Палач тупо наблюдал, как суетятся вокруг Волка тренеры и врачи. «Инвалидность парню обеспечена, если выживет, конечно. Будет овощем бессмысленным. Кашку будет кушать. А перед боем как понтовал», — подумалось без сочувствия, но и без торжества. Завтра, может, он сам будет таким же мешком с костями, которым, имитируя хлопотливость, ворочают случайные люди.

Палач, надо признаться, и к себе самому сострадания не испытывал. Он вообще давно уже следил за собственной жизнью как бы со стороны, словно за более или менее увлекательным кино. Поэтому тревожила его вовсе не сохранность бренного организма, а то, насколько зрелище получается захватывающим. Вот и подбирал он себе соответствующие источники заработка, может, и ни ахти какого, зато сериал вроде получался нескучным.

Публика ценила в Палаче как раз эту-то очевидную к себе безжалостность. И теперь она неистовствовала, благодарная. В «Али-Бабе» собирались в основном подлинные ценители. Они умели получить наслаждение от красивой комбинации и сокрушительного нокаута. Но победа Палача порадовала, впрочем, далеко не всех.

Через канаты, что-то гортанно порыкивая, перелезли несколько чеченцев. Яростно жестикулируя, они сгрудились вокруг тела. Обнаружив, что признаки жизни его с каждой секундой покидают, сыны гор яростно уставились на виновника случившегося. Палач внутренне усмехнулся: «Давайте, давайте, пацаны, злобствуйте. Мне чехов мочить — дело привычное». Те, конечно, уловили в прищуренных глазах Палача жестокую иронию и, пошевеливая могучими плечами, стали хмуро надвигаться. Он мгновенно сконцентрировался, готовый к сокрушительному отпору.

Внезапно врач резко отшатнулся от секунду назад безжизненного тела. Изуродованное ударами лицо Волка стремительно менялось. Оно превращалось в морду зверя, имя которого носил боец. Серая шерсть перла сквозь смуглую кожу. Вдруг словно пружина подбросила это странное существо. Сверкнули клыки. Белый халат заалел. Следующим оказался тренер.

Реакция, не раз выручавшая Палача, спасла его и на этот раз. Перелетев через канаты, он по головам обладателей VIP-билетов, опрокидывая столики с дорогим бухлом, секьюрити и официантов, ломанулся к выходу. Позади слышался человеческий визг и звериный рык.

— Так, что вы нам поведаете, гражданин Палач, в девичестве Глебов Федор Палыч? Вы-то теснее всех из оставшихся в живых с ним общались. Тренера по кускам сейчас в морге собирают. Говорят, не все составляющие удалось обнаружить. Он, видно, поужинал по ходу. Так что давай поконкретнее. — Майор ФСБ Казаков профессионально проницательно глянул на Палача и, дабы придать себе внушительную холодность, сжал губы в жесткую, почти утратившую последнюю розоватость складку.

— Я его в ринге первый раз увидел. Так что рассказывать практически нечего. Боец он сильный, злой, — как бы нехотя, игнорируя знакомые чекистские понты, заметил Федор.

— Ну, это и без тебя известно. Ты давай приметы, повадки. Говорю же, никто ничего о нем сказать не может. Друзья Мансурова, тренера его, понятия не имеют, откуда он этого хрена выкопал, да еще кучу бабок своих на него поставил.

— Я его не разглядывал, — продолжил в той же манере Палач. — Особые приметы там, и все такое. Моя, знаешь, задача их у него на роже побольше оставить, а не старые отметины изучать. Ну, смуглый он такой, на цыгана смахивает.

— Давай, давай, вспоминаешь ведь… — понадеялся на удачу Казаков.

— Слушай, майор, а что у вас у всех в кабинетах Дзержинский висит? — ни с того ни с сего вдруг спросил Палач.

— А ты что, против? — обиделся майор.

— Ну да, в общем. Если б Берия, я бы понял.

— Это ты типа наехал, что ли? — желваки чекиста зловеще забугрились.

— Он же солдат Революции был, а вы кто? — словно не замечая нарастающего раздражения оппонента, совершенно отмороженно продолжал Палач.

— Ну, положим, он создал систему государственной безопасности, — почему-то повелся майор.

— Революционного государства, заметь. И первое слово здесь главное, а второе чисто служебное. А Лаврентий Палыч, совсем наоборот как раз, и смастерил структуру, которой по барабану, какое государство, какие там у него цели, задачи, главное, чтобы мощное оно было. Улавливаешь? Так что, все вы его гнезда птенцы, Лаврентиева.

— Ты завязывай, Глебов, херню-то пороть, по делу давай, — пришел в себя майор. — Тебя глючит, что ли? О птенцах каких-то гонишь. Ты ваньку-то не валяй. А то ведь я тебе могу и другие вопросы для пробуждения интереса к сотрудничеству позадавать. К примеру, по поводу биографии твоей увлекательной. Кстати, о птичках. Как там наемников называют, дикие гуси?

— Ага, называют, — без всякого энтузиазма подтвердил Палач.

— Ну вот, начать можно с наемничества, — обрадовался майор. — А за ним целый букет художеств потянется. Ваш брат-отморозок у нас весь на картотеке. Если ты на свободе пока, так это ж не по недосмотру, а исключительно, понимаешь, в оперативных целях. А если ты, падла, этого не догоняешь, — чекист вдруг резко сменил тон с вкрадчивого на ревущий, — так на зоне тебе, сука, объяснят, что родину любить — это не по горам с автоматом бегать.

И уже вполне миролюбиво закончил:

— Короче, когда тебя компетентные органы спрашивают, отвечать надо по существу, а не пиздеть на отвлеченные темы.

Определить по безмятежному лицу Глебова, дошло до него что-нибудь или нет, майор не сумел и уже хотел было продолжить психическую атаку, как вдруг допрашиваемый подал голос. Снова, впрочем, вполне отстраненно, вроде из чистой вежливости, осведомился:

— А много он народа-то положил?

— Ты че, опять про Берию? — стукнул кулаком по столу чекист.

— Про какого Берию? — неподдельно удивился Палач. — Про Волка, само собой.

— На, фотки погляди, может, у тебя от них просветление в башке случится. А то смотрю я, чего-то колбасит тебя не по-детски.

Майор кинул Палачу пачку фотографий. Они прослеживали славный путь Волка к выходу из казино. Его устилали растерзанные тела. Понять, кем до того вечера было то или иное кровавое месиво, возможности не представлялось. Внимание Федора привлекла чья-то оторванная голова, валявшаяся под рекламным плакатом и своим окровавленным ртом словно бы вопрошавшая о смысле своего столь безжалостно оборванного бытия.

И Палач внезапно вспомнил происшествие, случившееся несколько лет назад в горах Чечении. Но майору он счел за лучшее об этом не сообщать.

— Слышь, Палач, что за непонятка такая: как их волки могли порвать, если на каждом оружия до едрени фени. А тут и гильз стреляных нет, и не спали они, жрать собирались — зола еще теплая.

— Мать твою, а как мы по этим кускам поймем, есть среди них Мусаев или нет. Месяц пасли и теперь чего?

На самом деле Федор Глебов шел по следу Руслана Мусаева уже второй год. Просто в последнее время он буквально дышал ему в затылок. Они давно стали кровниками. Палач начал безжалостное преследование одного из самых лютых полевых командиров после того, как тот лично зверски замучил угодившего ему в руки Федорова побратима. Ответ Глебова был страшен. Он, надо отметить, никогда не соблюдал глубоко гуманного принципа — око за око. Так вышло и на этот раз.

Его отряд ворвался в родной мусаевский аул зловещей предрассветной порой. В заложники были взяты все тамошние старики. На центральной площади Глебов объявил, что если в течение 24 часов главарь боевиков не явится, чтобы принять его вызов на поединок, то все они будут расстреляны. Федор был глубоко убежден в правомерности своего решения. Тейповая система, на его взгляд, предполагала безусловную коллективную ответственность. Однако уже через пару часов он получил информацию от прикормленного фээсбэшника, что к селу движется отряд чеченской милиции. Он, похоже, намерен был освободить пленников. Федор понял — здесь что-то нечисто. Мусаев не иначе решил схитрить и выручить своих близких чужими руками. Этого Федор допустить не мог. «Молитесь, отцы», — сказал он величавым седобородым старцам. Отвесил им земной поклон и дал очередь. Так и родилось его погоняло.