Удивить опытного космопроходца поразительными ароматами — задача трудная. В Галактике есть великое множество веществ и существ, чьи запахи не передать словами. «К чему мне все это показывают? — подумал Петр. — Зачем парфюмерию развели? Зря только голову морочат».

Полет замедлился. Сейчас Сухов планировал над хребтом хаарского монстра, протянувшегося от горизонта до горизонта. И вдруг, ни с того ни с сего, огромная спина лопнула, с треском и хрустом разбросав по сторонам рваные, окровавленные лопасти. Трудолюбивые гусеницы, кувыркаясь, летели по небу, «ханьские груши» втягивались в монстрову плоть, оставляя после себя круглые проплешины.

Военмора втянуло в разрыв, будто могучим насосом, и понесло в глубь грандиозного существа. По лохматым стенам рожденного прохода струилась бордово–фиолетовая жидкость. Кровь или смазка. Из прогрызенных в монстровой плоти дыр в проход вываливались метровой длины куколки, покрытые беловатой паутиной и прозрачной слизью. Куколки остро пахли горчицей и пронзительно пищали.

Позади края прохода уже сблизились и дыра начала затягиваться. А впереди, в глубине чудовища, обнаружилось маленькое светящееся пятнышко. Оно росло, и вскоре стало ясно: Петра несет прямиком в расплавленный металл. В лицо командиру «Котлина» все сильнее дышало жаром.

Затормозить было невозможно. Вцепиться в плоть чужой планеты не удавалось — Сухов летел далеко от стен прохода, да и скорость его была велика. Он мысленно попрощался с отцом, Марусей и со своим верным экипажем. Знать, суждено погибнуть в чужих краях. И что лучше: сгореть или утонуть? Один хрен. Противнее всего медленно и мучительно подыхать от удушья. Но сейчас все будет быстро…

Военмор хотел опустить на лицо капюшон скафандра. Капюшон пропал — хаарцы знали свое дело. Жар нарастал, становясь нестерпимым. Петр инстинктивно зажмурился. Обожженная кожа на лице и руках пошла пузырями. Волосы на голове, ресницы и брови вспыхнули. Военмор больше не мог втягивать раскаленный воздух в горло. Все–таки ему суждено задохнуться.

Сухов закашлялся, сжег себе рот, гортань, опалил бронхи и от дикой боли должен был потерять сознание, но внешняя сила, которая влекла его в ад, каким–то образом удержала Петра в сознании. Быть может, хаарцам было интересно наблюдать, что чувствует хомо сапиенс, когда распадается его тело. Возможно, шел один из экспериментов по созданию стратегически важного оружия в борьбе с человечеством — оружия под названием БОЛЬ.

Магма была уже совсем близко. Голова, руки, грудь военмора запылали. Он горел как факел — но не умирал. И вот уже весь превратился в пламя.

Отныне Сухов не был человеком из плоти и крови. Он стал разумным огнем, всепожирающим пламенем. Он питался окружающей его косной материей. Он мог испепелить любого. Он любил и умел испепелять и никогда не пренебрегал этим пронзительным удовольствием…

Сухов распластался на полу. Он не пытался двинуть рукой или ногой — наслаждался покоем. И живительной прохладой. Пил ее всей кожей и каждым волоском, глотал, наполняя легкие, и все не мог напиться.

Он лежал на спине и смотрел на потолок, который был гладок, сер и пуст. Затем военмор ощупал себя: похоже, он цел и невредим. А вот душа насквозь прогорела и нужно время, чтобы зарастить дыры.

Сгорев дотла в недрах планеты, капитан «Котлина» возродился, чтобы вскоре снова погибнуть — теперь уже в морской пучине. Он тонул и становился водой, наполнившей его рот, горло, легкие. Он бурлил, тек, плескал, пенился и растворял в себе…

Затем его пытали космическим холодом, превращали в кусок льда. И он сам сделался леденящей стужей и с великим удовольствием морозил все вокруг. Хаарский эксперимент продолжался…

Петр понятия не имел, что в это время происходило с его экипажем. Сам он не пил, не ел и не спал которые сутки, но не испытывал от этого никаких мучений или хотя бы желаний. Его разум был оторван от тела, как и сам Петр Сухов — от вверенных ему военморов. Хотя выглядело так, будто его тело осталось при нем — целехонько. И оно безропотно подчинялось командам мозга: двигало руками–ногами, вертело шеей, разглядывало хаарские чудеса и мерзости.

Хаарский плен был вроде и не плен вовсе. Петр потом, как ни старался, так и не смог отделить воспоминания о реальных событиях от насыщенных деталями снов или весьма правдоподобных видений.

…Петр Сухов шел по серому коридору, который казался бесконечным. В стенах его не было дверей, на потолке не висели лампы, не видать было полос люминофора и светодиодов, но коридор этот оказался равномерно и не слишком ярко освещен.

Сухов шел вперед, потому что надеялся куда–нибудь прийти, — не оставаться же здесь (незнамо где), чтобы сдохнуть от жажды, голода и одиночества.

Вдруг из стены выступил черный человек без лица.

— Сюда нельзя, — мысленно произнес он.

— Почему? — военмор остановился.

— Тебе сюда нельзя, — с напором повторил Черный.

— А куда можно?

Черный не ответил. Петр развернулся и пошел обратно. Метров через сто из стены выступил точно такой же человек и сказал:

— Прохода нет.

— Я только что здесь проходил.

— Прохода больше нет, — Черный был непреклонен.

Сухов потоптался немного. Имело смысл без дальнейших разговоров двинуть Черного под дых, а потом рубануть по шее. Но безоружному военмору не хотелось начинать здесь войну. Тем более, он отнюдь не был уверен, что сумеет голыми руками прошибить Черного. Вдруг перед ним робот, скроенный из титанитовой брони, сгусток силовых полей или вовсе мираж?

Петр снова развернулся. Пошел в сторону того, первого Черного. На сей раз страж возник на его пути уже через два десятка шагов.

— Сюда нельзя.

Сухов не остановился. Он ударил плечом в грудь Черному и одновременно нанес удар в ровную, матовую поверхность его шлема — как раз в том месте, где у человека находится лицо. Черный лишь слегка покачнулся. Военмор бил снова и снова. Короткие, резкие удары в самые уязвимые места. Уязвимые для человека — не для инопланетянина.

Черный сдачи не давал. Он молча держал удар. У военмора рука устала. Оттолкнувшись от стража, он ударился в стену, скользнул по ней и оказался у Черного за спиной. Петр бегом устремился дальше по проклятому коридору. И вдруг понял: бежать–то некуда: впереди и позади плечо к плечу стоят Черные, намертво перекрывая путь.

«Они вынуждают меня убить кого–нибудь из них, — сообразил Сухов. — Но зачем? А если я не хочу убивать?»

— Пропустите, гады! Христом богом прошу! — мысленно воззвал к Черным Петр.

— Прохода нет, — ответ был прежний.

— Ну тогда не взыщите!

Военмор разбежался, насколько позволил свободный отрезок коридора, и, взлетев в воздух, ударил ногой в шлем ближнего Черного. Под каблуком что–то хрустнуло. Черный качнулся назад и наверняка упал бы на спину, но сгрудившиеся соратники удержали. Он сполз на пол, не издав ни звука.

Черные сомкнули строй. Перед Суховым снова была живая стена. Пришлось отступить. А позади теперь всего в шести шагах молча стояли еще пятеро Черных.

Если от Петра ждали убийства, они его получили. Командир «Котлина» бил Черных яростно, бил насмерть — пока впереди не осталось живых. И вдруг он обнаружил, что поверженные Черные исчезли. Военмор обернулся. Коридор позади тоже был пуст.

— Сволочи! — прошипел Петр и пошагал дальше — в никуда.

Чем дольше он шел, тем яснее понимал: это был психологический тест. И он, капитан третьего ранга Петр Сухов, этот хаарский тест провалил.

Сухов снова сидел в командирском кресле. Рядом застыли его товарищи. Время для них по–прежнему не существовало или было остановлено — не суть важно. Вражий эксперимент продолжался.

В голове Петра кто–то ковырялся, рылся, копошился. И капитан третьего ранга ничего не мог с этим поделать. Собственная башка оказалась ему не подвластна. Ощущения были мерзкие и особенно бесило чувство полной беспомощности. Было страшно: а вдруг они, эти копуны, испортят ему мозги, сделают идиотом, того хуже, своей марионеткой? Или засунут ему в башку «жучка» с ретранслятором и станут на другом конце Галактики слушать все до одной мысли. Тогда на командных должностях, да и вообще на Флоте военмору Сухову делать нечего.