05. А затем меня (я был наивен — тогда еще удивился) вызвал к себе «на разговор» директор, Карпель Анатолий Борисович. Он мне популярно объяснил «структуру работы нашего научно-исследовательского учреждения». Так вот. Оказывается, основная масса сотрудников института — это просто люди, которые по всей земле собирают информацию — скажем так, обо всем понемногу. Но основной же проект, ради которого и был некогда создан институт, это, конечно…

А что бы вы думали? «Черный крест».

Карпель еще сказал мне, что на сегодняшний день проект прикрыт, но есть огромное количество информации по проекту и прочая, а приказа об ее уничтожении сверху еще не поступало.

— Там, — сказал директор, многозначительно поднимая кверху глаза и указательный палец правой руки, — сейчас идет нешу-у-у-уточная борьба за наш проект. И чья еще возьмет, одному Богу известно. А пока… систематизируйте базы данных, которые у вас уже есть, которые вы сами добыли во Франции, и наши, институтские, и ждите дальнейших распоряжений. Когда же захотите снова послать докладную записку на имя Главного, не утруждайтесь, зайдите ко мне. У меня тут с ним прямая связь. Вы поговорите, а я послушаю.

06. Я целыми днями сидел в институтской, гектаров десять под землей, библиотеке. Здесь я однажды напоролся на книгу в которой воедино была собрана информация об обмундировании военных разных стран в XX веке.

Оказывается, любопытно, наша форма очень похожа на форму немцев в 40-х годах. Только вот ботинки у нас покруче будут.

Ну, то есть форма не похожа, скажем так, а просто калька с той, немецкой, и все. Даже как-то не по себе стало. Жарко в библиотеке? Или кондиционер плохо работал? Не настроили еще?

А еще как-то раз я совершил преступление: не желая больше таскать подносами в библиотеку чай из буфета, взял с собой из своего отдела чайник. Мои сослуживцы очень обиделись. Они пьют чай в отделе каждые полчаса — не то что я, бездельник, каждые пять минут, и я заставил их пропустить три чаепития. Хотя все прекрасно знают, что я днюю и ночую, кстати, лишь для собственного удовольствия, в библиотеке, им понадобилось на сей раз полтора часа, чтобы разыскать меня и, следовательно, чайник. Пришлось извиниться и купить себе свой.

Ну., через три дня они перестали обижаться.

07. Тем временем я покинул общежитие для молодых офицеров: мне дали квартиру на тридцать втором этаже тридцатипятиэтажного дома на Филевском парке. Мои товарищи удивлялись — они ждут значительно дольше. Стандартная современная квартира, «по потребности» — одна огромаднейшая комната и мизерные кухня и санузел.

А также огромный, я назвал его «моя Красная площадь», балкон. Даже страшно выходить. Воет ветер, и я смотрю на Поклонную ropy.

Квартиру на самом деле в любой момент могут отнять, и я не спешу здесь «окапываться», делать ремонт и прикупать мебель. А может случиться и так, что проживешь в ней лет сорок. Я купил раскладушку и два стола — для компьютера и на кухню. А также складные стульчики.

Мама радовалась до слез. Она говорила, что я совсем уже взрослый, а папа вспоминал, как ему дед рассказывал, что раньше с жильем было непросто. Мы отметили. На отмечание я еще приглашал Аню, но она не пришла. Когда родители ушли, я продолжал отмечать в одиночестве.

Я размахивал бутылкой, как бы чокаясь с кем-то извне, с кем-то, кто находится там, вдали, у самой Поклонной горы, там, где монумент павшим героям последней войны, там, где на гранитных досках выгравированы золотом имена всех погибших в Третью мировую. Там есть имена и моих товарищей. Я чокаюсь с ними до двух ночи, а ветер уносит мои слова в никуда, к Москве-реке на север. Меня никто не слышит и никогда даже при всем желании не смог бы услышать: толстые специальные звукоизолирующие стены разделяют жителей этого дома, а так же высокий этаж и вой ветра. Утром обнаруживаю, что несколько заблевал свою «Красную площадь».

08. Потом институт, как раз на новоселье, отнял у меня машину. Это броневик «Чайка-Москвич» — гражданский кузов на военной «основе». Кузов темно-темно-темно-серого цвета — такой, что понятно — не черный, но серый. Такой цвет только у., таких, как я, и все это понимают, особенно постовые. Но это на стационарах, а вот на нестационарах иногда и не понимают. Однажды меня оштрафовали за то, что я ехал на красный.

— Вам все ясно?

— Что?

— Ну, что вы нарушили?

— А что я сделал?

— Вы проехали на красный сигнал светофора.

— А где светофор?

Зато вместе с тем, что у меня изъяли машину мне очень, очень секретно, под подписку, сообщили, что Москву и институт соединяет ветка метро.

Так вот.

Только об этом почти никто не знает. Прямая ветка от института к самому центру С «институтской» ветки метро можно перейти по ходу на станции, соответственно по станциям — Смоленскую, Арбатскую и Площадь революции. На Смоленской вы просто сходите и поднимаетесь на лифте наверх, а после выходите в одну из служебных дверей вовне на станцию Смоленская обычного метро. Примерно то же самое и на Арбатской, только, выйдя из лифта, вам надо еще подняться по достаточно крутой и с неудобными ступеньками лестнице наверх.

На Площади революции же есть эскалатор, а выходите вы в некий узкий коридор, напрямую соединенный с отделением милиции. И вы выходите из отделения милиции. В гражданском. А это странно, потому что из отделений милиции обычно людей в гражданском увозят.

Но не это важно. Мне, для того чтобы попасть на свой Филевский парк, нужно выйти на станции Смоленская нашего метро, перейти на станцию обычного метро и потом, обычно, я выхожу на улицу со Смоленской синей ветки по переходу к Смоленской-2 голубой ветки — и прямиком и без пересадок домой.

А мой дом упоительно пахнет новостроем.

09. А я пытаюсь дозвониться Анне, но ее нигде нет. Нет на работе, нет дома, не отвечает ее мобильный телефон. Однажды голос мне сообщает, что мои номера, как служебные, так и домашние и мобильные, на ее мобильном заблокированы.

Я пытаюсь подстроить встречу, но мне все не удается. Я должен сидеть в институте ровно до семи, но Аня возвращается домой уже к половине седьмого. Она ускользает, как тень.

А через полгода звонит и просит больше ее не беспокоить, потому что и она, и ее родители считают, что в смерти ее брата виноват я. На словах они все как на войне были.

Тем временем я еще купил себе зеркало. В квартиру. Большое-пребольшое.

Я трачу зарплату на книги. И даже стихи стал читать. Но современные стихи:

мне не нравятся. Нас воспитывали совсем на других стихах:

Я хожу от стены к стене, я, распростерши руки, летаю на своем балконе с банкой пива, а то и с двумя, я звоню не отвечающим друзьям и Анне, я читаю чужие депрессивные стихи…

Я смотрю в зеркало и больше не вижу там молодого наголо остриженного франта в модном клетчатом костюме темно-коричневого цвета в черную клетку и в военных черных парадных ботинках, начищенных до блеска. Вместо же своего отражения я вижу черный крест.

10. — Доброе утро!

— Доброе утро!

Мы с Карпелем делаем вид, что друг другу очень рады, и пожимаем друг другу руки. Он предлагает мне сесть. А это, впрочем, я уже успел сделать и без его приглашения. Карпель жмет на кнопку у себя на многоканальном телефоне: