Но триумфальный восторг был недолог, внезапно упырь почуял пугающее жжение по всей коже. Обычно это свидетельствовало о приближении рассвета. Между тем на часах горела цифра три, а рядышком два нуля. В недоумении и тревоге майор направился к выходу, дабы оценить состояние природной среды.

Благодаря кровопролитнической активности Генриха восток уже не то что розовел, но даже начинал вовсю багроветь. И ровно в тот момент, когда дверь на улицу была распахнута пьяным и утратившим после победоносного боя осторожность майором, из-за горизонта ударил первый, но страшно жгучий луч, поразивший вампира в самое сердце. К недоумению и ужасу фейсконтролера, он тотчас рассыпался в прах.

— Лева, Берия мертв, — сообщил Троцкому Дон Хуан и, как ни в чем ни бывало, побрел куда-то по темным своим делам.

Лев Давидович закричал на радостях: «Фрида, Фрида!» Но она снова не ответила, зато, как всегда из мрака, откликнулся брухо: «Она праздник в деревне готовит по этому случаю». И добавил: «Эх пить будем, гулять будем…» И тут же, судя по звуку, из тьмы донесшегося, отбил залихватскую чечетку.

Троцкий подумал: «Как все же удивительна и непостижима душа индейского крестьянства! Кто такой Берия, они и знать-то не знают, а вместе со мной веселиться будут, чтоб, главное, гостя не обидеть». Впрочем, у него самого веселье, ярко вспыхнув, куда-то быстро подевалось, уступив место привычной уже потусторонней меланхолии. Лев Давидович, надо признать, в последние десятилетия, мало напоминал прежнего страстного трибуна. Жил он все больше воспоминаниями.

Нацисты пока что его лелеяли, бдительно следя за психическим состоянием. Они готовились использовать Льва Давидовича для пущего шока в финале пьесы, дабы вконец дезориентировать мировое левое движение.

Дон Хуан, чтобы Троцкий не тосковал, устроил так, чтобы тот мог по желанию с головой нырнуть в любой на выбор эпизод своей некогда яростной и бурной судьбы и прожить его вновь с прежней интенсивностью.

Вот и барахтался он, бывало, дни и ночи напролет в своем героическом прошлом, почти не осознавая настоящего. Сейчас он пожелал все же ухватить ускользающую радость за хвост и увидеть Берию живьем, чтобы сладостнее ощутить мстительную удовлетворенность. И тот, как по команде, предстал перед Львом Давидовичем, а вместе с ним обрел призрачную зримость и давно уже рухнувший в небытие солнечный мир молодой страны Советов.

— Как отдыхается, Лев Давидович? — радушно и даже лучезарно улыбнулся Троцкому молодой чекист.

— Спасибо, товарищ, отлично, — оторвался он от чтения сборника стихов Есенина. В отпуск на Кавказ Троцкий взял с собой тогда последние поэтические новинки. В московской текучке, заполненной проблемами социалистического строительства и борьбой с интригами Сталина, познакомиться с ними было недосуг. Но художественная натура перманентного революционера требовала время от времени прекрасного. Есенина давно опекал наперсник и сподвижник Троцкого популярный в художественных кругах чекист-авантюрист Яша Блюмкин. Он и посоветовал Льву Давидовичу обратить внимание на молодое крестьянско-хулиганское дарование.

— Нет ли пожеланий каких-нибудь? — озорно подмигнул между тем сквозь пенсне любезный незнакомец.

— А что вы имеете в виду, товарищ? И как вас, кстати, зовут? — рассеянно поинтересовался Троцкий, еще находясь во власти пленительных есенинских созвучий.

— Берия Лаврентий, — отрекомендовался грузин. Лихо козырнул и тихо добавил, сверкнув при этом коварными, ястребиными глазами: — Ну, вы, я знаю, без супруги на отдых прибыли, можно девочек устроить.

— Как вам, товарищ, не стыдно? — опешил от такой развязности Троцкий, мигом лишившийся возвышенно-поэтического настроения.

— Прошу прощения, ошибочка вышла, — снова козырнул Берия и исчез в кустах, из которых за пару минут до этого и возник.

Троцкий же остался в недоумении. Он не мог определиться: то ли это сталинская провокация, то ли просто кавказское гостеприимство. А если все-таки второе, то, может, он зря был так резок. Может, стоило…

Больше лично они никогда не встречались. Берия был приглашен в Москву, когда Троцкого уже выслали из страны. Но он сразу, даже из своего мексиканского далека, ощутил железную хватку нового хозяина Лубянки.

Звенья наркотрафика, за счет которого он продолжал тайно контролировать многих партийных, военных и, разумеется, богемных деятелей, выдирались из некогда прочной цепи раскаленными чекистскими щипцами одно за другим. И уже к началу сороковых некогда полноводный кокаиновый поток превратился в жалкий ручеек. И дело было даже не в том, что бдительные пограничники регулярно ловили курьеров. Просто потребители волшебного кокса были в подавляющем большинстве своем беспощадно репрессированы.

А вскоре некогда тоже завзятый кокаинист, но после брутально пересаженный подручными Берии на героин, Рамон Меркадер явился к нему со своим нелепым ледорубом. Но об этом он вспоминать не любил.

И все же окончательно ликвидировать трафик Троцкого сталинским псам не удалось ни тогда, ни позже. Например, архитекторы, чертившие дерзкие силуэты московских высоток, были поголовно его давними клиентами. Потому-то и были эти величественные здания возведены в соответствии с лишь слегка модернизированными для конспирации принципами ацтекской храмовой архитектуры.

— Здорово, Генрих, — поприветствовал жреца, тяжело переживавшего пропажу майора, эсэсовец, внезапно возникший в проеме окна облюбованной революционером высотки.

— А ты что еще за клоун? — опешил жрец-террорист и принял боевую стойку мексиканских колдунов, решив, что это не иначе как враждебный дух пожаловал.

— Да расслабься ты, я от Хуана к тебе с грузом волшебным, — успокоил его Фриц.

Надо отметить, что он, будучи реальным инопланетянином, обладал специфическими способностями. Например, мог при необходимости общаться на любом земном (и не только) языке и наречии, причем в том его варианте, который наилучшим образом воспринимается собеседником.

Если конкретно, то Фриц был коренным лунатиком. И этим законно гордился. Рожденный под магическо-кристаллическим куполом, укрывавшим колонию нацистов, он с детства поднаторел в общении с духами планет и прочей космической нечистью. Они и подсказывали ему нужные слова и телодвижения.

Дед Фрица штандартенфюрер фон Штиглиц был командиром легендарного для всех неонацистов последнего батальона СС. Это подразделение покинуло Берлин, когда советские солдаты уже вовсю бесчинствовали в Рейхсканцелярии. Терять эсэсовцам было, таким образом, уже нечего, потому они и рискнули покинуть нашу планету на не вполне еще опробированной летающей тарелке. Как позже справедливо утверждали разнообразные оккультисты, над разработкой летательных аппаратов подобного типа с энтузиазмом отчаяния трудились практически все оставшиеся верными фюреру научные светила, посланцы Шамбалы и духи стихий.

Придать тарелке кондиции сверхоружия они, впрочем, не успели. Однако она сумела-таки эвакуировать из гибнущей столицы фюрера и самых преданных его бойцов вкупе с теми же учеными (посланцы Шамбалы в мистических целях решили героически пасть). Разумеется, сообщения об обнаружении тела Гитлера были не более чем дезинформацией НКВД. На самом деле он спал (отключился он еще в Берлине вследствие контузии и расстройства), дожидаясь лучших времен, в глубинах одного из лунных кратеров, заботливо спрятанный в титановой капсуле от любых нездоровых воздействий.

Коллег, готовивших торжество Третьего рейха на Земле, подо льдами Арктики и в пещерах Антарктиды, лунатики слегка презирали. Поскольку эти колонии были созданы про запас еще в ходе Второй мировой и их обитатели, не вкусив безумия и неистовства последних битв, соответственно не могли сравниться по заслугам с бойцами последнего батальона.

Генрих пришел в себя и осведомился:

— Так, ну и что ты за подарки притаранил, Санта-Клаус межпланетный?