По прошествии немалого времени, когда Джерри уже возвращался домой, он вдруг заметил:

– Это правда. Трое – уже толпа.

– Тут я с тобой совершенно согласен.

– Если бы у меня не было девушки, все было бы нормально.

– Я прекрасно понимаю твою проблему.

– Ну, и что ты собираешься по этому поводу делать?

– Ты же прекрасно знаешь все трудности.

Джерри начал смеяться.

– Это из тех вещей, из-за которых потом можно помереть со смеху. Когда-нибудь я расскажу про тебя Дафне и она мне ни за что не поверит.

– Точно, не поверит. Я уже успел убедиться в этом. Нет никакой необходимости верить в это, когда ты сам знаешь, что все правда, что это случилось с тобой. Я думаю, что даже если нечто подобное и случалось раньше, никто не мог представить никаких серьезных доказательств.

Однако, Джерри не интересовала проблема в целом. Он хотел лишь решить свой, частный вопрос.

– Я вполне смог бы пройтись по парапету небоскреба.

– Мне почему-то кажется, что второй раз это не сработает.

– Я никогда особенно не любил виски. Но если это поможет…

– Джерри, мне кажется, ты должен застать меня врасплох. Я никогда сам не выбирал путь, по которому уходил. В твоем случае это может оказаться очень трудным.

– Я понимаю, что ты имеешь в виду. Ты думаешь, я недостаточно умен. Тебе кажется, что я никогда ничего не смогу придумать.

Это было правдой. Бодейкер тоже был лишен воображения, присущего Джуди и Россу, а они оба, после того, как приняли решение избавиться от Флетчера, проявили незаурядные качества, чтобы выкинуть его из своего разума.

Возможно, размышлял Флетчер, способ не так важен, как они все думали. Ни его хозяин, ни он сам, ни они оба вместе, не могли просто щелкнуть пальцами, чтобы чудо свершилось.

Однако после того, как хозяин принимал окончательное решение, все оказывалось совсем не таким сложным, как думал Джерри. Иначе Флетчер не смог бы покинуть своих предыдущих хозяев за такой короткий промежуток времени, ведь это всегда происходило после того, как они начинали понимать, что дальше так продолжаться не может и давали ему это понять – намеками или как-нибудь еще.

Намек – может быть, в этом заключен какой-то важный смысл. Джуди, за очень короткое время получила от него то, что ей было нужно, а потом выгнала его вон. Росс, после более длительного промежутка времени, сделал то же самое. Бодейкер, хотя он ничего и не делал, чтобы избавиться от Флетчера, сохранял его до тех пор, пока мог что-нибудь получить от него. Джерри, если он и мог на что-то рассчитывать, уже получил все сполна.

– Я никогда не смогу ничего придумать, – с отчаянием сказал Джерри.

Флетчер, однако, не стал особенно беспокоиться. Этой же ночью, когда Джерри мирно спал, Флетчер, впервые, сумел сделать переход в тот момент, когда не происходило никакого кризиса – во всяком случае с той стороны, на которой находился он сам.

Он был стариком и к нему приближалась смерть.

Флетчер, который уже несколько раз считал, что готов к смерти – окончательному, полному исчезновению – обнаружил, что до сих пор не знал, что такое настоящее смирение перед ее лицом. Старик, который, конечно же, был сэром Чарльзом Ширли, доживал свои последние часы. Он знал об этом и радовался.

Хотя не существует ничего более жалкого, чем безумный старик, умирающий в сумасшедшем доме, ненависть к нему Флетчера – а Флетчер ненавидел только одного человека на всем свете – отнюдь не уменьшилась. Наоборот, эта ненависть была такой жгучей, что она даже вернула на короткое время интерес к жизни у самого Ширли.

Он лежал на больничной койке в пустой и безрадостной палате. На самом деле, палата была не совсем пустой – на одной из пяти соседних железных коек лежало другое умирающее существо, которое, вероятно, было женщиной.

Похоже, что старые, умирающие люди помещались в палаты без учета их принадлежности к тому или иному полу.

Больше в палате никого не было. Горел тусклый свет.

Флетчер не мог вылечить Ширли. Он ничего не мог для него сделать, да и ничего бы делать не стал, если бы и мог – ведь именно этот человек мучил его и превратил его жизнь в извращенную пытку.

Однако, сам того не желая, он помог Ширли обрести на время некоторую ясность сознания. Старик, который вот уже тридцать пять лет был безумен, вдруг сказал:

– О, привет, я часто о тебе думал. Тебе удалось изменить мир?

– Нет, – мрачно ответил Флетчер. – После общения с тобой я стал моральным уродом, и в мире не нашлось для меня места.

Ничего даже отдаленно напоминающего сожаления и стыд не появилось в мыслях старика.

– Значит, я потерпел неудачу? Ну, может быть, я пытался достичь невозможного.

Ширли сделал то, что считал своим долгом. Хирург, который изо всех старался во время проведения операции, не может позволить себе чувствовать вину, когда его пациент умирает, даже если в результате выясняется, что не будь этой операции, он смог бы прожить еще сорок лет. Если хирург не совершил ошибок, то ему не в чем себя винить.

Ширли верил, все еще продолжал верить, даже после долгих пустых лет, в течение которых он не был способен даже на одну связную мысль, что все, сделанное им с Джоном Флетчером, было совершенно правильным, даже и в том случае, если его эксперимент не удался.

– Неужели ты не понимаешь, что если тебя и можно оправдать за попытку развития моих телепатических талантов, то не может быть никакого оправдания тому, что ты заставил меня ненавидеть женщин, пытался сделать из меня религиозного фанатика, превратив в одинокого, несчастного человека?

– Я сделал то, что считал нужным, – безмятежно отозвался Ширли.

Флетчера заинтересовал фанатизм Ширли, и он обнаружил, что это несколько притупило горечь. В первый раз контакт Флетчера с больным разумом оказался бесполезным – он никак не мог на него подействовать. Да, разум Ширли, впервые за долгие годы, прояснился, но не более того.

Возможно, такой старый мозг уже не может воспринять новых мыслей.

Ширли продолжал:

– Кроме того, как ты наверное помнишь, тебя у меня отобрали. Мне не удалось завершить твое обучение. Я не в большей степени ответственен за твою судьбу, чем инженер за наполовину недостроенный механизм. Если бы тебя оставили со мной… Какую дурацкую ошибку я сделал, когда все вышло наружу. Зачем я вообще отвел тебя к монументу Скотта?

– Да, расскажи мне, что же там произошло. Почему после того, как ты прятал меня от всего мира в течение четырех лет, ты дал себя арестовать, как злодея в викторианской мелодраме?

– Мне все труднее становилось заставлять тебя упражняться. Ты был слишком силен для меня. Все было на моей стороне, кроме твоих удивительных способностей. В каком-то смысле между нами шла борьба – между взрослым мужчиной и малым ребенком – и тебе удавалось выигрывать почти каждый раунд.

Флетчер сухо заметил:

– Похоже, тогда я растратил все свои способности к успеху. С тех пор меня постоянно преследовали неудачи.

– Неудачи? Невозможно. Только не тебя. Ребенок, которого я знал не был рожден для неудач. Я мог потерпеть поражение. Только не ты. Значит, ты этого хотел.

Флетчер собрался было запротестовать, но тут он кое-что вспомнил.

Он всегда получал то, на что рассчитывал.

Только вот получалось так, что во всех серьезных вопросах он был настроен на неудачу. Неудачи на работе, с девушками, в тестах Бодейкера – все кончалось именно так, как он и предполагал.

А что произошло бы, если бы он предполагал успех?

Он говорил Бодейкеру о «мелких чудесах, о которых и упоминать не стоит». Даже мелкие чудеса не были неудачами. Когда он захотел поговорить с Анитой без свидетелей, он сразу пошел с ней в раздевалку, которая, конечно же, оказалась свободной. Мелочь, такая мелочь, о которой и упоминать не стоит – значит, она не считается.

А может быть, тут-то он как раз и ошибается?