После посадки мой стрелок-радист гвардии старший сержант М. М. Степанов доложил, что видел над целью белый купол парашюта. Но кто на нем снижался долго оставалось загадкой.

Только после войны мы узнали, что это был Анатолий Аникин. Он выпрыгнул с парашютом из разрушавшегося самолета и приземлился на вражеской территории. В полк он вернулся только осенью 1945 года, испытав все ужасы фашистского плена.

А тогда оба экипажа считались погибшими.

Трудно было представить более нелепую смерть шестерых наших товарищей, умудренных солидным боевым опытом, не раз находивших выход из самых сложных ситуаций. Обсуждая этот случай на земле, в спокойной обстановке, мы пришли к выводу, что при пикировании звеном ведомому не следует держаться так близко к своему ведущему. Несколько увеличенные дистанции и интервалы между самолетами облегчают пилотирование и нисколько не снижают меткости бомбометания.

Стало ясно также, что массовое применение противником аэростатов заграждения представляет большую опасность для действий нашей авиации в плохую погоду. Стальные тросы, невидимые в полете под облаками, являются серьезными препятствиями для самолетов. Возникла необходимость непосредственно перед вылетом посылать в район цели самолет-разведчик для выявления аэростатов, а истребителям прикрытия ставить дополнительные задачи по их уничтожению. Об этом и шел у нас разговор на очередном разборе полетов.

С каждым днем линия фронта отодвигалась все дальше на запад. Поддерживать войска с прежних аэродромов становилось все труднее. В середине февраля первая эскадрилья, а затем вторая и третья перелетели на передовой аэродром. Здесь же базировались летчики 21-го истребительного авиационного полка, прикрывавшие нас в полете. Снова мы оказались все вместе.

В эти дни поступил приказ о назначении Героя Советского Союза гвардии майора В. И. Ракова помощником командира соседней штурмовой дивизии. Василий Иванович уходил на повышение, но никто из нас не радовался. Жалко было расставаться с этим прекрасным человеком, опытным командиром. А моя печаль усугублялась еще и тем, что на фронте Раков был первым моим командиром и наставником, научившим меня воевать.

С уходом В. И. Ракова командование эскадрильей принял гвардии старший лейтенант К. С. Усенко, а его заместителем стал гвардии старший лейтенант Ю. X. Косенко.

Как-то, возвращаясь из боевого полета, я почувствовал себя плохо: сильно болела голова, жаром пылало все тело. Хотелось скорее добраться до аэродрома. После посадки я с трудом вылез из кабины и тут же упал на землю. Ноги отказывались идти. Подъехал автостартер. Меня отвезли в общежитие и уложили в постель. Потом женщина-врач что-то спрашивала у меня. Но я не понимал ее. Слова доносились откуда-то издалека, и у меня не было сил отвечать.

Вечером, склонившись над столом, летчики под руководством гвардии старшего лейтенанта К. С. Усенко готовились к завтрашним боям. Я же беспомощно лежал на койке, горько сожалея, что не могу сейчас быть вместе с друзьями.

Ночь прошла в кошмарах. Утром меня снова осмотрел врач и обнаружил плеврит. Так я попал в стационарный госпиталь.

Нестерпимо томительно было целыми днями лежать в постели и видеть перед собой только потолок. Непривычная госпитальная обстановка, специфический запах, изоляция от боевых друзей угнетали меня. Температура не снижалась, болезнь прогрессировала и окончательно приковала меня к постели. Прошло несколько недель, прежде чем я встал на ноги.

Однажды в палату вошла медицинская сестра и сказала, что меня ждут в комнате посетителей. "Кто бы это?" — подумал я и с приятным волнением спустился на первый этаж. Там встретил улыбающегося Михаила Степанова.

— Как самочувствие, командир? — спросил мой стрелок-радист после дружеских объятий.

— Полный порядок, подремонтировался малость, — ответил я, стараясь держаться как можно бодрее.

Михаил молча окинул меня сочувственным взглядом. Он хорошо понимал мое состояние.

— Как идут дела в эскадрилье при новом командире?

— Первенства не упускаем.

Степанов рассказал, что в полку всем вручили гвардейские нагрудные значки.

— Командир полка и замполит поручили передать тебе этот гвардейский значок. Поздравляю, — сказал Степанов и пожал мою руку, протягивая дорогую награду.

Воздушный стрелок-радист поведал также о том, что сухопутным войскам уже не требуется наша помощь. Полк снова начал действовать в море. Уже немало вражеских кораблей отправлено на дно Финского залива.

Расставаясь со мной, Миша сказал:

— Поправляйся скорее, командир, нехорошо мне и штурману без тебя. Приходится летать на задания каждый раз с новым летчиком.

Ушел Степанов, и меня с новой силой охватила тоска по родному полку. Неудержимо потянуло к боевым друзьям. Но свидеться с ними довелось не скоро.

Дни пребывания в госпитале остались позади. Я шагал по улицам Ленинграда, предвкушая радость встречи с боевыми друзьями. Хотелось скорее узнать фронтовые новости, снова сесть в кабину бомбардировщика и подняться в небо. Освобожденный от блокады Ленинград набирался сил. Улицы города были залиты ласковыми лучами апрельского солнца, голубоватая дымка слегка затушевывала даль, в воздухе были едва уловимые запахи талого снега. На мокрой мостовой играли солнечные блики. Полупустой трамвай, громыхая на стыках рельсов, привез меня на окраину города, к Нарвским воротам. Здесь я пересел на попутный грузовик и доехал до аэродрома, где теперь базировался наш полк.

В общежитии меня встретил дневальный.

— Я летчик, прибыл из госпиталя, — начал я объяснять матросу, видя его удивленное лицо.

— Здравствуйте, товарищ командир, — с улыбкой ответил дневальный. — Да я же вас сразу узнал.

Я устало присел на стул. По лицу катились крупные капли пота. Стало грустно от этой слабости. Сам понял, что еще не совсем здоров.

— Как ребята?

— Все очень ждут вас, — ответил матрос. — Летают, воюют.

— Далеко до аэродрома?

— Километра три.

— Тогда пойду, — сказал я и вышел на улицу.

С Финского залива тянуло холодом, небо заволокли тучи. Как изменчива апрельская погода!

На полпути меня догнал бензозаправщик. Шофер остановил машину и предложил место в кабине. Через несколько минут я уже спускался в землянку своей эскадрильи.

— Ба! Кого я вижу! — воскликнул Аносов, увидевший меня первым.

— Командир приехал! — бросились ко мне штурман Анатолий Виноградов и воздушный стрелок-радист Михаил Степанов.

— Очень кстати прибыл, — пожимая руку, повторяли Усенко, Кабанов, Давыдов, Косенко.

Я был снова в кругу друзей. Ребята наперебой задавали вопросы, смеялись, шутили. От такой встречи неуютная землянка казалась отчим домом.

— Ну как там? — спросил Косенко. Такой вопрос тогда задавали всем, кто побывал в Ленинграде. Людей интересовала жизнь города, который они защищали в блокаду. А старшего лейтенанта этот вопрос волновал еще и потому, что там осталась его любимая девушка Шура.

— Ленинград дышит полной грудью, — ответил я. — Люди повеселели, жизнь налаживается.

Самому мне хотелось побыстрее узнать полковые новости.

— А где же остальные ребята?

— Нет их, Андрюха, — тихо сказал Усенко. — Никого нет. В эскадрилье осталось всего три экипажа.

В землянке наступила гнетущая тишина, и я не стал больше ни о чем расспрашивать.

Мне довелось увидеть не всех товарищей, которых оставил перед уходом в госпиталь. Не было среди них Анатолия Журина, Николая Шуянова, Алексея Абушенко. В третьей эскадрилье не стало экипажей Дыньки и Фомичева. Война делала свое черное дело.

Произошли изменения и в руководстве полка. К нам пришел новый замполит — майор Т. Т. Савичев. До этого Тимофей Тимофеевич служил в .истребительной авиации, не раз ходил на боевые задания и храбро дрался в воздушных боях. После ранения врачи запретили ему летать на истребителе.