– Если Осадченко на «Руднева» надеется, то Бог, как говорится, в помощь, я все его трудности понимаю. Но я на него не надеюсь, и за четыреста килограмм особого отдела без пишмашинок я готов отвечать. Если бы у меня два особых отдела было, я сейчас от радости бы прыгал…
– Что, оба сплавил бы? – адмирал, не выдержав, все-таки улыбнулся.
– А как же! Представляете, это картошки на полный обед для всей команды! Если б у меня лишние три дня были, я бы приказал старую краску обколоть перед покраской, это еще пара-тройка тонн была бы…
– Ну это уж слишком… Вся команда работала бы скребками ради пары тонн?
– Мы две недели репу чесали в Пиллау, чем бы, думали, заняться, раз стрелять нельзя. Если б время знать.
– Никто не знал, Иван Степанович, это точно…
Левченко покинул борт «Кронштадта» через полтора часа. Москаленко понимал, как сейчас дорого время, и был настолько краток в своих определениях, насколько мог. Он не вполне был согласен с отведенной кораблю ролью «легкой кавалерии» и попытался объяснить получившему командование над эскадрой адмиралу свои собственные взгляды на возможное боевое применение в ситуации столь уникального корабля, каковым являлся «Кронштадт». Проблема была в том, что и «Советский Союз» с «Чапаевым» тоже были уникальны, и большого выбора кандидатур на роль артиллерийского авангарда просто не имелось.
В два часа ночи 26 октября, точно по графику, три затемненных корабля выскользнули с Кронштадтского рейда, окруженные низкими тенями эсминцев. Поход был напряженным и бесшумным. На хорошей скорости корабли проскочили Финский залив вычищенным и пробомбленным южным фарватером, пройдя над могилами балтийских эсминцев, и к полудню поравнялись уже с Даго. Флот действительно задействовал все силы, чтобы нейтрализовать потенциальную минную и торпедную опасность, а о вражеских самолетах здесь не вспоминали уже больше года.
Хуже были те мысли, которые каждый передумывал про себя. Целиком картину происходящего знали только ключевые офицеры кораблей, от деятельности которых шансы эскадры зависели напрямую. Остальные довольствовались разрозненными кусками мозаики, маленькими фрагментами доступной информации, которая вела к совершенно определенным выводам. В кубриках и каютах не утихали споры о том, что предстоит кораблям. Количество принятого топлива ясно говорило об океанском походе, а объем принятого боезапаса – о предполагающейся активности, но направление выдвижения, как и его сроки, оставались предметами домыслов. В матросских кубриках «Чапаева» была создана стройная теория о проходе на Средиземное море, на помощь югославам. В каюте младшего начсостава номер 13, расположенной между носовыми башнями «Кронштадта», предполагали, что эскадра будет действовать короткими набегами из передовых баз Дании, для чего переводится в порты ее восточного побережья, будучи прикрыта от тяжелой бомбардировочной авиации бывших союзников массированной концентрацией истребителей.
В каютах командиров и адмиральском салоне линкора вели короткие прокрутки вариантов, которые могли встретиться в море. Атака сорока торпедоносцев под прикрытием сорока истребителей, заблаговременно перехваченная половиной авиагруппы «Чапаева»: возможные потери авиагруппы, объем боеприпасов, потраченных на отражение атаки прорвавшихся машин, число полученных попаданий. Значительную роль в определении численных параметров такого рода, наряду с подлинными сводами разведданных, таблицами и графиками пенетрантности снарядов разных калибров сквозь палубы и пояса разной толщины, играл бросаемый на стол размеченный цифрами граненый карандаш и случайно открытые таблицы звездного атласа. Такие игры, несмотря на всю их условность и приблизительность, немало развивали тактическое мышление и вообще способствовали углублению мозговых извилин.
После короткой дозаправки у знакомых пирсов Пиллау эскадра снова вышла в море, и в этот раз не на черепашьих семи узлах, а на хорошей скорости, не часто доступной вынужденным экономить топливо тяжелым кораблям. Двадцать два узла не были пределом ни для одного из кораблей эскадры, но все же это была скорость хорошего грузовика на неплохой дороге, и для кораблей размером с железнодорожный вокзал (для «Чапаева» больше подходило сравнение с аэродромом) она выглядела впечатляюще. Осадченко покомандовал в свое время лидером и скорость любил. Зная, как важно время, он, будь его воля, приказал бы дать полный ход – по крайней мере, до входа в Фехмарнбельт. Но с другой стороны, двадцать два узла позволяли менять котлы в работе, что в преддверии длительного похода было жизненно важно.
Никаких трудностей и проблем при движении через датские проливы у эскадры не возникло. Лоцманы ждали в точно назначенное время и в точно указанном месте, с вооруженным эскортом и сопровождаемые переводчиками с датского (хотя профессиональные лоцманы, разумеется, знали и немецкий и английский). Дублировали их моряки советского торгового флота, которым приходилось уже ходить этими проливами в предвоенные годы. За несколько лет многое изменилось, но фарватеры по-прежнему сохранялись в идеальном состоянии, бакены и маяки работали и полностью соответствовали нужным разделам лоций. Море кормило Данию, и равных датчанам моряков было мало. Разве что голландцы. И норвежцы. И англичане.
Мысленно продолжив этот список, стоящий на мостике «Чапаева» рядом с лоцманом Осадченко начал улыбаться. Говоря о русских, лоцман имел вполне уважительный тон, русские здесь плавали уже лет четыреста. Находящийся в конце строя авианосец просто повторял все эволюции идущих перед ним кораблей, и не особо загруженный лоцман имел возможность поразлагольствовать об огромном влиянии викингов (к потомкам каковых он совершенно искренне и даже не без оснований причислял и себя) на развитие славянских народов и их приобщение к мореплаванию. На викинга он особо не был похож, поскольку волосы имел темные и роста был не очень большого, но мужиком он был крепким и говорил интересно, переводчик пересказывал его слова для тех, кто плохо знал немецкий. Каперанг несколько раз хотел оборвать датчанина, слишком увлекшегося, по его мнению, разговором, но тот вполне контролировал ситуацию и ни разу не запоздал с указаниями, а также попутно просвещал внимающих штурманов по поводу ориентации в приливно-отливных течениях проливов и бухт в лабиринте островов восточной части Датского королевства.
Летуны в это время, собравшись кучками по восемь-десять человек, спешно накачивались огненной водой – поскольку им было приказано выспаться, а спать в дрожащем нутре несущегося сквозь темноту железного ящика было довольно сложно. Конечно, страх испытывали все! Горячий душ, прекрасная еда, хрустящее постельное белье – все это радовало, но на привыкших к относительному комфорту летчиков в чинах это производило гораздо меньшее впечатление, чем на прикомандированных гражданских или вернувшихся из морской пехоты моряков. Ощущение же полной уязвимости давило на мозги с силой стотонного пресса, и только алкоголь мог на некоторое время приглушить это ощущение. За месяцы подготовки летчики успели несколько привыкнуть к далекому гулу турбин под ногами, к всхлипывающему шороху разбивающихся о борта волн, даже к качке, и с подначки экипажа уже начали в какой-то степени считать себя настоящими моряками. Теперь же им становилось ясно, что до этого еще очень далеко.
Настоящий моряк имел каждую минуту какое-то дело, то есть обеспечивал безостановочное движение корабля, либо спал, восстанавливая силы перед следующей вахтой. Инженерно-технический состав авиагруппы тоже не скучал, поскольку всегда можно было найти недостаточно прикрученную гайку или что-нибудь в этом роде. Самолетов в замкнутом пространстве корабельного ангара, за закрытыми щитами вентиляционных просветов, было много, и они все были крайне сложными агрегатами, да и новые моторы давали основания потеть. Они, в принципе, были хороши и нареканий пока не вызывали – но новое есть новое, и механики с летчиками относились к движкам с некоторым настороженным прищуром. Отсутствие таких моторов на фронтовых машинах вызывало подозрение, хотя дело, скорее всего, просто было в высокой цене новых образцов – слишком жирно было ставить их на машины, которые все равно в массе гибли раньше, чем вырабатывали ресурс. Несмотря на свою оторванность в последнее время от войны, пилоты хорошо знали цену разлагольствований о «неоспоримом господстве в воздухе» советской авиации. Эшелоны продолжали идти и идти на запад, и летные училища все продолжали выпускать желторотых младших лейтенантов, подлежащих жестокому фронтовому отбору в две существующие категории – «старик» или кусок обугленного мяса, закапываемый в неглубокую могилу под жидкий пистолетный залп. Летчики и стрелки авиагруппы «Чапаева», снова надевшие ордена, четко осознавали, что идут не к теще на блины. Хотя даже Покрышева держали пока в неведении, куда именно, – что его несколько обижало.
