— Лукас. В Куперстауне есть семья Лукасов, они вам не родня? Уоррен Лукас?

— Насколько я знаю, нет. Я родом из западной части Пенсильвании, но последние несколько лет живу в Нью-Йорке.

— Ну что ж, как будто все в порядке. Комната — пять долларов за ночь, деньги вперед. Кормлю я обычно только завтраком. Цена — доллар. После девяти-десяти утра туристы не задерживаются. Им надо в дорогу. Вы как хотите — на неделю и чтобы с питанием?

— Может быть, и дольше. На то, чтобы получить права, неделя уж, наверно, уйдет. Как вы думаете?

— Да кто его знает? Я свои получила так давно, что не представляю себе, какие сейчас порядки и правила, если получать заново. Но неделя-то, наверно, пройдет.

— Ну, тогда на неделю, — сказал он.

— Семь суток будет тридцать пять и, скажем, четыре доллара в день питание — это двадцать восемь и тридцать пять, всего шестьдесят три доллара. Готовлю я сама, ничего особенного не подаю, но пища простая, хорошая. Все свежее, по сезону, хотя кое-что будет из консервов, например спагетти, я их сама люблю. Хлеб и печенье пеку дома. Вы без чемодана пришли?

— Он у меня в багажнике.

— Ну вот, пока вы за ним сходите, я приготовлю вам завтрак. Яйца сварить или яичницу? А кашу будете?

— На полную катушку. Овсянку. Яичницу. Бекон. Тосты. Кофе.

— И выпишите чек на мое имя. Анна Б. Фелпс.

— Шестьдесят три доллара? Я дам наличными.

— Вот и хорошо. От наличных я не откажусь, — сказала она. И засмеялась. — Здорово я вас провела, мистер Лукас?

— Как?

— В Куперстауне никаких Лукасов нет. Да и в Ист-Хэммонде, и в Джорджтауне, и во всей нашей округе тоже нет. Я знаю фамилии почти всех, кто жил в здешних местах за последние двести лет. Была когда-то председателем Исторического общества, так что мне ли не знать.

— Да уж, конечно, — сказал Янк.

Собачонка вскочила с места, негромко радостно взвизгнула, и в дверях появился человек.

— Входи, Эд, — сказала миссис Фелпс.

Человек этот, одетый в клетчатую куртку, называющуюся автомобильной, в рубашку из шотландки, без галстука, в купленных на распродаже брюках морского пехотинца и сапогах из обмундирования десантника, не выказал удивления при виде незнакомца на кухне у Анны Фелпс.

— Здравствуйте, — сказал он. — Здравствуй, Анна. — Он положил свою черную кожаную фуражку на стул и сел к столу. Потом охватил пальцами чашку с блюдцем и принял выжидательную позу.

— Я скоро буду, — сказал Янк.

Когда он вернулся с чемоданом, Эд уже ушел.

— Это был Эд Кросс, — сказала Анна Фелпс. — Он заходит ко мне каждое утро перед работой выпить чашку кофе. Живет по-холостяцки. Правда, сестра с ним, но она так рано не встает.

— А мне казалось, что в этих местах все встают чуть свет.

— Есть которые и встают. На молочных, на птицефермах. А в поселке зачем вставать раньше половины седьмого или семи часов?

— А что делает такой человек, как мистер Кросс?

— Что делает Эд? Как по-вашему? — сказала Анна Фелпс.

Она поставила на стол тарелку с овсяной кашей и показала ему на кувшин со сливками.

— По-моему, он работает руками. Они у него сильные. Ногти обломаны. Не плотник?

— Да, в этом роде. Он кровельщик, вернее, раньше был кровельщиком. Теперь работает от городского управления. Водит школьный автобус, а в свободные часы — грейдер и трактор. Вот кого надо было спросить, как получают права. Не сообразила я, да мне надо было думать о трех отдельных завтраках: Эду, вам и себе. Ну, как овсянка?

— В самый раз. Я люблю чуть солоноватую.

— Это потому, что я положила сверху кусок соленого масла. В том все и дело. Человеку вашего сложения нечего бояться лишнего веса. А вот Эду надо за собой следить. Он теперь пьет кофе без сливок. Без густых сливок. Я их разбавляю — половина на половину. Врач велел ему сбросить фунтов двадцать. Это было два года назад. Он, правда, не сбросил, но и не прибавил. Если человек работает во всякую погоду, ему нужно немножко жирку. Костлявых эскимосов еще никто не видел.

— Я вообще эскимосов не видел.

— На картинках-то видали. Из вас эскимоса бы не вышло.

— Пока что меня на это никто не соблазнял, — сказал Янк.

— Как так не соблазнял?

— Превратиться в эскимоса, — сказал Янк.

— А-а, понятно. Поджарить вам еще хлеба?

— Да нет. Спасибо. А мистер Кросс вдовец?

— Почему вы спрашиваете? Да, вдовец. Но почему вам пришло в голову поинтересоваться?

— Я приглядываюсь к людям. Последнее время все думаю, как человек проявляет заботу о других. Вот, например, вы кормите Кросса по утрам завтраками, а его сестра тем временем лежит себе в постели.

— Да при желании Эд мог бы и сам приготовить завтрак. Кое-что он так готовит — первый класс. Но его жена была моя большая приятельница, и это уж самая малость, чем я могу ему помочь. Он мою помощь отрабатывает. У нас здесь знаете, какие снежные заносы бывают? И если бы Эд не приходил с лопатой, мне бы самой надо было вылезать и откапываться по утрам. Сколько раз, бывало, наметет вровень с подоконником. Не будь Эда, Принцу утром и не выйти бы по своим делам.

— Принц — это тот свирепый пес, который хотел отгрызть мне ногу? — сказал Янк.

— Ага. Ну, если вы кончили, я покажу вам вашу комнату. Она в мансарде, там вам будет спокойнее, и отдельная ванна есть. Раньше наверху ванны не было, но я поставила позапрошлым летом. Новенькая. Я весь день то ухожу, то прихожу, так что если вы проснетесь и захотите есть, можете слазить в холодильник.

— Я, кажется, целый день просплю. Может быть, даже до следующего утра.

— Вот и хорошо. По вечерам у нас делать особенно нечего. В Джорджтауне есть кино, да мне до того надоело — все Джин Отри, Джин Отри, Джин Отри. Я совсем перестала ходить. Эду он ничего, нравится, но Эд любит пение, а я нет.

— Большое вам спасибо, миссис Фелпс, — сказал Янк.

Они продолжили знакомство ближе к вечеру. Янк, в пижаме и в купальном халате, пил на кухне кофе с поджаренным хлебом, и в это время вернулись миссис Фелпс и Принц.

— Сами хозяйничаете? — сказала она. — Ну как, отоспались?

— Спасибо. Немножко, — сказал он.

Она улыбнулась.

— Я вижу, вы поджарили хлеб над огнем. Эд тоже так любит. А готовить вы умеете?

— Не мастак. Зато посуду мою очень хорошо.

— В армии многие молодые люди этому научились.

— Я научился в ресторанах. Работал мойщиком посуды.

— Чем вас покормить? Если подождете, то скоро ужин. Нет, лучше подгоните сюда машину, пока заправочная станция не закрылась. А то еще заподозрят что-нибудь, если она простоит всю ночь. Хозяин там Мэтт Льюис. Скажите ему, что остановились у меня, тогда он не станет приставать с расспросами. Он вроде полисмена. Констебль. Я не знаю, как это у них там, но Мэтт имеет право арестовывать. Если машина заночует у него, не миновать вам его расспросов, и тогда выяснится, что у вас нет прав.

— Господи! Да вы обо всем подумали, — сказал Янк. Он оделся и пригнал машину. У него появилось смутное подозрение, что Анна Фелпс заглянула к нему в чемодан.

— Я перестелила вам постель, может, вы еще не выспались. И прибрала в комнате и проветрила. Ну, как там с Мэттом, все обошлось?

— Стоило только сказать, где я остановился.

— По-моему, вы еще поспите. Правда, вид у вас — не сравнить с утренним. Давайте я сделаю вам гренки на молоке, вы поедите и пойдете к себе досыпать.

— А одеяльце вы мне подоткнете?

— Что?.. Знайте меру, мистер Лукас. Знайте меру.

— Да я пошутил, вы же понимаете, — сказал он.

— Дурная шутка, — сказала она.

— Да, верно. Извините меня. Больше я не буду злоупотреблять вашим гостеприимством.

— Прошу не забывать, всему есть мера. Я, может быть, гожусь вам в матери, но я не мать вам. Гренки принесу, когда будут готовы.

Раз или два в течение ночи его будили какие-то звуки и отсутствие звуков, но все остальное время он спал крепче даже, чем днем. Долгий сон показал ему степень его физического и нервного истощения, и не столько путешествие, сколько сон был тем средством, тем мостом, по которому он совершил переход от мира, оставленного позади, к миру, открывшемуся перед ним. Он лежал в уюте чистых белых простынь, на чистой белой наволочке, заведя руки за голову, спокойно глядя перед собой широко открытыми глазами. Он освежился, восстановил, укрепил силы и чувствовал себя свободным. Он узнал по грохоту молочную цистерну, когда она проехала мимо дома, и этот звук был уже знаком ему, уже входил в его новую жизнь. Он встал, побрился, надел халат и сошел вниз. Фокстерьер проворчал для порядка и умолк.