, была для танкистов, как бельмо в глазу — не обойти, не охватить с флангов. Только в лоб можно брать. А немец там таких заграждений наворотил, что ни шаг — то пушка или пулемет, или закопанный танк... От самого подножия вверх тянулись кольца траншей.