— Пока не заходите в зал, — попросил Пантелеев Веронда. — Пусть все рассядутся.

— Это по какому случаю?

— Я тоже задал этот вопрос коммодору конвоя, но ответа не получил. Он лично просил вас войти последним. Придется подчиниться. Хозяева здесь не мы.

— Лучше бы хозяева держали втайне время выхода, — проворчал Веронд. — Боцман вчера все в кабаке узнал. К чему теперь конференция, не понимаю. Что, в Исландии нет ни одного разведчика?

— Если бы. Двоих недавно за работой на рации взяли. Но что делать… Война здесь проходит транзитом. Никого особенно не задевает, рыбаки продолжают селедку и треску брать. Отсюда и беспечность.

Как только Веронд перешагнул порог, раздалась команда всем встать. Коммодор конвоя, американский контр-адмирал, торжественно произнес:

— Господа! Я попросил вас подняться с мест для того, чтобы приветствовать героического капитана русского транспорта и поздравить его с победой над немецкой субмариной. Этот факт исследован и подтвержден авторитетной комиссией. Кроме того, по данным английского адмиралтейства, штаб Деница с 20 января считает лодку V-553 пропавшей без вести, как исчерпавшую срок автономности. Лодка исчезла в Северной Атлантике. Мы ее не топили. Это мог сделать только русский пароход. Еще раз поздравляю. Считаю для себя честью, что «Ванцетти» будет идти в моем конвое. Как все моряки, я немного суеверен и думаю, что присутствие в ордере героического парохода принесет удачу. Прошу сесть. Приступим к делу.

Наконец и капитаны узнали время выхода. Затем была объявлена скорость каравана: восемь узлов.

— Капитан, вас удовлетворяет такая скорость? — обратился адмирал к Веронду.

Как неловко и трудно после всех лестных слов сознаваться:

— Нет… Максимум, на что способно судно, — семь узлов. Приветливая улыбка сменилась гримасой зубной боли.

Адмирал стал совещаться с коллегами, потом сообщил, но уже без подъема:

— Я не отступаю от своих слов. Вы пойдете с нами. Я решил снизить скорость до семи узлов.

За спиной послышался шумок недовольства. Понятно, всем желательно проскочить скорее проклятую Атлантику, а вместо этого сбавляй скорость. Но открыто никто возражать не стал. Пусть недовольное, но все же согласие капитанов увеличить степень риска ради «Ванцетти» взволновало Веронда больше, чем комплименты коммодора. Веронд встал, повернулся так, чтобы обращаться не только к командованию конвоем, но и ко всему залу:

— Я глубоко благодарен вам всем, господа. Я понимаю цену вашего согласия. Обязательно сообщу о вашей жертве команде. Это даст моим людям новый заряд бодрости и уверенности. Вижу в этом прекрасный пример исполнения союзнического долга.

По окончании конференции Пантелеев от души пожал руку Веронда.

— Рад за вас. Как все прекрасно получилось!

— Теоретически — да, но практически… Я не смогу долго выдержать эти семь узлов. А отстать — это, поверьте, куда труднее, чем с самого начала идти в одиночку.

— Но я надеюсь, что коммодор не оставит вас в одиночестве. Кораблей охранения достаточно, выделит что-нибудь на вашу долю…

— Да-а, — протянул Веронд. — Не посчитайте за резкость, но вашими устами, как говорится, мед пить.

Некоторое время шли молча. Капитан третьего ранга Пантелеев уже полтора года находился в Рейкьявике, знал судьбы всех конвоев, всех судов, понимал, что Веронд, пожалуй, прав. Сколько раз уже было так: английское или американское судно еще на плаву, еще может двигаться вперед, а команда уже перебирается на корабль охранения, и тот топит раненое судно, чтобы не досталось врагу. Но язык не поворачивался говорить об этом. Суховато сказал совсем иное:

— Мне не нравится ваше настроение. Вам нужен, как говорят американцы, допинг.

Веронд как-то странно посмотрел на Пантелеева, медленно произнес:

— Допинга не надо. Он мне уже выдан двадцать второго июня сорок первого года. Меня тревожит другое. Знаете ли вы, что, когда мы пришли сюда, из машинной команды никто, понимаете, никто не сошел на берег, к которому так стремились. Люди спали. Людей сломила усталость. И теперь, как подумаю, что им придется вынести, чтобы держать эти несчастные семь узлов и не угробить машину… Мы ведь никогда не оставим пароход. Будем бороться за живучесть до конца…

На рейде Холмска гудки. В последний, короткий рейс уходил лесовоз «Ванцетти». Во Владивостоке он бросил якорь на задворках порта, там, где стоят отслужившие свой срок пароходы. Но прежде чем упали мачты, исчезла высокая черная труба, прежде чем сам он переплавился в металл, из которого потом построят новый корабль, а может быть, сделают рельсы, со стены рубки сняли и отправили в музей мемориальную доску:

Пароход пережил своего капитана на четырнадцать лет…

Подгоняемый попутным ветром 36-футовый шлюп «Серпрайз» быстро скользил по спокойной поверхности Атлантического океана, держа курс строго на юг, к Огненной Земле. Передав вахту второму члену экипажа, своему товарищу журналисту Мауро Мансини, капитан крохотного суденышка Амброзио Фогар спустился в кубрик, чтобы сделать очередную запись в судовом журнале.

Хотя прошло уже больше месяца, как-они вышли в море, ничего примечательного за это время не произошло. Лишь сегодня, на тринадцатый день плавания из Мар-дель-Платы к Рио-Гранде, где должен был сойти Мансини, они впервые повстречали китов. В предрассветных сумерках их огромные тела, словно сероватые призраки, внезапно появились из океанской пучины и плотным кольцом окружили шлюп. Журналист тогда пошутил, что если бы он не знал, что война давно кончилась, то принял бы их за волчью стаю германских подводных лодок, решивших расправиться с ними. Когда какой-нибудь из китов направлялся к «Серпрайзу» и затем нырял под него, не доплыв всего несколько метров, то моряки еще видели его хвост, а голова уже показывалась впереди. Хотя гиганты и казались спокойными, кроткими и полными самых добрых намерений, их присутствие невольно вызывало тревогу. Впрочем, с восходом солнца киты исчезли так же внезапно, как и появились.

Едва Фогар успел написать в судовом журнале первые слова: «19 января, 10.00. Ветер», как с палубы донесся возглас Мансини: «К нам приближаются косатки!» В следующую секунду сильнейший удар в борт шлюпа отбросил Фогара к носовой переборке. Раздался громкий треск ломающегося дерева и рев ринувшейся в пробоину воды. По инерции еще продолжая свой бег, «Серпрайз» начал валиться на правый борт, зарываясь носом в волны. Машинально Фогат схватил со столика оставшийся после завтрака полиэтиленовый пакет с сахаром и банку ветчины и бросился к трапу.

Первое, что он увидел на палубе, был Мауро Мансини, который вцепился побелевшими от напряжения пальцами в леер. Собственно, на палубе оставались лишь его голова да плечи, а тело находилось за вздыбившимся левым бортом. Позади него слегка волнующуюся поверхность океана резали три острых спинных плавника косаток.

— Спускай плот! — прохрипел Мауро, останавливая кинувшегося было к нему товарища. — Я сам…

Отвязать принайтовленный на корме спасательный плотик было делом нескольких секунд.