— Вздор. Все вздор, Эллис. Я иду на это только из чувства самосохранения. Ничего драматического тут нет.

— Уж больно здорово момент подгадан, в этом и драматизм, — сказал Эллис. — А может, подгадан плохо, но это уж как она посмотрит.

— Да, подгадано в самый раз.

— Признайтесь мне… не хотите — не надо… но вот сегодня ночью вы ляжете с ней. И все будет так, точно ничего такого и не предвидится?

— Да, если она будет в настроении.

— И она ничего не заподозрит?

— Врядли. Не забывайте, ведь у нее завтрашняя премьера на уме.

— И это будет ваша последняя встреча с ней?

— А, черт вас возьми. Нашли о чем спрашивать. Откуда я знаю, что будет через год, через десять лет? А может, вы собираетесь вселиться к ней? Поэтому и спрашиваете?

— Нет, я вот о чем думаю: неужели можно в последний раз лечь с женщиной и ничем не выдать, что это последний раз? Я бы не мог. Очутись я на вашем месте, она поняла бы, что дело неладно. Я много болтаю в постели. Что ни придет в голову, то и говорю. Теперь отвечу на ваш вопрос — не думаю ли я вселиться. Было время, когда я и длинной жердью до нее бы не дотронулся. Теперь дело другое. Эта бывшая нимфоманка того и гляди станет одной из первых леди на театре. Она медленно, но верно подбирается к тому неуловимому, что называют класс. Зена Голлом, которую я, бывало, нанимал за сто семьдесят пять долларов, — это совсем не та Зена Голлом, что участвует у меня в завтрашней премьере. Заглядывая вперед, когда мне пойдет седьмой, а то и восьмой десяток, я бы не прочь побаловать себя интимными воспоминаниями о ней. Как Пег Макинерни с ее знаменитыми писателями. Как те богачи с их оперными примадоннами.

— Тогда мой отъезд вам на руку. Действительно, я здорово подгадал.

— Если только она не вернется к этому без пяти минут гангстеру.

— Не вернется, — сказал Янк. — А если и вернется? Вы же не собираетесь жениться на ней.

— Кто говорит, что не собираюсь? Если, сохрани Господи, моя теперешняя жена опять вздумает кататься верхом в Сентрал-парке, как несколько лет назад, и ей попадется норовистая лошадь, которая сбросит ее в пруд, почему бы процветающему продюсеру не предложить руку и сердце Звезде? Развод с теперешней моей супругой обойдется слишком дорого. Но если условия позволят, я бы женился на Зене. Мы с ней одной религии, а это весьма кстати.

— Опять вы, Эллис, несете чепуху. Вам хочется спать с ней, и так оно, наверно, и будет.

— Вы не допускаете, что у меня могут быть более высокие соображения?

— Нет.

— Ну что ж, может, вы и правы. Спорить с вами я не стану. Должен только сказать, что из вас получился бы мерзкий шадхен, если вы понимаете это выражение.

— Сват.

— У вас прекрасный слух, Янк. Прожили вы в Нью-Йорке недолго, а сколько еврейских словечек нахватались.

— При чем тут Нью-Йорк? У нас в Спринг-Вэлли был сосед — профессор политической экономии, Мортон Сперри, с женой и тремя детьми. Так что Нью-Йорку я ничем не обязан — даже несколькими еврейскими словами.

— А у профессора и миссис Сперри дочка была?

— Две дочки.

— Ваши ровесницы?

— Спрашивайте прямо, Эллис.

— Ну как, было?

— С одной было. А что?

— Значит, Зена для вас не в новинку?

— Как еврейка? Зена даже кошерного не соблюдает. Но если хотите узнать о ней побольше, докапывайтесь сами.

— Джентльмен! Закон чести! — сказал Эллис.

— Джентльмен от посудной мойки, — сказал Янк. — Ну, мне пора, Эллис. Вы, надеюсь, бережете свое больное сердце? Столько волнений!

— Ну, положим, насчет больного сердца это все было вранье. Теперь я, по-вашему, преступник, уголовный тип?

— Да нет, Эллис, вы на самом деле славный малый.

— Выслушать такое от вас! Считаю это величайшим комплиментом.

— Правильно. Только смотрите, чтобы мой комплимент не ударил вам в голову.

— Когда же мы простимся? Сейчас или завтра вечером? Я хочу пожелать вам доброго пути.

— Если вы только посмеете пикнуть, что я уезжаю, не видать вам ни одной моей новой пьесы. И если вы хоть на пенни меня обманете, я скажу Пегги, чтобы она связалась с Гильдией драматургов. Ну, всего хорошего, Эллис. Завтра вечером увидимся. На минутку.

Дом стоял на краю поселка Ист-Хэммонд, население 482 человека, среди которых, видимо, было мало таких, кто рано встает. В центре Ист-Хэммонда Янк Лукас увидел заправочную станцию, но она еще не открывалась — внутри горел зажженный на ночь свет. Лампы горели и в почтовом отделении и в банке. На стрелке дорожного указателя у заправочной станции стояло: «Джорджтаун — 8 миль». Точно такой же знак под ней указывал в обратном направлении: «Куперстаун — 9 миль». Куперстаун Янк Лукас уже видел, он только что приехал оттуда, и признаков жизни в нем было не больше, чем в Ист-Хэммонде. В Куперстауне указатель бензиномера в машине Пег Макинерни только коснулся буквы Б. В Ист-Хэммонде уже не оставалось никаких сомнений, что о восьми милях до Джорджтауна нечего и думать.

Он подрулил к бензоколонке и вышел из машины. Шести часов еще не было, но откуда-то ведь взялись эти легенды о том, что в Новой Англии встают чуть свет? Он услышал петуха, потом другого, и, пока решал, что ему делать, мимо прогрохотала огромная машина. Это была молочная цистерна. Он помахал шоферу, но шофер не обратил на него внимания. Ни закусочной, ни ресторана здесь, конечно, не было. Почти всю ночь он ехал куда глаза глядят, в городишке Хусик-Фолз сделал остановку и съел два тощих сандвича с рубленым бифштексом, но сейчас опять хотел есть. Хуже того, ему хотелось спать. Он зашел за бензоколонку и помочился — сонливость на минуту исчезла. Ну вот, заехал он сюда, в вермонтский поселок, с кучей денег в кармане, и негде выпить чашку кофе или переночевать за плату. Можно поспать в машине, пока заправочная станция не откроется — час, может быть, два часа, но ему хотелось раздеться, надеть пижаму, лечь на кровать с чистыми простынями и спать, спать, спать. И тут он вспомнил, что возле крайнего дома при въезде в поселок на лужайке была дощечка со скупой надписью: «Сдаются комнаты». До этого дома было всего два небольших квартала, и он пошел туда пешком.

Подойдя к дому с другой стороны, он увидел, что в кухне горит свет. Стоило ему ступить на дорожку к крыльцу, как в доме залаяла собака, а когда он подошел к кухонной двери, она оказалась не заперта. Послышался женский голос:

— Входи, Эд.

— Это не Эд, — сказал Янк Лукас. — Я увидел ваше объявление.

Собака — помесь фокстерьера с какой-то другой мелкой породой — выразила свою подозрительность откровеннее, чем хозяйка.

— Вы приехали на машине? — спросила женщина.

— Я оставил ее у бензоколонки. У меня горючее вышло.

— Там обычно открывают в семь, в половине восьмого. Вы один?

— Один. Я ехал всю ночь, от самого Нью-Йорка…

— От города Нью-Йорка?

— Да. И вот думаю, нельзя ли где-нибудь позавтракать и отоспаться за ночь.

— Обычно после завтрака люди занимаются делами. Разрешите посмотреть паспорт на вашу машину. Какой-нибудь документ. Я, как правило, не беру постояльцев, которые ездят в одиночку. У меня останавливаются больше парами. Муж и жена.

— А черт! Паспорт я оставил в машине.

— Тогда ваши водительские права, — сказала женщина.

— Ну все! У меня их нет.

— Нет водительских прав? Можете нарваться на неприятности.

— Да, знаю.

— Особенно здесь, у нас. Сейчас проводится кампания, вылавливают людей, которые ездят без прав.

— Машина не моя, а моих знакомых. Последние годы мне собственная машина не требовалась.

— Все-таки права иметь стоит. У меня они есть, хотя машины нет.

— Тогда давайте вот как сделаем. Я остановлюсь у вас, заплачу вперед и проживу до тех пор, пока не получу прав в штате Вермонт.

— За комнаты всегда платят вперед, такое уже правило, — сказала женщина. — А никаких других документов у вас нет?

— Страховой полис и воинский билет. И вот это. — Он протянул ей книжечку дорожных чеков на тысячу долларов.