Он повернулся к и.о. комэска и смерил его взглядом.
– Что скажешь, ас? Ты вроде бы говорил, твой узбекский герой что-то нервничает, так? После вчерашнего – это неудивительно, разумеется, но я бы предложил взять Николая Ильича, если он вызывается.
– Не ведомым, – быстро отозвался Олег. – Иметь ведомым майора, тем более такого летуна, как Ильич, – это как если водкой цветы поливать: эстетично, но вредно. Владлен не подведет, я в нем уверен. Просто машина у него новая, да и ночью взлетели опять же. Мне и самому не стыдно признаться, знаете ли: после такого перерыва это здорово давит на нервы. Мне так было страшновато. Владлен уже давно не пионер, а усталость не с бухты-барахты накопилась, который бой парень проводит. Когда мы в последний раз Улумбейский «Дом отдыха» организовывали?
– Давно, – признался комполка. – Да только ты сам все знаешь, так что не надо на меня… А-а-а… – он махнул рукой. – Делай, как считаешь нужным, ты офицер и комэска. «Не пущать», когда боевой летчик в бой рвется, – это опозориться на весь корпус. Так что считайте, что я с признательностью согласился.
– Тогда пусть берет третье звено. У него командир послабее.
– Муковкина, что ли? Старшего лейтенанта? Да. Давайте, в общем. Сколько сейчас времени? И какого черта мне все время кажется, что с юга как будто вспухает что-то? Это артиллерия, или я недоспал сегодня?
Все трое прислушались, глядя куда-то в горизонт.
– Кажется, нет… – неуверенно произнес Олег после нескольких секунд молчания. – Не похоже. Да и далековато, чтобы услышать, будь это даже действительно артиллерия.
– Артподготовка, – предположил Скребо. – Сто семь и сто двадцать два миллиметра. Или американские стопятидесятимиллиметровки. Когда много, их и у нас, пожалуй, слышно должно быть. Или…
Командир полка и его штурман одновременно уставились майору в лицо, настолько неожиданно он осекся.
– Или это морские пушки, – и не с юга, а с юго-востока. С моря. Тяжелый крейсер бывает слышно километров за двадцать точно, а то и больше…
– Похоже на то, – настороженно признал Олег. – Я такие пушки слышал «вживую», и больше, чем один раз, – была у меня такая возможность.
Он нехорошо, мрачно усмехнулся и сплюнул себе под ноги.
– В Ленинграде, я слышал, когда линкорную пушку испытывали, так тогда даже объявления в газетах давали, что бы выкидышей не было от неожиданности, такой был звук.
А там тоже были десятки километров. Наших кораблей в Корейском заливе нет, – значит… Но сейчас тихо, верно? Снова тихо? Показалось? Да?
Полк снова был готов к бою уже в 10 утра, но самолеты оставались на земле: радиолокационные посты и выносные посты наблюдения, стянутые линиями проводной и радиосвязи в один узел, завязанный на аэродром Аньдун, молчали. Не было никаких указаний и «сверху», хотя управление дивизии держало своего офицера в полку непрерывно, до самого вечера. Все это время находящиеся в полной готовности летчики ждали команды на взлет. Но она так и не пришла.
О том же, что ни Марченко, ни остальным все же ничего не показалось, стало известно лишь тогда, когда Гроховецкий и его начштаба обсуждали с командиром 913-го ИАПа результаты вылетов и задачи на следующий день. Более полная информация о произошедшем появилась, когда сведения об «инциденте Тынготтон» дошли до Москвы, прошли весь путь, требовавшийся для того, чтобы попасть на вторую полосу «Правды», и вернулись обратно в Китай и Корею – с очередным транспортным самолетом из Иркутска.
О многом не было сказано и там – или было погребено под слоями словесного мусора и обвинений в «целенаправленной провокации». Обстрел американскими крейсерами корейских городков Тынготтон и Юксондон, находящихся в 30 километрах от границы с КНР, обычное уже событие. Таких обстрелов проводилось по нескольку в месяц, и если они не сопровождались попытками артиллерии береговой обороны КНА ответить, о них обычно упоминали только в контексте «обстрелам подвергались столько-то населенных пунктов», с приблизительным (хотя и редко завышенным) числом жертв среди гражданского населения.
Обстрел велся с большой дистанции – глубины в Западно-Корейском заливе не позволяли крупным кораблям подходить к берегу слишком близко. Немногочисленные батареи корейцев молчали – для них подобная дистанция была недостижима, но огонь крейсеров все равно велся не слишком прицельно: корректировать его с воздуха не рискнули. А потом интервенты вдруг оказались не одни…
«Вдруг» – слишком сильное слово, советскую эскадру в любом случае ни на секунду не выпускали из визиров «приписанные» к ней корабли 95-го оперативного соединения. Но сначала линейный крейсер с эскортом появился на экранах радаров завесы эсминцев, прикрывающих крейсера от возможных катерных атак и обнаруживших его еще за десятки миль. А затем подходящую «Москву» опознали и экипажи висящих в воздухе самолетов противолодочной обороны, и пилоты заслона истребителей. Для этого, наверное, все и делалось – обстрел не имеющего никакого военного значения городка в нескольких минутах подлетного времени от маньчжурских аэродромов напрашивался хотя бы на попытку проявления активности, за чем последовала бы схватка истребительных эскадрилий. Это было смело, у одного только 64-го истребительного авиакорпуса имелось около 300 «МиГов». Но корпус не имел права атаковать корабли в море, и даже единственному его полку, имевшему разрешение пересекать береговую черту, было строго определено: где и с какой целью это можно делать. Да и не могли «МиГи» ничего сделать крейсерам…
На аэродроме Далянь бежали к взлетной полосе экипажи поднятого по тревоге полка «Ил-28» – первого боеготового во всех ВВС НOAK; глубоко в тылу войск ООН лихорадочно стучал ключом радист, известный нескольким десяткам советских офицеров как «Первый четырехпалый»; на аэродроме Поханг спешно заправляли топливом скоростные авиаразведчики «F2H-2H Бэньши» Корпуса морской пехоты США, выглядевшие совершенно так же, как выглядят «F2H-2B», способные нести атомные заряды под правым крылом… Это было испытание нервов. Как в штыковом бою, когда люди бегут друг на друга, заранее выбирая – кого. В такой момент, кто первый сочтет себя уже проигравшим, представит себя пробитым вражеским штыком – тот и…
Подошедшая на десяток миль «Москва» развернула на противника башни, и точно так же поступили оба «26-бис», выстроившиеся за ней в короткий кильватер. Дивизион эсминцев 95-го ОС лег на параллельный курс, но крейсера американцев продолжали неторопливо вести огонь по окутавшемуся дымом пожаров городку, двигаясь короткими галсами в узости между песчаными банками. Можно было только представить, как было страшно людям на их мостиках… Два «Флетчера» и три «Гиринга» просчитывали торпедные треугольники, упирающиеся своими вершинами в курсы советских кораблей; тем же самым, но «с противоположным знаком», если так можно выразиться, занимались советские «Встречный», «Верткий», «Вспыльчивый» и «Видный». Москаленко мог приказать дать залп прогревающими зарядами – выжечь орудийную смазку в стволах, но и вспышки холостого выстрела хватило бы, чтобы у кого-то могли не выдержать нервы.
Минуты шли медленно и болезненно, пока «Москва» сокращала дистанцию до такой, когда решающим фактором первых минут возможного боя, до подхода выпущенных торпед, могли стать уже не ее 305-миллиметровые пушки, как было бы на 120–140 кабельтовых, а 180-миллиметровки «Калинина» и «Лазаря Кагановича» – по 9 орудий на каждом. В воздух с развернувшихся за горизонтом авианосцев уже поднялись прикрываемые «Пантерами» «Скайрейдеры», вооруженные бронебойными бомбами, но все могло решиться еще до того, как они доберутся до сцены возможного боя. Первого в разрастающейся, как лесной пожар, цепи схваток за право владеть Дальним Востоком, а за ним – и всем миром. Схваток уже прямых, без посредников в лице Китая и обеих Корей, но с ними вместе, да и со всеми остальными тоже. В стороне от такого пожара не остался бы никто.
Именно это остановило готовые сорваться команды. Так и не развернув орудийные башни в сторону советских кораблей, так и не увеличив хода, два американских крейсера прекратили стрельбу, развернулись и неторопливо двинулись прочь. Пилоты кружащихся в 30 тысячах футов над ними «Сейбров» и подошедших палубных машин, обмирая от напряжения, провожали разошедшиеся с ними контркурсами советские корабли выжидающими взглядами. 1944-й был хорошим уроком: со Сталиным, с русскими нельзя было играть в игры слишком резко – они могли не понять тонкостей.
