Рон ухмыльнулся.

– Сам не знаю, дружище. Видать, он пошел в какого-то далекого предка, о котором мы слыхом не слыхивали.

Отец и сын Мелвиллы покинули «Сисайд» незадолго до девяти и скорым шагом прошли мимо стадиона «Куджи овал» к ряду ярко освещенных молочных баров, увеселительных заведений и винных магазинов в дальнем конце пляжного парка. Срезая путь с Арден-стрит на Серф-стрит, Рон быстро провел сына мимо них, чтобы вожделение, неизменно появлявшееся во взглядах торчащих там уличных девок и проституток при виде Тима, не успело разгореться в полную силу.

Дом Мелвиллов стоял на Серф-стрит, но не в шикарном квартале на вершине холма, где жил известный жокей Нобби Кларк. Они поднялись по невероятно крутому склону легко, ни один из них даже не запыхался, поскольку оба были строительными рабочими и находились в великолепной физической форме. На полпути вниз по другому склону, в лощине между дорогим кварталом и следующим горбом дороги на Ковелли, они свернули в боковую калитку, ведущую на участок с самым заурядным кирпичным дуплексом.

Женская половина семьи уже давно поужинала, но, когда Рон и Тим вошли в заднюю дверь, Эсме Мелвилл вышла из гостиной и встретила их на кухне.

– Ваш ужин пришел в негодность, – сообщила она без особого возмущения.

– Да брось, Эс, ты всегда так говоришь, – ухмыльнулся Рон, садясь за кухонный стол. – Что у нас сегодня?

– Можно подумать, тебе не все равно, когда ты наберешься пива, – едко заметила Эсме. – Сегодня пятница, балбес! Что ты всегда ешь по пятницам? У меня рыба с жареной картошкой от Даго, как обычно.

– Ой, отлично! Рыба с жареной картошкой! – просияв, воскликнул Тим. – Здорово, мам! Я люблю рыбу с жареной картошкой!

Мать ласково улыбнулась и пятерней взъерошила его густые волосы – единственное проявление нежности, которое она себе позволяла.

– Что бы я тебе ни дала, милый, ты в любом случае скажешь, что это твое любимое блюдо. Вот, ешь.

Она со стуком поставила перед мужчинами тарелки, с верхом наполненные запеченной в кляре жирной рыбой и размякшим, нисколько не хрустящим картофелем фри, и ушла обратно в гостиную, где по телевизору в который уже раз показывали сериал «Коронэйшн-стрит». Представленная там жизнь английского рабочего класса поражала воображение; Эсме обожала сериал и часто сидела перед телевизором, думая о своем славном большом доме, чудесной погоде, теннисе, пляже и от всего сердца жалея обитателей Коронэйшн-стрит. Если уж быть представителем рабочего класса, то только в Австралии.

Тим не рассказал родителям о сэндвиче с калом, поскольку уже напрочь про него забыл. Управившись с ужином, они с отцом оставили пустые тарелки на столе и прошли в гостиную.

– Ну ладно, Эсме, сейчас время крикетного обзора, – сказал Рон, переключая канал.

Жена вздохнула.

– Жаль, вы не задержались подольше, тогда я бы посмотрела фильм с Джоан Кроуфорд или еще что-нибудь интересное вместо твоего бесконечного спорта, спорта, спорта!

– Ну, если Тим найдет еще какую-нибудь дополнительную работу, дорогая, я куплю тебе отдельный телевизор, – пообещал Рон, скидывая ботинки и вытягивась во весь рост на диване. – Где Дони?

– Гуляет с каким-нибудь парнем, наверное.

– С кем на сей раз?

– Откуда же мне знать, милый? Я за нее никогда не волнуюсь, она у нас слишком умна, чтобы вляпаться в неприятности.

Рон взглянул на сына.

– Ну не обидно ли, как порой складывается жизнь, Эс? У нас самый красивый мальчик во всем Сиднее, но он умственно отсталый, и еще у нас Дони. Тим умеет лишь написать свое имя да сосчитать до десяти, а Дони такая умная, что может закончить университет с золотой медалью, даже не учась.

Эсме взяла вязанье и печально посмотрела на Рона. Да, он переживает, бедный старый Рон, но он по-своему хорошо относится к Тиму, приглядывает за ним, не притесняя и не обращаясь как с младенцем. Разве он не позволяет мальчику выпивать с ним, разве не настоял на том, чтобы Тим сам зарабатывал на жизнь, как нормальный парень? Оно и правильно, ведь они с Роном уже не молоды. Рону почти семьдесят, а она всего на полгода младше. Вот почему Тим родился слабоумным, сказали врачи. Сейчас ему двадцать пять, и он у них первенец. Им с Роном было далеко за сорок, когда он родился. Врачи сказали, дело в угасании функции яичников. А через год родилась Дони, совершенно нормальная. Ничего удивительного, сказали врачи, у старородящих первый ребенок обычно самый проблемный.

Эсме остановила взгляд на Тиме, сидевшем у дальней стены в своем кресле, расположенном ближе всех прочих к телевизору: он, как маленький ребенок, любил сидеть прямо напротив экрана. Вот он сидит там, самый красивый, самый добрый мальчик на свете, с сияющими глазами аплодируя каждой перебежке. Она вздохнула, в миллионный раз задаваясь вопросом, что с ним будет, когда они с Роном умрут. Дони придется заботиться о нем, разумеется. Она нежно любит брата, но однажды, понятное дело, ей надоест учиться и захочется выйти замуж – а согласится ли ее муж терпеть в доме человека вроде Тима? Эсме сильно в этом сомневалась. Кому нужен взрослый пятилетний ребенок, если он не своя кровь и плоть?

В субботу погода стояла такая же ясная и жаркая, как в пятницу, и Тим вышел из дома в шесть утра, одетый в футболку с коротким рукавом, сшитые на заказ шорты и гольфы. Поутру мать всегда выдавала ему одежду, готовила завтрак, укладывала в сумку еду на день и проверяла, на месте ли чистые рабочие шорты и достаточно ли у него денег на случай непредвиденных расходов.

Тим постучал в дверь Мэри Хортон ровно в семь, когда она еще крепко спала. Она босиком прошлепала по дому, кутаясь в темно-серый халат, накинутый поверх белой хлопчатобумажной пижамы, и раздраженно смахивая с лица пряди волос.

– О господи, вы всегда являетесь в семь утра? – пробормотала она, усиленно моргая в попытке прогнать сон.

– Мой рабочий день начинается в семь, – улыбаясь, ответил он.

– Ладно, раз уж вы здесь, я покажу вам, что надо делать, – решила Мэри и повела молодого человека вниз по ступенькам патио и через лужайку к маленькой папоротниковой оранжерее.

Папоротники скрывали тот факт, что на самом деле сооружение служило для хранения садового инвентаря, инструментов и удобрений. Маленький трактор последней модели стоял за дверью, накрытый брезентом на случай, если протечет крыша, которая, разумеется, не протекала, поскольку принадлежала Мэри Хортон.

– Вот трактор, косилка к нему уже прицеплена. Вы умеете управлять таким?

Тим снял брезент и нежно провел рукой по блестящему корпусу машины.

– Ой, это просто чудо!

Мэри подавила раздражение.

– Чудо или нет, вы умеете управлять трактором, мистер Мелвилл?

Синие глаза уставились на нее с выражением недоуменного изумления.

– Почему вы все время называете меня «мистер Мелвилл»? – спросил молодой человек. – Мистер Мелвилл – это мой отец! А я просто Тим.

«Господи, да он совсем ребенок!» – подумала она, а вслух произнесла:

– Ладно, разбирайтесь с ним сами. Если вам что-нибудь понадобится, постучите в заднюю дверь.

– Хорошо, миссис, – весело сказал он, улыбаясь.

– Я не миссис! – резко указала она. – Меня зовут Хортон. Мисс Хортон!

– Хорошо, мисс Хортон, – радостно поправился он, нисколько не смутившись.

Ко времени возвращения в дом Мэри уже полностью проснулась и отказалась от мысли урвать еще два-три часа для сна. Через минуту парень заведет трактор, и тогда уже не поспишь. В доме, оборудованном системой центрального кондиционирования, было всегда прохладно и сухо, независимо от температуры и влажности воздуха снаружи, но, приготовив чай с тостами, Мэри решила, что приятно будет позавтракать на террасе, присматривая за новым садовником.

Она вышла с маленьким подносом из задней двери, уже одетая в свою домашнюю выходную униформу: темно-серое хлопчатобумажное платье, столь же ладное, аккуратное и безупречно чистое, как и все, что ее окружало. Волосы, которые она на ночь заплетала в косу, были уложены в узел на затылке. Мэри никогда не носила шлепанцев или сандалий, даже в своем коттедже под Госфордом. Она полностью одевалась, как только вставала с постели, а принятая у нее форма одежды обязательно включала эластичные чулки и черные туфли.