– Да, пожалуй, – печально согласилась Мэри. – Ешь кекс, Тим, хоть весь целиком.

– Ой, здорово! Я люблю шоколадный кекс, особенно когда на нем так много крема! Спасибо, мисс Хортон.

– Ты какой чай пьешь, Тим?

– Без молока и много сахара.

– Много – это сколько ложек?

Он поднял измазанное кремом лицо и посмотрел на нее, хмуря брови.

– Черт, я не помню. Я просто кладу сахар в чашку, пока чай не проливается на блюдце, и тогда я понимаю, что в самый раз.

– Ты когда-нибудь ходил в школу, Тим?

– Недолго. Но мне учеба не давалась, и потому меня оттуда забрали. Я сидел дома и присматривал за мамой.

– Но ты же понимаешь, что тебе говорят, и ты самостоятельно управляешься с трактором.

– Некоторые вещи делать легко, а вот читать и писать страшно трудно, мисс Хортон.

Неожиданно для себя Мэри, стоявшая рядом с ним и мешавшая ложечкой чай, погладила Тима по голове.

– Ладно, Тим, это не имеет значения.

– Вот и мама так говорит.

Он умял весь кекс, потом вспомнил про свой сэндвич и съел его тоже, запив все тремя большими чашками чая.

– Ну вообще, мисс Хортон, просто супер! – выдохнул он, блаженно улыбаясь.

– Меня зовут Мэри. Говорить «Мэри» гораздо проще, чем «мисс Хортон», – ты не находишь? Почему бы тебе не называть меня Мэри?

Он с сомнением посмотрел на нее.

– А вы думаете, так правильно? Папа говорит, старых людей нужно называть только «мистер», «миссис» или «мисс».

– Иногда позволительно и по имени, как принято между друзьями.

– А?

Она попыталась еще раз, мысленно исключив все многосложные слова из своего словаря.

– Я не такая уж и старая, Тим. Просто у меня седые волосы, и потому я кажусь старше своих лет. Вряд ли твой папа станет возражать, если ты будешь называть меня Мэри.

– А разве ваши седые волосы не означают, что вы старая, Мэри? Я всегда думал, что только старики седые! У папы седые волосы, и у мамы тоже, а я точно знаю, что они старые.

«Ему двадцать пять, – подумала она, – следовательно, его родители не намного старше меня».

Вслух же она сказала:

– Ну, я моложе твоих родителей, а значит, еще не очень старая.

Тим поднялся на ноги.

– Ладно, пойду работать дальше. Лужайка у вас огроменная, Мэри. Надеюсь, я успею закончить вовремя.

– Если даже не успеешь, не страшно: ведь есть много других дней. Ты сможешь прийти и закончить работу в другой раз, коли захочешь.

Тим серьезно обдумал проблему.

– Я бы хотел еще прийти к вам, если папа разрешит. – Он улыбнулся. – Ты мне нравишься, Мэри, нравишься больше, чем Мик, Гарри, Джим, Керли и Дейв. Ты мне нравишься больше всех, кроме папы, мамы и моей Дони. Ты хорошенькая, и у тебя чудесные белые волосы.

Мэри справилась с доброй сотней не поддающихся определению чувств, нахлынувших на нее со всех сторон, и через силу улыбнулась.

– Спасибо, Тим, ты очень любезен.

– Да не за что, – беззаботно бросил он и запрыгал вниз по ступенькам, приставив ладони торчком к вискам и отклячив задницу. – Вот так я изображаю кролика! – крикнул он с лужайки.

– Очень похоже, Тим. Я поняла, что это кролик, едва ты начал прыгать, – ответила Мэри. Она собрала посуду со стола и отнесла в дом.

Общение на детсадовском уровне давалось ей страшно тяжело: Мэри Хортон не имела дела с детьми со времени, когда сама вышла из детского возраста, и в любом случае всегда была взрослой не по годам. Но у нее хватило чуткости понять, что Тима легко обидеть и с ним надо следить за своими словами, сохранять самообладание, сдерживать раздражение и что, если она даст волю своему острому языку, он поймет смысл сказанного, пусть не произнесенные слова. Вспомнив, как она резко заговорила с ним накануне, когда решила, что он нарочно прикидывается бестолковым, Мэри расстроилась. Бедный Тим, совершенно не сведущий в нюансах и подспудных течениях взрослого разговора и такой ранимый. Он проникся к ней симпатией, он считал ее хорошенькой, потому что у нее седые волосы, как у мамы с папой.

Откуда у него такая печальная складка у рта, если он так мало знает и так ограничен в своих возможностях?

Мэри вывела машину из гаража и поехала в супермаркет купить продуктов к ланчу: в доме у нее не осталось ничего вкусного для Тима. Шоколадный кекс хранился на случай неожиданного прихода гостей, а сливки по ошибке оставил молочник. Тим, она знала, принес свой ланч, но, может, у него с собой недостаточно, чтобы наесться досыта, или он обрадуется чему-нибудь вроде гамбургеров или хот-догов, любимой праздничной пище детей.

– Ты когда-нибудь ловил рыбу, Тим? – спросила она за ланчем.

– О да, я люблю ловить рыбу, – ответил он, принимаясь за третий хот-дог. – Папа иногда берет меня на рыбалку, когда не очень занят.

– А он часто занят?

– Ну, он ходит на скачки, на крикет, на футбол и на все такое прочее. Я с ним не хожу, потому что в толпе мне становится плохо, от шума и толкотни у меня болит голова и живот крутит.

– В таком случае надо будет как-нибудь взять тебя на рыбалку, – сказала Мэри и закрыла тему.

Примерно к трем часам он выкосил заднюю лужайку и пришел спросить насчет передней. Она взглянула на часы.

– Думаю, на сегодня мы закончим, Тим. Тебе уже пора домой. Может, ты придешь в следующую субботу и подстрижешь переднюю лужайку, если папа разрешит?

Он радостно кивнул.

– Хорошо, Мэри.

– Иди возьми свою сумку в оранжерее, Тим. Можешь переодеться у меня в ванной, чтобы все надеть, как надо, не задом наперед и не наизнанку.

Интерьер дома, простой и строгий, привел Тима в совершенный восторг. Он бродил босиком по выдержанной в серых тонах гостиной, зарывая пальцы ног в толстый ворсистый ковер, и с почти экстатическим выражением лица гладил жемчужно-серую бархатную обивку диванов и кресел.

– Ох, как мне нравится твой дом, Мэри! – восхищенно восклицал он. – Здесь все такое мягкое и прохладное!

– Пойдем, посмотришь мою библиотеку. – Мэри так не терпелось показать предмет своей гордости и радости, что она взяла Тима за руку.

Но библиотека не произвела на него ожидаемого впечатления: он испугался и едва не расплакался.

– Ой, сколько книжек! – Он задрожал и не пожелал задержаться там, хотя и видел, что хозяйка разочарована такой реакцией.

Мэри потребовалось несколько минут, чтобы успокоить Тима, испытавшего странный страх при виде библиотеки, и в дальнейшем она постаралась не повторять ошибки и не показывать ему никаких предметов интеллектуального свойства.

Несколько оправившись от первого приступа восторга и смятения, он обнаружил способность к критике и сделал выговор за однотонность интерьера.

– Такой красивый дом, Мэри, но здесь все одного цвета! – строго заметил он. – Почему нет ничего красного? Я люблю красный цвет.

– Ты знаешь, какой это цвет? – спросила она, показывая красную шелковую закладку для книг.

– Красный, ясное дело, – презрительно ответил он.

– Ну, тогда я подумаю, что тут можно сделать, – пообещала она.

Она дала Тиму конверт с тридцатью долларами – сумма, много превосходящая дневную заработную плату любого рабочего в Сиднее.

– Мой адрес и телефон записаны на листочке внутри, – сказала она. – Когда вернешься домой, отдай его отцу, чтобы он знал, где я живу и как со мной связаться. Не забудь отдать, ладно?

Он обиженно посмотрел на нее.

– Я никогда ничего не забываю, если мне говорят толково.

– Извини, Тим, я не хотела тебя обидеть, – сказала Мэри Хортон, которую никогда прежде не заботило, обижает она кого-нибудь своими словами или нет. Она вовсе не имела обыкновения говорить людям обидные вещи, но Мэри Хортон избегала говорить обидные вещи из соображений такта, дипломатичности и приличия, а не из опасения причинить кому-то боль.

Она помахала Тиму рукой с переднего крыльца после того, как он вежливо отказался от предложения подвезти его до железнодорожной станции. А когда он прошел несколько ярдов по тротуару, она подошла к воротам и, перегнувшись через них, смотрела ему вслед, пока он не скрылся за углом.