Всего охраны у генерал-лейтенанта было столько, что этого должно было хватить на нормальную диверсионную группу, даже дав ей право первого выстрела. Разумеется, это ничуть не гарантировало того, что на полдороге между Пхеньяном и Намьянгом ему не прошибет голову вовремя выпущенная умелым стрелком пуля. Выехав за ограду неприкосновенной территории советского посольства, генерал в качестве советника при вооруженных силах находящегося в состоянии войны государства автоматически превращался в совершенно легитимную цель, а редчайший в КНДР легковой автомобиль с несколькими машинами сопровождения спереди и сзади делал его просто лакомой мишенью для любого достаточно смелого врага, добравшегося из-за линии фронта до той дороги, по которой он сию минуту проезжает. На этой войне в генерала уже стреляли несколько раз – и каждый раз мимо. Но лишь попавший в цель выстрел считается снайперским, поэтому возможно, что все у него было еще впереди.
Хотя… Пули на этой войне он опасался все же несколько меньше, чем опалы по возвращении домой. Раскачиваясь в теплом нутре комфортной «полковничьей» машины, глядя на бритый затылок немолодого опытного водителя, генерал-лейтенант Разуваев размышлял «о вечном» – о том, сколько знакомых ему генералов и офицеров, вытащивших на себе чудовищную войну, были смещены со своих постов вскоре после Победы. И не по сокращениям армии, последовавшим сначала в середине 1945-го, а потом еще раз – в середине 1946-го, когда большинству имеющих значение для мировой политики стран вполне хватало собственных проблем и бед, чтобы серьезно угрожать началом новой войны, а… Да по необъяснимым в общем-то причинам. Жуков в армии, Кузнецов и Галлер на флоте, Новиков и Шахурин в авиации, несколько других известных фамилий. Большинство из них, кроме разве что вице-адмирала Галлера, были живы, некоторые были на свободе, а другие даже занимали какие-то посты, но все это навевало нехорошие мысли. В последний год Вождь как будто снова начал «чистить» партийный и военный аппараты – и пусть значительно мягче, чем раньше, но все равно риск попасть под его непредсказуемый удар всегда был слишком реальным, чтобы о нем забывать.
На XIX съезде партии, материалы которого миллионы советских людей читали с замиранием сердца, под критику Сталина попали Молотов и Микоян – вернейшие, надежнейшие люди, каждый из которых сделал для страны больше, чем десяток таких генералов, как он, вместе взятых. Делавших только то, что требовала от них страна, и никогда не подводивших ни ее, ни самого товарища Сталина. Не то что он, в ходе операции по освобождению Крыма упустивший свой шанс встать вровень если не с Жуковым и Баграмяном, то хотя бы с Батовым и Поповым, и рискующий потерпеть поражение и сейчас. Собственно, уже потерпевший – учитывая, что назначение он получил в ноябре 1950-го, в самый канун наступлений армий КНА и КНД на Пхеньян и Хамхын, когда после их удара, почти советского по мощи, размаху и темпу, судьба войны казалась почти решенной. Но потом все повернулось вспять…
Фронтовые дороги не меняются – они всегда одинаковы, где бы они ни пролегали. Дорога от Пхеньяна до Намьянга не была исключением – такая же разбитая техникой, такая же ей забитая. Особенно сейчас, когда стемнело уже окончательно и можно было не опасаться никого, кроме вражеских «ночников». Но это была уже почти мелочь, не стоящая особого беспокойства: на Мяогоу базировался советский 258-й ночной истребительный авиаполк, на Аньшань, Аньдун и пару других аэродромов – несколько отдельных ночных истребительных эскадрилий, как советских, так и союзиичьих. Ночные налеты американских бомбардировщиков, включая «Сверхкрепости», не прекращались, но основной их целью были серьезные объекты, вроде плотин, железнодорожных мостов и крупных заводов, над которыми их с переменным успехом и отлавливали «Лавочкины» и «МиГи». Все это вместе взятое давало достаточно хорошие шансы на то, что их участок тянущейся на юг, разбитой на звенья колонны разномастных автомобилей американцы проигнорируют.
Так оно и случилось: какой-то час с четвертью езды – и вокруг замелькали остовы обгоревших полуразрушенных и разрушенных до основания домов, отмечающих начало нового населенного пункта. Проехав бывший город насквозь, грузовики охраны и втиснутая между ними «эмка» свернули на одну из пересекавших накатанный путь дорог, и трясти начало еще сильнее.
– Стой! – вдруг заорал адъютант генерала, сильно наклонившись вперед. Вцепившийся в рулевое колесо взмокший от пота старшина-шофер тут же уперся ногой в педаль тормоза. Передний грузовик застыл, наполовину развернувшись поперек узкой дороги. Их мотнуло, и автомобиль окончательно остановился, не дотянувшись бампером до кормы грузовика примерно на метр.
Вжав голову в плечи и терзанув истертые шестерни коробки передач, шофер тут же дал задний ход – не быстро, чтобы не въехать в так же пятящиеся машины сзади. Спереди из крытого кузова уже выпрыгивали бойцы с оружием в руках, часть из них мгновенно исчезла в темноте справа и слева от дороги, остальные в неподвижности остановились в луче идущего откуда-то спереди света. Собственные фары их машины шофер погасил почти немедленно, точно так же поступили грузовики позади. Генералу захотелось властно, как он привык делать, приказать капитану выйти и разобраться, по он смолчал – и старшина, и капитан знают свое дело отлично, и мешать им не стоит.
Кроме того, все действия охраны пока были совершенно правильными, – у него возникло ощущение, что все эти слитные, синхронные манипуляции были отработаны или, по крайней мере, заранее обговорены. Столкнувшись с чем-то, не видимым ему, грузовик закрыл машину главвоенсоветника своей тушей, основная часть группы охраны изготовилась к огневому бою, в то время как остальные остались с ним – как возможная «следующая порция».
Через минуту толкотня впереди стала неразличимой в темноте, лишь немного разбавляемой желтым блеклым светом нескольких фар, просвечивающих через морозный парок. Это было даже красиво. Потом спереди трижды мигнули красным фонариком, и капитан отчетливо выпустил воздух из груди. Похоже, он действительно напрягся. Повернувшись к генералу и получив от него согласный кивок, адъютант шепнул «давай!», и шофер аккуратно тронулся вперед.
Грузовик уже подвинулся, освобождая место высоким угловатым теням, с единственной яркой фарой, горящей как глаз похмельного циклопа на каждой машине. Сначала генералу показалось, что это «ИСы»[256], но он понял свою ошибку почти сразу же, не обнаружив знакомых черт в массивном силуэте. Тяжелые самоходки « ИСУ-122», известные тем, что являлись едва ли не единственными самоходными артиллерийскими установками Отечественной войны, к которым так и не прилипло никакого прозвища. Действительно похожие на «ИС-2» в темноте и с недосыпу и имеющие с ним массу общего с технической точки зрения. Двигалась передняя машина осторожно, стараясь не задеть бронированным бортом уступивший им дорогу, но оставивший на ней левые скаты «ЗИС».
– Стой, – не удержавшись, потребовал генерал. Старшина остановил машину немедленно, и Разуваев вышел, тяжело натужившись, чтобы справиться с неудобно сбившейся под ним на сиденье шинелью. Оставив дверцу открытой, генерал прошел точно на середину дороги, приземистый и массивный в гротескном свете танковой фары. Из открытого люка ему, надсаживаясь, что-то прокричала неразличимая фигура, но он продолжал стоять. Сзади уже подбегали корейцы: переводить, стрелять – что прикажут.
Самоходка остановилась, не заглушив дизель, но умерив обороты. Вонючий солярный дым, окутавший на мгновение ее траки, дополз до колен генерала, заставив того хмыкнуть. Он любил этот запах.
– Твою мать! – донеслось сверху среди неразборчивых звуков, перебиваемых рычанием мощного двигателя в каких-то трех–четырех метрах.
– Сам «твою мать!», – во весь голос заорал генерал. – А ну, слезай!
