Затишье не размагничивало нас. Мы находились в полной готовности, хотя нередко лишь просиживали на солнцепеке с утра до вечера. Таковы уж парадоксы фронтовой жизни.

Когда мы снимали шлемы, то на лицах виднелись темно-коричневые маски загара. Носы облупились. Похудели мы тоже порядком. Не от работы, от жары. Она доводила нас едва не до обмороков. Но никто не жаловался.

Во второй половине сентября боевые действия в Арагоне прекратились. Мы стали вылетать только на разведку. Командование дало разрешение на поочередный однодневный отдых каждому звену. Приказ пришелся весьма кстати. Ребята здорово измотались.

Осмысливая опыт первых тяжелых воздушных боев, я пришел к выводу: необходимо более четко определить место командира эскадрильи в строю во время встречи с противником — в те несколько секунд, которыми он располагает перед первой атакой. Оценил ли я общее положение? Сумел ли заранее предположить, хотя бы в грубых чертах, развитие атаки и боя в целом? Определил ли направление первого удара, с которого противнику можно нанести наиболее ощутимый ущерб? Предусмотрел ли положение своей эскадрильи при выходе из атаки с целью создать благоприятные условия для повторного удара? Размышляя над этими вопросами, хотелось самокритично проанализировать свои командирские действия.

В первых боях, едва завидев врага, мы кидались на него, что называется, сломя голову. А потом? Действовали как бог на душу положит. От этого следовало отказаться. Но тут возникал весьма сложный и деликатный вопрос о месте командира эскадрильи или группы в строю. Обычно по установившейся в авиации традиции командир шел во главе строя эскадрильи. Радио на самолетах не было, и командир управлял эскадрильей сигналами — эволюциями своей машины, предусмотренными уставом. Сигналы эти, например покачивание крыльями, скрупулезно продуманные и имевшие строго определенное значение, изучались летчиками, по ним сдавались зачеты. Командир частенько проверял, твердо ли знают их пилоты.

Сигналы командира эскадрильи в основном подаются для командиров звеньев, а командир звена командует ведомыми. А как быть с теми командами, которые относятся ко всем летчикам эскадрильи? Они отдавались обычно в предвидении боя, до атаки. Основной сигнал командира в бою — личный пример: «Действуй, как я».

Командир, таким образом, ведет эскадрилью лишь до начала боя. Затем он становится просто летчиком-истребителем, ведущим воздушный бой на равных. Ему трудно без радио руководить ходом схватки.

Для того чтобы комэск мог влиять на течение воздушного боя, а заодно и видеть, как действуют пилоты, он должен занимать выгодное место.

Устав истребительной авиации точно указывал место командира эскадрильи в бою. Существовала традиция, действовавшая на сознание пилотов не менее сильно: мы знали, что не обойтись без человека, который занял бы место ведущего в головном звене. На него командир должен рассчитывать как на самого себя, верить в его дисциплинированность, смелость. Таким человеком для меня был мой заместитель Платон Смоляков. Я знал его еще по Бобруйскому гарнизону. Он проявил себя очень способным истребителем, волевым, мужественным. Теперь, когда у нас накопилось достаточно боевого опыта, у меня окрепло убеждение в том, что командир эскадрильи и его заместитель должны очень четко определять свое место в бою. Своими мыслями я поделился с Платоном. По-моему, разговор с ним начался с воспоминания об эпизоде из фильма «Чапаев», а потом уж мы подошли ближе к интересующей нас теме.

— Понимаешь, Платон, я ж вроде слепого котенка бросаюсь в атаку первым. А потом уже не вижу, что предпринимает противник.

Смоляков с кондачка судить о деле не любил.

— Что ж, давай пошевелим мозгами, — неторопливо проговорил он и, загибая пальцы, сам себе постарался ответить. — А если так: коль я твой зам, мне и идти первым. Ты пойдешь в замыкающем звене и чуть выше. Находясь в замыкающем, командир отчетливо видит, кто и как действует в бою, во всяком случае в первой атаке. Дальше. Если обстановка сложная, командир, как человек опытный, сразу приходит на помощь либо летчику, либо звену. Верно говорю? Вполне хороший выход, коли радио у нас нет.

— Ты, Платон, забыл одно обстоятельство…

— Какое?

— Ведь тебе придется фактически определять момент атаки. Не боишься ответственности?

— Согласись, Саша, ведь ответственность берешь на себя ты. Ты — командир эскадрильи. Доверяешь? — глядя на меня, спросил Платон.

— Да.

— Мне остается доказать, что ты не ошибся.

— Уверен — не ошибся. Хитер, вон как повернул. Есть еще одно дело.

— Ты хочешь спросить, как я отношусь к идее работать в бою парами? — не сдержал улыбку Смоляков. — Так, как мы летали на прикрытие группы Алонсо?

— Догадался.

— По-моему, интересная идея. Я тоже думал об этом. А знаешь когда? В тот день, когда, сопровождая группу Алонсо, ходил по твоей просьбе замыкающим. Видел, как звенья и отдельные летчики входят в атаку. Это очень полезно и нужно для разбора боя, предотвращения ошибок в дальнейшем.

А теперь о боевой работе парами… Тут все хорошо.

И вот почему. У ведущего пары не затруднен маневр в любую сторону. Даже самый рискованный. Ведомый в паре при крутом развороте переходит с левой стороны ведомого на правую или наоборот. Если же идешь тройкой, то маневр ограничен. К примеру, при повороте направо надо рассчитать поворот так, чтобы правый ведомый не потерял на повороте скорость и не свалился в штопор или не налез на тебя, У левого ведомого при резкой эволюции командира может не хватить скорости, чтобы удержаться в строю.

Платон на секунду задумался, а потом сказал:

— Есть в боевой работе парами еще одно преимущество: при выходе из атаки напарник прикрывает тебя в любом случае. Ведь он не связан вторым ведомым.

Далее. У нас в эскадрилье появятся как бы еще две боевых единицы. Откуда они берутся? В эскадрилье четыре звена. Каждое выступает как монолитное и маневренное целое. Но в трудной схватке звено, по-моему, быстрее распадается под нажимом противника. Если мы станем в бою работать не звеньями, а парами, то вместо четырех звеньев у нас окажется шесть самостоятельных боевых пар. Таким образом, увеличится количество боевых единиц, повысятся их качества — маневренность, боеспособность и устойчивость в тяжелых обстоятельствах.

Слушая Смолякова, я еще раз порадовался, что имею столь вдумчивого, серьезного помощника. Мы едины во мнении по принципиальным вопросам, выдвигаемым фронтовой жизнью.

— Да, кстати, Евгений Саввич видел наше построение и пары в деле…

— Я об этом с ним еще не говорил. Сам он не спрашивал. Ждет. Ведь наши пробы — лишь первоначальные шаги, даже не эксперимент. А сегодня к вечеру он, видимо, заедет к нам.

— Наверняка. Уже три дня не был. Для него долгий срок, — согласился Смоляков.

Наш разговор прервал телефонный звонок на КП. Михаил Викторович принимал телефонограмму из штаба ВВС: очередное боевое задание на прикрытие наземных целей.

— Ну вот, Платон, пойдем в бой по-новому.

На подходе к линии фронта Смоляков, находясь в головном звене, подал сигнал на перестройку боевого порядка в пары. Это было сделано быстро — ребята научились неплохо ходить, работая совместно с группой Алонсо.

Вылет, когда я шел замыкающим, старался использовать также на то, чтобы внимательнейшим образом присмотреться к действиям летчиков. Перед вступлением моей пары в бой у меня оставалось на это до тридцати секунд. Меня интересовали вопросы: делают ли пилоты практические выводы из тех разборов, которые проводятся после боя? Достаточно ли тактически грамотно действуют в воздушной схватке?

У линии фронта Смоляков подал сигнал: «Внимание». Значит, он увидел противника. Это были «фиаты». Платон не атакует. Он уходит на территорию противника. Через некоторое время вижу: Смоляков возвращается и со снижением идет на позиции франкистов. Его с тыла не ждали. Верное решение принял Смоляков. Тем временем и остальные пары начинают атаку.