Элейн Принс отправила Фейт на лимузине, и на протяжении всей долгой поездки она — если только не дремала, — рассказывала сестре обо всем случившемся на острове. Разговор продолжился и утром. Вечером, сразу по приезду, Фейт сначала приняла ванну, а потом отправилась спать в одну из свободных спален. Эми уютно пристроилась рядом. Первым ее побуждением было заехать за Беном — собрать цыплят в кучку, — но она справилась с порывом и ограничилась тем, что позвонила директору и сообщила, где будет. Благодаря невероятному стечению обстоятельств, Бен оказался рядом, разрываемый желанием послушать ее голос и поскорее вернуться к товарищам.

— Я чувствую себя такой виноватой из-за того, что втянула тебя во все это! — не в первый раз повторила Хоуп.

— Вот и зря. Винить себя… это же смешно. Откуда тебе было знать? — не в первый раз успокаивала ее Фейт. И действительно, кто бы мог подумать, что кулинарное шоу завершится обнаружением двух трупов, исчезновением еще одного, разгадкой тайны сорокалетней давности и спасением от казавшейся неминуемой гибели? Что касается кулинарной части, то похвастать было нечем, поскольку она почти не готовила. Сколько восхитительных продуктов осталось без употребления! Какая фантастическая кухня! И какую радость испытала она, когда услышала звук приближающегося баркаса, первого из многих. А ведь лодки были и на острове, но Элейн заставила Брента Джастиса отвести катера, каноэ и каяки в уединенную бухточку, попасть в которую можно было только по воде во время прилива. Зато насчет оторванности от мира она не соврала; у Брента, правда, было какое-то устройство двусторонней связи, но оно исчезло вместе с ним самим. Мэгги отказалась разговаривать и упрямо молчала, пока ее вели к дому и потом, когда ее связали уже понадежнее. Ей предъявили обвинение в убийстве Бобби Долан и Гвен Мэнсфилд, но не Брента Джастиса — его тело так и не нашли — и не Хелен Принс.

— Заговорит, — сказала Фейт. — Она уже почти раскололась, когда едва не спрыгнула с обрыва.

— А вот я не уверена. — Хоуп все еще не могла привыкнуть к тому, что президент ее любимой альма-матер оказалась не только убийцей, но и психически неуравновешенным человеком. — Просто тебе хочется знать все, что случилось. — Вспомнив, через что прошла сестра, Хоуп поспешно поправилась: — И, разумеется, ты имеешь на это полное право. Как и мы все. Но не забывай, кто ее муж. Я не очень удивлюсь, если она в ближайшее время не откажется от того, что сказала вам двоим. Посмотри, что пишут газеты. Фейт уже посмотрела. Событиям на острове уже была посвящена короткая заметка в одной портлендской газете, которую перепечатали и «Бостон глоуб», и «Нью-Йорк таймс». Речь в ней шла о «трагических случайностях» и о том, что президент Пелэм-колледжа задержана для «выяснения обстоятельств». Могла бы уже и привыкнуть, подумала Фейт, зарывая пальцы в теплый песок. Квентин, муж Хоуп, остался в городе, чтобы забрать приезжающего на Пенсильванский вокзал Тома. Позвонив супругу накануне, она изложила сильно сокращенную версию событий на Индейском острове. Точнее на Бишоп-Айленд. В зависимости от плотности движения на шоссе, мужчины прибудут либо к непривычно раннему, либо к привычно позднему обеду. Она снова с сожалением вспомнила все оставшиеся на острове припасы. Впрочем, жаловаться не приходилось. Свежие куски меч-рыбы уже мариновались в соке лайма, так оставалось только нанизать их на шампуры — вместе с томатами-черри, перцами, лучком и тыквой. Кроме шиш-кебаба, Фейт планировала дополнительно поджарить еще немного овощей: кабачков, еще тыквы и еще лука. К плову задумывались грибочки и суфле из сыра «горгонзола», дожидающееся своей очереди в холодильнике. Ее более широким планам помешала Хоуп, потребовавшая купить аппетитный фруктовый торт — на десерт — и несколько закусок, как холодных, так и горячих. Оба супруга отличались неизменным аппетитом, а поглощаемые ими калории уходили неведомо куда — к радости и зависти жен. Фейт посмотрела на сестру. Их разделял всего лишь год. Почти близнецы. Сколько она помнила себя, у одной всегда была Хоуп, а у другой — Фейт[22].

Одна загадка оставалась неразгаданной. Элейн категорически отрицала, что имеет какое-то отношение к трем свалившимся с каминной полки вазам. Она даже предположила, что цветы просто завяли, и Фейт их выбросила. Мэгги заявила то же самое еще раньше, и это ее утверждение в отличие от других прозвучало искренне. Так как же опрокинулись вазы? Три вазы — три человека. А если бы они задержались на острове еще несколько дней, не продолжали бы падать вазы — пока не осталось бы ни одной?

Элейн Принс сдержала данное обещание — колледж получил деньги на литературного центра. Появились и две стипендии — имени Бобби и Гвен. Она выкупила закладную на дом сестры Брента Джастиса, его единственной наследницы, и пообещала выплачивать ей щедрое пожизненное содержание. Она также отправила чеки Рэчел и Крис, а когда обе вернули их, позвонила лично и убедила пересмотреть решение. Это же подарки, а не плата за молчание или компенсация. Эйлен сказала, что хочет увидеть их всех — уже в Нью-Йорке, а не Бишоп-Айленд. Фейт Фэйрчайлд приняла гонорар без уговоров, а когда Элейн спросила, нет ли у нее желания время от времени обслуживать небольшие обеды — доставка личным самолетом, — отказа не последовало.

Непредвиденным результатом встречи на острове стало возрождение старой дружбы, но самым главным, думала Элейн, запечатывая письмо своему секретарю, Оуэну, было то, что Хелен Принс наконец-то умерла.

Первое авторское послесловие я написала в конце «Body in the Cast», пятой в серии, чтобы объяснить, почему включаю упомянутые в книге рецепты и почему не делала этого раньше. С тех пор я всегда и с удовольствием выступаю из-за кулис и говорю с читателями напрямую. В случае с данной книгой я хочу сказать, что, хотя некоторые из моих персонажей были не очень счастливы в Пелэме, это ни в коей мере не отражает мое мнение о подобного рода учебных заведениях. Я посещала женский колледж примерно в описанное здесь время и по сей день благодарна за полученное образование и обретенных там друзей, как и за тот разнообразный опыт, на долгие годы давший пищу для разговоров и воспоминаний.

Наше время было временем перемен. Когда я только пришла в колледж, существовавшие правила практически не изменились с тех времен, когда считалось, что женщин необходимо держать в строгих рамках, иначе они умышленно или неумышленно выходят из-под контроля. Ко времени выпуска разрешения на выход за пределы колледжа были отменены наряду со многими другими пережитками (нынешних студентов в моей альма матер шокирует тот факт, что нам не разрешалось иметь в кампусе машины — «Как же вы куда-то добирались?») На вступительное собеседование я пришла в весьма скромном платье модели «ланц», темно-синем, шерстяном, с белым воротничком. Заканчивалось оно ровно на середине коленки. К последнему курсу мы все разъезжали в микромини и носили яркие ситцевые юбки «маримекко» из Финляндии. Волосы у нас были длинные и прямые, бигуди были отброшены, а некоторые даже просили подруг разгладить их локоны утюгом. Одна студентка прославилась тем, что изобрела метод, при котором сама голова становилась огромным бигуди: мокрые волосы как можно плотнее закручивались вокруг головы, закреплялись и, высыхая, получались почти идеально прямыми. Мы хотели выглядеть — и говорить — как Джони Митчелл и Джоан Баэз. Я полюбила те четыре года. Каждая из нас имела право голоса в классе и пользовалась им, и тот опыт придал нам сил. Быть умной не считалось грехом. У нас были прекрасные наставники. И у нас была замечательная оранжерея, в которой на нашем первом году произошло событие века, ставшее для нас символ эфемерности и стойкости жизни. При следующем цветении нас уже не будет, но его увидят другие молодые женщины, может быть, похожие на нас.

Студенческий совет сегодня тоже другой — и все изменения к лучшему. Никто не стирает акценты, и студентов не распределяют по комнатам на основании религии или этнической принадлежности.