Что-то подобное встречается, кажется, у Уэллса на его «Острове доктора Моро»?

Я схожу с ума?

Впрочем, как сказал бы папаша: «Не грозит». Потому, что умом я, по его мнению, никогда и не отличался.

За окном снова дождь. Спокойный и тихий, по-осеннему нудный.

Асфальт блестит, словно его покрыли дорогим лаком. Отливает всеми огнями.

Почему же на душе так пусто? Так тоскливо?

Кто подскажет, как с этим бороться?

Как бороться с желанием победить тоску уже привычным способом?»

***

Лена перевернула страницу.

Чтение увлекло её.

Она полностью позабыла о грозе, что летала в городе по улицам.

***

«29 октября

За что боролись, на то, как говориться, и напоролись.

Или «сколько веревочке не виться».

Меня вышибли из института за аморальное поведение.

И правы. И давно следовало.

– Ты деградируешь на глазах! Тянешь за собой других! У ребят не хватает ума держаться от тебя подальше! Катись к черту! Надоело прикрывать твою задницу!

Смешно он орал высокий лысый человек в сером костюме.

Я знаю, ему надоело дрожать перед моим папашей. Надоело терять самоуважение к себе. Гораздо проще раз и навсегда отрезать загнивающий палец. Даже с некоторым риском для всего организма – все равно легче.

Глядя на то, как он дёргался, потел и раздражался, я впервые подумал об учителях, как о людях. В не связи с профессией – просто как о мужчинах и женщинах.

Грустная картинка: учителя. Скучная.

Бедные, бедные училки, с их растрёпанными пучками волос над оплывающей шеей, в стоптанных туфлях, что на приличную свалку стыдно выбросить. В пресловутых обязательных очках, за которыми тускло, свирепо поблескивают их глазки. Так, кроме наших советских училок могут выглядеть разве что американские феминистки?

Интересно, какое время нужно женщине, чтобы полностью превратить себя в такого вот махрового чулка?

Год? Пять? Десять лет?

Ведь не родились они такими? Когда-то, наверное, тоже наряжались? Ходили на каблучках?

Или в эту сферу жизни они потому и попали, что на каблучках никогда не ходили?

Да, рядом с таким портретом, девчонки, вроде моей Наташки, кажутся в десять раз привлекательнее.

Наташка, Наташка! Нарядная, бойкая, себялюбивая. Пустая, скучная, надоедливая. Хорошо одетая, наглая, циничная. Красивая, сластолюбивая, испорченная. Прямо мой женский эквивалент.

Что потеряет мир, если люди, вроде нас с ней перестанут существовать? Станет ли ему без нас скучно?

Нет, положа руку на сердце. И мне грустно. Неужели же я, в самом деле, даже учиться нормально не могу?

Ну, не нравится мне этот «Культпросвет»? Ну, и черт с ним! Существует же масса других учебных заведений. Огромное количество других специальностей. Взять хотя бы технические ВУЗы?

Только вот в технике я ни черта не понимаю. И к физической работе у меня имеется стойкое отвращение.

Вообще я потерянная душа. Было у верующих когда-то такое понятие.

У атеистов его нет.

6 ноября

Иногда мне сниться странный, жуткий сон.

Будто я плыву на корабле ночью. На палубе развешаны разноцветные фонарики. Они светятся, отражаются в воде. Все вокруг искрится и переливается. Громко гремит музыка. Женщины, словно сошедшие с их, забугорного, экрана, размноженные Мерилин Монро и Бриджит Бардо, гуляют по палубам, подставляя лицо легкому ночному бризу.

Ветер играет надушенными женскими волосами. Женские груди трепещут под легкими, сверкающими тканями в предвкушении сладострастной ласки и неги. Глаза сияют.

Мужские руки покровительственно обнимают тонкие или полные гибкие станы.

И меня охватывает нестерпимое страстное желание иметь в своих руках точно такие же холенные, пышные, мясистые груди и бёдра.

Но я присутствую на празднике инкогнито. Я – бесплотный дух.

Отвернувшись от ликующей толпы, то ли воспаряю в небо, то ли корабль растворяется подо мной, расплываясь, словно сделан из морской зыбки?

Некоторое время парю над монотонно колеблющимися волнами. Холодно, колюче светятся звезды, недостижимые, непостижимые, далекие и прекрасные.

Затем вода расступается, и я вижу, как в глубины океана уходит женское тело.

Вижу бессмысленно распахнутые в никуда глаза на восковом лице, колеблющиеся вокруг лица темные длинные косы, напоминающие гигантские водоросли.

Выражение лица пустое – ни гнева, ни скорби, ни протеста. Ни обещания, ни угрозы. Ничего. Пустота. А черты красивые, тонкие.

И жуткие.

Но главная суть ночного кошмара не в лице, не в его выражении – кошмар заключается в медленном погружении.

Вода поначалу имеет лазоревый оттенок. Но чем глубже мы опускаемся, тем сильнее меркнет свет, тем плотнее окружающий мрак.

Меня охватывает ужас.

Я понимаю, что, увлеченный, слишком глубоко спустился, что назад не вернуться.

Я слабо пытаюсь сопротивляться, бороться. Но тело наливается свинцом, усталость смежает веки.

Неудержимо тянет вниз.

Тишина сменяется странными звуками. Непонятными, чужими, доносящимися из запредельной мглы, в которую несет меня мертвящий поток.

Я понимаю – вокруг не только темно, но и необыкновенно холодно. Делаю безуспешный, жалкий рывок, стараясь подняться наверх, на поверхность.

Лишь разворачиваюсь лицом к скупо пробивающемуся сквозь толщу воды солнцу.

Последний, живительный луч с трудом разрезает себе путь, прощаясь со мной.

Я смотрю на осколок света, понимая, что возможность видеть вот-вот оставит меня, что я останусь одни в мокром влажном Царстве Смерти.

Что лицо мое станет таким же бессмысленным, как у темного ангела, который увлек меня за собой.

А потом я больше ничего не вижу.

Волны качают, принимая в огромную колыбель, в ледяные объятия. Я не испытываю страха. Меня больше ничто не тревожит и не беспокоит.

Я чувствую, я ощущаю себя мертвым.

Я знаю, что мертв.

Психиатр сказал бы, что это сублимация.

Так и есть.

14 февраля

Сейчас ночь. Темно и холодно. То, что случилось – оно просто случилось и всё.

Есть вещи, которые трудно не то, чтобы вымолвить словами. Их в тишине не нашепчешь ветру.

Пусть слова исчезнут – одно вослед другому, как лепестки цветка в осеннюю бурю.

Открыть окно, туда, в ночь! Подставить лицо холоду и мраку, синему лунному свету, льющемуся с неба. И смыть, смыть с себя все воспоминания! Сорвать их вместе с кожей! Выжечь из мозга!

Но я знаю, это невозможно.

Придётся помнить.

Я не мог сделать ничего подобного? Но факт остается фактом – сделал.

Я? Или он?

Скорее он, чем я. Я ведь был слишком пьян.

Как нелепо, как неправильно судить других людей! Но как часто мы любим заниматься именно этим. Охаиваем других в гордой уверенности, что с нами, любимыми, подобного произойти не сможет.

«Только не со мной! Я-то не могу быть столь глупым, жадным, порочным», – как часто мы думаем именно так?

И как часто ошибаемся! Можем.

Я, по крайней мере, точно могу.

Меня ужасает даже не случившиеся, а то, как внезапно и в тоже время вполне естественно все произошло.

Я не педераст. Никогда им не был. Даже склонностей подобных за собой не замечал. Просто был слишком пьян для того, чтобы соображать. Вообще что-то соображать. И все.

В комнате тикают часы. Отвратительно долбит в уши ход их механических колес, маятников, или что там ещё есть в этих часах?

Может быть, не стоит все обострять?

Откуда мы знаем, что происходит у других, за закрытыми дверями и высокими стенами?

С другой стороны, какое мне дело до других? Самое страшное именно то, что нельзя уйти от себя. Нельзя притвориться перед собой другим человеком.

Я окончательно потерялся.

Я не знаю, что мне с собой делать.

Каждый мой новый шаг хуже предыдущего.

Скатываюсь в бездну, в хаос. Понимаю это, переживаю, но продолжаю делать за шагом шаг вниз.

Моя душа похожа на какую-то разлаженную систему, в которой надрывно визжит сигнализация и мигают разноцветные сигнальные лампочки.