Вздохнули с облегчением.

Так уж получилось: почувствовав, что машина легла на правильный курс, моторы мурлыкают бархатно — отличный технарь у нашего летчика! — мы ощутили тишину, приятную, знакомую обстановку и, почмокав совсем по-детски губами, уснули.

Без снов.

Сколько мы летели, сказать затрудняюсь. Очнулся от тепла на лице. Открыл глаза. Посмотрел в иллюминатор. И не удержался от восклицания:

— Ребята! Море!

Остальные тоже прильнули к окнам. Сон будто рукой сняло.

Море, Средиземное море. Под крыльями самолета оно выглядело вогнутым и темно-синим, шероховатым, а у горизонта — выпуклым и золотистым. Слева по курсу сиял поднявшийся над горизонтом краешек ослепительного солнца. Справа в легкой утренней дымке угадывались темные овалы гористого берега.

Солнечный свет еще не достиг земли. Его скрывал горб моря — планета наша все-таки круглая… Но вот и дымку по-над горами тронули янтарные лучи.

Это были берега Испании.

Самолет шел на высоте 100–150 метров.

Будто зачарованные, смотрели мы на восход солнца и не сразу обратили внимание, что дверь пилотской кабины распахнулась.

— Бонжур, товарищи! — услышали мы приветствие. В дверях стоял, вероятно, первый пилот, которого мы так и не видели перед взлетом.

— Мерси, бонжур, — ответили мы нестройным хором и закивали.

Перед нами стоял высокий крепкий мужчина лет тридцати, аккуратно причесанный веселый блондин.

— Карашо? — спросил он, улыбаясь.

Мы поняли: он спрашивал, хорошо ли мы выспались. И опять ответили:

— Мерси.

Он ткнул себя пальцем в грудь:

— Пилот. Жан.

Представились по очереди и мы. Жан показал часы и произнес слишком сложную для нас фразу из трех слов. Одно мы все-таки поняли: «Барселона». Закивали. Жан посмотрел на нас с сомнением и решил, очевидно, объясниться популярнее: показал часы и один палец. Мы закивали столь усердно и радостно, что у Жана не осталось сомнений — его поняли.

Честно говоря, мы не знали, как отблагодарить этих замечательных парней. Сожалели, что не знаем языка. Хотя бы несколько хороших добрых слов. Безусловно, изучая работы М. В. Фрунзе, мы не раз сталкивались с его замечаниями, что человеку, посвятившему себя армии, кадровому военному, знание хотя бы одного иностранного языка просто необходимо. Но времени на это не находилось. Мы приходили в летную школу подготовленными к знакомству с техникой далеко не лучшим образом. Дни и ночи съедало освоение материальной части, летная работа. И все-таки нам бы следовало урывать хоть по часу в день на изучение какого-либо иностранного языка.

Я говорю это, не только сожалея о прошлом. Хочется снова и снова сказать тем, кто сейчас возносится в небесную высь: помните — вам всегда может пригодиться любой из иностранных языков.

Идущая от сердца улыбка — тоже добрый знак благодарности. Однако нам все-таки казалось, что одной улыбкой не выразишь признательность. Пока мы спали, пилоты работали в тяжелых условиях ночного полета на небольшой высоте. Позже мы узнали: полет наш мало походил на прогулочный. Летчики вели самолет ночью в горных ущельях. При выходе к морю мы могли быть обстреляны зенитной артиллерией французской противовоздушной обороны, встречены французскими же истребителями, а над морем — франкистскими. Тем не менее, эти безвестные герои-интернационалисты, презирая опасность, не раз и не два доставляли в Испанскую республику людей, выразивших твердую решимость сражаться с фашистами.

Подвернув к берегу, самолет набрал высоту и вскоре мы увидели буйную зелень, в которой утопали белые дома набережной, корпуса фабрик и заводов на окраинах.

Жан жестом показал: сейчас самолет пойдет на посадку — и ушел в кабину.

Опять прильнули к окнам. Вот и аэродром. Летчик, убрав газ, с ходу пошел на посадку. Каждый из нас в эти секунды как бы ощутил в своих руках штурвал самолета. Инстинктивно, чуть сдерживая дыхание, мы ждали первого соприкосновения с летным полем.

Мягкий толчок.

Отличная посадка!

Заканчивая пробег, машина подрулила к зданию аэровокзала. Выключены двигатели. Открыта дверца. Щурясь от слепящего солнца, ступаем на землю. Землю Испании.

К самолету подкатил автомобиль с двумя пассажирами. Один представился: «Федя, переводчик советского консульства». Второй был комендантом аэродрома. После знакомства переводчик заговорил с Жаном по-французски. Мы обрадовались, просили сердечно поблагодарить Жана и его напарника за все, что они для нас сделали.

Выслушав, Жан положил руку на сердце, поклонился и ответил через переводчика:

— Я и мой товарищ с радостью принимаем благодарность и благодарим взаимно.

— Нас?

— Да, вас.

— За что? — мы искренне недоумевали.

— За то, — сообщил переводчик, — что вы, не зная их, поверили в их честность, в мастерство летчика.

Так мы оказались в Испании…

Мысленно обозрев путь, который мы проделали, я спросил Петро, как он снова оказался с нами.

Пока в бензовозы наливали горючее и оформляли документы, Петро рассказал, что с семью русскими парнями, тоже шоферами такси в Париже, членами Союза возвращенцев, он пробрался в Испанию и вступил в интернациональную бригаду. Путь его группы из Франции в Испанию был иным, чем наш. Они с проводником перешли франко-испанскую границу по глухим тропам, а дальше по испанской территории пробирались на юг, на базу интернационалистов, расположенную в Альбасете. Оттуда, после соответствующей проверки и обучения, их направили на пополнение одной из интернациональных бригад. В ее составе они участвовали в боях под Сарагосой, дрались смело, мужественно, с полной отдачей сил, не щадя себя, не давая спуску врагу. После боев под Сарагосой группу бойцов-шоферов послали в учебный центр танкистов. Он находился в Арчене — небольшом городке, окруженном горами, недалеко от Мурсии. Здесь Петро учился на водителя танков, осваивая матчасть Т-26. По окончании школы с танковым батальоном его направили на фронт, и с 14 декабря он воюет под Теруэлем.

— Когда я узнал, что танкисты едут за горючим к русским летчикам, попросил у командира разрешения поехать в надежде встретиться с кем-нибудь из парижских «туристов», которых возил. И вот, как видите, надежды мои оправдались, — закончил Петро свой рассказ.

О многом еще хотелось поговорить, но, увы, время на фронте диктует свои требования. Все было готово к отъезду. Танкистов с горючим ждали в части с нетерпеньем.

Как ни жаль, а приходится расставаться. Мы прощаемся с Петро, крепко жмем друг другу руки, желаем боевых успехов.

— Очень рад, что встретился с вами, что вы почти все в добром здравии. Надеюсь, обязательно еще встретимся! Если не здесь, то на Родине, — сказал перед отъездом Петро.

Сел за руль бензозаправщика и, на прощанье махнув рукой, умчался в сторону фронта.

Больше мне не привелось встретиться с Петро. Что случилось с ним потом? Как сложилась его дальнейшая судьба? Не знаю. Ведь мы даже фамилии его не знали, не догадались спросить.

…К концу декабря противник сосредоточил под Теруэлем более 250 самолетов. Продолжали прибывать новые группы авиации. Республиканцы могли использовать в этой операции около 250 машин. Самолеты были изрядно потрепаны в предыдущих боях. Их отремонтировали не на заводах, а силами технического персонала аэродромов. И конечно же, при острой нехватке самых необходимых запасных частей. Тридцать легких штурмовиков-бомбардировщиков (Р-зет) обладали максимальной скоростью 250–270 километров в час, а действовали обычно на скорости 170–180 километров. Для успешного выполнения боевой задачи они требовали значительное количество истребителей прикрытия. Как правило, в соотношении один к одному.

А в это время на границе Франции и Испании во французских портах томились в бездействии летчики-добровольцы и испанские пилоты. Десятки истребителей последней модификации, закупленные Испанским правительством у Советского Союза, торчали на запасных путях и в пакгаузах. Испанцы да и мы рассчитывали на получение этих машин к началу Теруэльской операции. Однако правительство Франции не пропускало через границу вооружение и добровольцев, ссылаясь на всяческие крючкотворные постановления пресловутого Комитета по невмешательству.