— Можно говорить, командир.

— Повторяю вопрос, Семен Петрович: Кого зовем?

— Да всех… Всех наших офицеров и Спивакова.

«Слишком много, — подумал Петр. — В очередной раз встаешь перед дилеммой: что хуже: обидеть честного человека или нарваться на предателя? Хотя зачем обижать людей, если у нас нет предателей?»

— Согласен.

В кают–компании собрались все офицеры «Котлина», кроме оставшегося на вахте лейтенанта Сидорова, а также старший мичман Щепетнев и кондуктор Спиваков. Петр Сухов обвел глазами подчиненных и объявил собрание открытым.

— Я получил сведения, что в ходе предстоящего сражения все русские корабли будут направлены в самое пекло, — заговорил командир фрегата. — И мы один за другим лишимся русских экипажей. Уцелеют лишь те военморы, что рассыпаны по чужим кораблям. А еще «Котлин» — его оставили в резерве Шестого флота.

— А мы–то им зачем?

— Нас с вами станут время от времени предъявлять миру как живое опровержение подлых наветов. Вот как они берегут этих разнесчастных русских!.. Мы же будем бессильно наблюдать, как гибнут наши братья. Позорная участь… А может, одним выстрелом убивают и второго зайца: в штабах боятся, что, отправленные на верную гибель, мы откажемся выполнить приказ и поднимем русские экипажи. Мы ведь однажды плюнули на приказ командира эскадры. И все это знают.

— Старый как мир принцип: разделяй и властвуй, — подач голос каплейт Бульбиев.

— То, что нас боятся, надо использовать. Ведь колода наших козырей небогата.

— А что за козыри?

— Любовь народная, — ответил за командира старпом. Произнес он эти слова с явной усмешкой. Уж больно напыщенно прозвучало — надо было смягчить эффект.

— Любовь народная, — передразнил старлей Хвостенко. — Любовь, говоришь… Это сила великая. А потому использовать ее можно лишь в самом крайнем случае — когда решается, жить нам или помирать.

— А разве сейчас речь идет не о жизни и смерти? — удивился Сухов. — Так что вы посоветуете мне, господа?

Кавторанг посмотрел на военморов. Его соратники были не то чтобы понурыми — скорее, погруженными в себя. Размышляли над неразрешимой проблемой или пытались разобраться в сумятице, разом воцарившейся в голове. Исключение составляли лишь Сухов, Бульбиев и Спиваков.

Старпом вел себя так, будто с младых ногтей не ведал сомнений и в любой ситуации знал, что делать. Это весьма опасное свойство для человека военного, вдобавок наделенного властью, однако Семен Петрович всякий раз ухитрялся с честью выходить из испытаний, что уготовила ему жизнь–жестянка.

Кондуктор подавил зевок, деликатно прикрыв рот рукой. Он с любопытством следил за реакцией офицеров на слова командира, вертел в пальцах серебряный мундштук. Сам он табак не курил, но с этой изящной вещицей никогда не расставался — обычно она помогала ему думать. Петр присмотрелся к нему и понял: на сей раз ответ у Спивакова готов заранее. И ничто сказанное на этом совещании не могло свернуть адъютанта с пути.

Офицеры молчали. Командир «Котлина» повторил свой вопрос — совсем уж конкретно:

— Сможете ли вы безропотно наблюдать, как гибнут русские корабли? Стискивать зубы, материться… и терпеть. Как терпели наши предки, когда враг топтал русское государство. Терпелка–то у нас броневая.

И тут зазвонил телефон на браслете Петра. Звук показался оглушительным.

— Капитан второго ранга Сухов — на проводе.

— Мы так не договаривались, Петр Иванович, — раздался в ухе военмора голос Ригерта.

— Наступает время перемен. Отныне нам всем будет очень трудно, — ответил командир «Котлина».

— Я оценил ваш юмор… Что вы там делаете? — осведомился контрразведчик.

— Обсуждаем ваше предложение. В спокойной обстановке.

— Когда примете решение, звякните мне, пожалуйста.

— Непременно, сэр.

Петр Сухов заблокировал телефон, окончательно отрубив связь с внешним миром.

— Согласитесь, господа: не самое хреновое на свете — чувствовать себя чьей–то головной болью? — с улыбкой произнес старпом.

— Ничего нового мы не наблюдаем, господа офицеры. Так было во все времена, на всех войнах, где Россия участвовала в коалициях… Ну, напрягите если не свою, то память предков, — заговорил кондуктор Спиваков. — В одна тысяча девятьсот четырнадцатом русские спасли Париж, потеряв в Восточной Пруссии целую армию. Потом мы гробили ради Франции свой экспедиционный корпус. А в сорок пятом, когда союзников разбили в Арденнах, нам пришлось прервать подготовку наступления и положить в Польше десятки тысяч жизней.

— Разве у нас есть выбор, командир? — спросил начальник БЧ–пять Гурко.

— Не пытай людей, Петр Иванович, — буркнул Бульбиев. — Говори уж все.

— Пришло время действовать, — заговорил Сухов. — Мне сделали предложение… — командир «Котлина» не закончил фразу.

— Руки и сердца? — усмехнулся старпом.

— Почти… Весьма заманчивое предложение. Если я соглашусь, шансов выжить у меня будет не больше, чем у солдата, наступившего на мину–лягушку.

Офицеры переглянулись.

— Значит, ёшкин кот, надо соглашаться не раздумывая, — снова усмехнулся каплейт старпом. — А если серьезно, то с первой минуты возникает главный вопрос: в этой смертельной игре мы — игроки или марионетки?

— Я еще не сказал, что нам предлагают…

— И так ясно: офицерский мятеж.

Бульбиев смотрел на Сухова ясными серыми глазами — и взгляд его был невинней, чем у младенца.

— Ну вот мы согласились… и что? По мановению волшебной палочки Флот восстанет? — спросил начальник БЧ–два Хвостенко.

— Флот будет против нас. Русских кораблей в лучшем случае дюжина. Найдется еще полсотни, где наших — от одной десятой до трети экипажа. Корабли придется брать силой — отбивать у своих боевых товарищей. Мы к этому готовы?

— Наша естественная база — Старая Земля. Сначала нужно захватить оборонительную систему метрополии. Без этого нас раздавят за пару дней, — заговорил Спиваков.

— Это уже не стратегия — тактика, — прервал его кавторанг. — А нам сейчас надо принять принципиальное решение. План восстания разработан в деталях. И придуман он не нами. И давно выполняется — шаг за шагом. С нами или без нас…

— Не лукавь, Петр Иванович, — покачал головой старпом. — Без нас заговорщикам не видать Флота как своих ушей. А без Флота любой мятеж обречен. Твои… кхм… друзья сознательно принижают нашу роль в предстоящих событиях, чтобы мы ни на что не претендовали и позволили себя водить как бычка на веревочке.

— Все надо обмозговать заранее, — поддержал Бульбиева штурман Иванов–Третий. — Потом будет поздно извилины напрягать.

— Прежде чем вдаваться в детали, я обязан спросить: все ли согласны пойти со мной? Если кто–то против, пусть скажет сейчас. Он поклянется держать язык за зубами и уйдет с корабля. Ни за кем следить мы не будем. Предателей у нас нет.

— Я не уверен в успехе, — пробормотал начальник БЧ–три Ваня Чонг. — Но я пойду с вами, командир. До конца.

— А ты, старпом?

— Я всегда мечтал о чем–то таком… Умереть русским, а не юнитом.

— Красиво говоришь, Семен Петрович! — усмехнулся Сухов и крепко хлопнул его по плечу. — Быть тебе министром пропаганды.

Все рассмеялись.

— А вы, Аристарх Львович? — спросил Сухов кондуктора.

— Я вообще только жить начинаю… А какая жизнь без драки? Конечно, я — «за».

— Все думал, когда же встанет вопрос ребром? Когда к стенке прижмут и надо будет решать? Ну наконец–то… Сразу на душе легче стало, — пробасил Хвостенко. — Я с вами, командир.

Ни один офицер не сказал «нет». К заговорщикам присоединился и старший мичман Щепетнев. Командир «Котлина» протянул правую руку к центру стола. Старпом и все остальные сделали то же — и, пусть неловко, но сцепили руки в общем пожатии.

— Вот и ладно… — удовлетворенно выдохнул Сухов.

Военморы пойдут за своим командиром куда угодно, даже на верную смерть. И потому за их жизнь отвечает именно он, кавторанг Петр Сухов.