«Звонят как-то из комендатуры, — вспоминает Владимир Васильевич. — Говорят, что пришел человек, который утверждает, что на фронте был водителем Николая Анисимовича. Передал в подтверждение фотографию. Действительно, на старой карточке — рядовой в пилотке рядом с Щёлоковым. Докладываю министру. Тот: „Немедленно пригласите его ко мне“. Приходит мужик в зипуне, в сетке рыбные консервы, апельсины. Живет под Архангельском, в Москве в первый раз. Министр распорядился принести из буфета обед, спиртное. Час проходит, два, они всё разговаривают. Захожу по вызову — окно открыто, на столе в пепельнице гора окурков (хотя Щёлоков не курил и с трудом переносил дым папирос). Перед расставанием Николай Анисимович подарил однополчанину военную куртку для охоты».
И к Федорчуку придет посетитель, который представится другом детства. Пятьдесят первый министр сухо отрежет: «Меня нет. И в ближайший год не будет».
Вскоре после смены министров подполковника Сорокина убрали из центрального аппарата без объяснения причин. Направили личным приказом Федорчука («удостоился такой чести») в ГУВД Москвы, где ему предложили стать участковым. «Было обидно. В 25 лет я уже был начальником отделения розыска в спецслужбе, в подчинении 26 офицеров. На работу бежал — был влюблен в нее. В секретариат министерства не рвался, меня сюда пригласили. В личном деле одни поощрения. За что?! Дайте хоть обоснование. Двое детей на руках. Отец — фронтовик, старой закалки, не мог поверить: „Такого не бывает, ты виноват в чем-то“. В ГУВД ушел инспектором БХСС в отделе по борьбе со спекуляцией, чтобы в кабинете не сидеть, хотел отвлечься…»
Но после отставки Щёлокова с его кадрами в МВД будут обходиться куда круче. Продолжаем.
«В аппарате Щёлокова любили», — пишет Чурбанов.
Министр, что называется, «добрая душа». Подчиненные знают, что если пробиться к нему с вопросом, который надо решить по-человечески, то ответ почти наверняка будет положительным.
В Калининградском УВД под началом В. М. Соболева работает подполковник Александр Исаакович Лекцер, фронтовик, кавалер многих боевых орденов, воевавший в дивизии генерала Доватора. Должность у Лекцера не полковничья — начальник инспекторского отдела, в звании его не повышают. Александр Исаакович полагает (не знаем, основательно или нет), что причина тому — «пятый пункт». Видимо, вопрос обрел достаточную остроту. После очередного отказа кадровиков Соболев обращается к министру с ходатайством за своего подчиненного. Выслушав историю Лекцера, Николай Анисимович ставит на бумаге резолюцию: «Полковника!» Соболев: «В Калининград я вернулся с приказом, зачитал его на общем собрании по случаю Дня Победы. Лекцер заплакал».
Положим, оказать услугу старому соратнику — Соболеву, тем более когда речь шла о помощи фронтовику, министру особого труда не составляло. Поздравить подчиненного с днем рождения, новым назначением или прибавлением в семье; снимая с должности, избегать резких формулировок, похвалить за сделанное, а потом общаться как ни в чем не бывало… Это норма. Щёлоков ведь политрук. Он положил себе за правило знать, что у подчиненных на душе и за душой, быть к ним внимательным. В. М. Соболев прекрасно помнит тот день, когда министр позвонил ему и поздравил с присвоением генеральского звания и рождением сына. А скромному П. Г. Мясоедову министр однажды сказал: «Почему вы не просите у меня квартиру? Вы же тесно живете, девять человек в трехкомнатной…» И выбил для супругов Мясоедовых дополнительно «двушку». Скептики могут увидеть в этих жестах нечто барское, дескать, время было доброе, распоряжались ведь они не своим, а общим, социалистическим. Можно и так рассудить. Только у многих ли было такое в жизни, чтобы руководитель вызвал и предложил какие-то блага — сам?
О. А. Галустьян вспоминает: в Главном управлении охраны общественного порядка не ответили вовремя на запрос из ЦК КПСС. На Старой площади раздули из этого историю. Поднялся шум. Министр вызывает начальника секретариата главка, полковника в годах, и начинает его распекать. Но тут Николай Анисимович замечает на руках у полковника красные пятна. «Что у вас с руками?» — «Экзема, товарищ министр». И вдруг провинившийся полковник, который был готов к худшему, слышит: «А вы знаете, что есть эффективное лекарство против экземы? Ладно, идите, наводите у себя порядок, лекарство я вам достану». Николай Анисимович никогда ничего не забывал. Через некоторое время он раздобыл это лекарство и передал полковнику. Экзема на руках у того прошла.
К сказанному следует добавить: мама Николая Анисимовича была знахаркой, и это лекарство наверняка изготовила она из трав (уверен Игорь Щёлоков).
Барское отношение?
А вот какая деталь запала в душу дежурного приемной министра.
Щёлоков отправляется на заседание в Совмин. От кабинета до машины его провожает дежурный Сорокин, докладывает о последних происшествиях. Одно из сообщений Николая Анисимовича встревожило (речь шла о беспорядках в местах лишения свободы, вспоминает Владимир Васильевич). Министр хочет переговорить со своим помощником Осиповым. Он возвращается по коридору к кабинету Осипова и стучит в дверь. Услышав: «Да-да?», входит. Сорокин удивлен: министр просит у своего помощника разрешения войти.
«А ведь Николай Анисимович спешил, — говорит Владимир Васильевич. — Он очень уважительно относился практически ко всем в министерстве. Казалось бы, я — пацан, не исполнилось и 30 лет, но он и ко мне обращался только на „вы“».
На помощников Щёлоков никогда не повышал голос. Вот пример того, как он мог дать «втык». Однажды на прием к Николаю Анисимовичу пришел бас Большого театра Огнивцев. Один из дежурных, Борисов, славившийся своей непосредственностью, завел с артистом разговор, особенно интересуясь, сколько тот зарабатывает. После беседы с министром посетитель ушел. Из кабинета выглянул Щёлоков: «Скажите, Борисов, сколько у балалайки струн?» — «Три, товарищ министр». — «Хорошо, это вы знаете. А у виолончели?» — «Не помню». — «Так кто же вас тянет за язык? Почему вы, дежурный приемной, интересуетесь у народного артиста, какая у него зарплата?»[19]
В министерстве много лет работала уборщицей баба Аня, как ее называли. Фронтовичка. Приходила баба Аня обычно в полшестого утра и уходила задолго до появления Николая Анисимовича. Щёлоков ее никогда не видел, только знал о ее существовании, на 8 Марта обычно передавал ей подарок. Однажды баба Аня пришла грустная, дежурные узнали, что ее донимает сосед по коммунальной квартире, пьяница. Б. К. Голиков рассказал об этом факте Щёлокову. Через некоторое время министр выделил бабе Ане однокомнатную квартиру. «А ведь он ее даже не знал. Разве это не характеризует человека?» — задается риторическим вопросом Сорокин[20].
Сохранилось немало свидетельств о том, как Щёлоков устраивал разносы подчиненным. Но, кажется, некоторые авторы воспоминаний слегка преувеличивали силу репрессий, обрушившихся на них.
Николай Анисимович — человек импульсивный и подчас скорый на решения, правда, на решения предварительные. Самодуром его не считали. Его подчиненным не возбранялось высказывать — в том числе публично — иную точку зрения, и министр ее слышал.
Рассказывает А. Е. Шварцман, начальник уголовного розыска Тульской области в 1969–1975 годах[21]:
«В тот год у нас остались нераскрытыми пять убийств. Смешно по нынешним временам. Но тогда мы раскрывали практически все убийства, за исключением одного-двух в год, а тут — пять. Меня и начальника УВД Василия Александровича Кулямзина вызвали на коллегию в министерство. Первым отчитывался Василий Александрович — он умел выступать. Тут Щёлоков говорит: „А сыщик есть из Тулы? Хотим его послушать“. Толком мне высказаться не дали, видимо, министру я не понравился, он резюмировал: „Больше вам в угрозыске делать нечего, надо найти вам работу попроще“».
