В то же время всего на 100–120 километров южнее американцы летали практически в свое удовольствие и делали, что хотели, – здесь такое бывает. А чего может хотеть летчик американского самолета над территорией Корейской Народно-Демократической Республики в 1953 году? Разумеется, он может хотеть убить еще несколько корейцев – без различия, пусть это солдаты в форме, со знаками различия и каким-никаким оружием, либо же просто крестьяне. И в том, и в другом случае, по мнению американцев, это успешно приближает день, когда правительство Ким Ир Сена падет. Как предполагается, либо в результате военного поражения, либо свергнутое собственным народом, уставшим от лишений и жертв в братоубийственной войне.
То, что ни Советский Союз, ни Китайская Народная Республика, все явственнее превращающаяся в государство «первой лиги» Дальневосточного региона и вообще всей Азии, этого не позволят, отметало первый вариант развития событий. А то, что корейский народ не пойдет на предательство национальных интересов ради сиюминутного прекращения состояния войны, – отметало второй. Но в обоих случаях, чтобы это понимать с такой же ясностью, с какой понимал он, нужно было быть именно либо русским, либо китайцем. Причем не просто русским или китайцем, а именно человеком, воюющим здесь, в Корее, среди корейцев.
К сожалению, похоже на то, что все это было вчера. И позавчера. И дальше – считая от того дня, когда «товарищу Ли Си Цыну» стало совершенно ясно, что эту войну американцы, со всеми своими европейскими и азиатскими прихлебателями, выиграть не смогут. Проиграть – тоже: единственный шанс, который был у Пэн Дэ-хуая, тот уже использовал, и больше ему смять вражеский фронт не удастся, как ни пополняй войска техникой и пехотой. Получался вроде бы четкий и устраивающий сразу несколько сторон пат, но похоже, что теперь в невероятную по своей сложности шахматную партию, ведущуюся на доске Корейского полуострова и всего пространства от Свердловска до Мидуэя, добавляются сразу несколько новых параметров. Не фигур, не пешек – эта война переваривала новые типы самолетов, танков, стрелкового оружия и боеприпасов, не слишком это замечая. Дело было в другом.
Выдав особенно тоскливый перелив негромкого воя, Олег напил себе еще порцию граммов на сто и выпил – равнодушно, не зажмурившись, как воду. Перелететь на другой аэродром, чуть южнее? Рискуя повторить то, что случилось на Синыйджу? Майор передал такое предложение в дивизию три дня назад, и ко вчерашнему дню оно добралось до Москвы. В норме, как это бывало уже десятки раз, штаб ВВС в Москве должен был молчать неделю, а потом ответить отказом или просто сослаться на свой же приказ от такого-то числа, категорически запрещающий советским истребителям вступать в бой южнее соответствующей линии, пересекать береговую черту и что-то там еще.
Но сегодня Москва лаконично ответила корпусу – и то, как она ответила, лично для него было неожиданным и страшноватым. Страшноватеньким. Не-е-рвненьким таким… Олег выдвинул нижнюю челюсть вперед и изобразил, как воет волк в феврале, выманивая из села глупую собаку, которую забыл привязать нерадивый, пьяный или тоже просто глупый хозяин. Сначала было две потери подряд, а потом погода, не давшая полку отомстить за товарищей сразу же, пока летчикам плевать на риск и хочется только боя и вражеской крови – как на Руси сроду положено поступать в среде профессиональных воинов. А теперь это.
Трудно сложившийся бой 21 февраля он вспоминал каждый день и едва ли не каждый час. Даже просто само возвращение «домой», от района боя к Аньдуну, было довольно сложным, но прошло оно без единой неприятности. Еще одно способное перехватить их на посадке звено американских «охотников» так и не появилось, прошляпив свой шанс – ну и слава богу. Потом были успешная посадка, и встреча с друзьями и командованием дивизии, не побрезговавшим узнать подробности боя из первых рук.
Комдив-32 полковник Гроховецкий, тезка командира полка по имени и отчеству, знал о подполковнике Лисицыне больше, чем тот предполагал, и гибель летчика ставить ему в вину не собирался. Три сбитых «Сейбра», включая тот, с которым столкнулся доложивший о повреждении катапультной системы пилот, а также сбитый самим подполковником – против одного самолета и одного пилота, вполне подходили под определение «удачного боя». Плюс один поврежденный американец, «обмененный» на одного поврежденного своего. Добрался ли враг до дома, сбили ли его по дороге зенитчики, упал ли он сам, выработав топливо из прошитых осколками баков, или же разбился на посадке – бог его весть. А свой – здесь, рядом, его тут же потащили в ремонтную мастерскую, и старший инженер полка уже к позднему вечеру, когда Олег с Владленом, очень задумчивые, вернулись на «УТИ» из Догушаня, официально заключил, что поврежденный истребитель однозначно может быть восстановлен в местных условиях силами техсостава полка.
Утром следующего дня к ним прилетел и старший инженер дивизии. Внимательно понаблюдав, как техники потрошат групповой ремкомплект, готовясь к замене консоли, и ставят заплатки на фюзеляж, он согласился, что ПАРМ[236] тут не нужен: товарищи справятся сами. Могло быть, разумеется, и хуже – даже уцелевший и благополучно приземлившийся «МиГ» в ряде случаев требовал перегона на один из тыловых аэродромов, где им смогла бы заняться авиационно-техническая дивизия корпуса. Самолет вообще могли списать как непригодный к дальнейшей эксплуатации, пополнив таким образом список потерь 913-го ИАПа. В последнем случае его разобрали бы на узлы и на каждый выписали бы свое собственное заключение. Или же просто отправили бы в Союз или Китай: в училища, где юные курсанты осваивают пилотаж, не требующий от конструкции машины таких нагрузок, каких от нее требует настоящий воздушный бой.
А потом, на следующий день, погиб еще один пилот. Погиб не в бою, а на своем аэродроме, не справившись с управлением на посадке. Пробег у «МиГ-15бис» – 700–750 метров, но гробанулся старший лейтенант на первой же сотне. При касании его повело в сторону, и было видно, как он с трудом выровнял машину, вильнув по ВПП широким смазанным зигзагом. Потом его повело в другую сторону, левое колесо шасси, уйдя за бетон, чиркнуло по отсыпке. И все – в следующую секунду «МиГ» швырнуло вбок и вверх, перевернуло, ломая крыло с грохотом и стоном, отчетливо слышным с двух километров, и протащило по сцементированному доломитом и льдом гравию. «Санитарка» примчалась через минуту, в нее набились все, кто сумел прорваться к дверям, но было поздно. Остекление фонаря кабины, способное удержать пулю винтовочного калибра, вдавило и вмяло внутрь, и молодому летчику, так и оставшемуся в кресле с руками, вцепившимися в ручку управления, стесало почти половину головы. Посадка совершалась парой, и ведущий старшего лейтенанта, самолет которого коснулся полосы на секунду раньше, на десяток метров впереди и на совершенно такой же посадочной скорости, узнал о произошедшем только из вопля руководителя полетов в наушниках.
Эта потеря была небоевая, ни один американский ас не записал уничтоженный «МиГ» на свой счет, но от этого было не легче. Еще несколькими днями спустя, 25 февраля, 535-й полк «соседей» потерял сразу две машины, сбитых «Сейбрами», – оба летчика, включая подполковника Акимова и старшего лейтенанта по фамилии Заболотный, сумели катапультироваться. В результате сначала командующий 32-й ИАД, в состав которой входил полк, а затем и сам командующий 64-м ИАК генерал-лейтенант авиации Слюсарев «выразили озабоченность» по поводу состояния дел с летной подготовкой в полках, базирующихся на аэродром Аньдун.
Было понятно, что случившееся есть просто совпадение, но к мнению вышестоящего начальства легкомысленно относиться не положено по уставу, поэтому дел хватило всем. Сам Олег, например, провел следующие дни в обнимку с методическим планом штурманской подготовки и переклеенными вдоль и поперек учебными картами. Но последовавший затем приказ о получении нового типа самолетов… Никто не знал, что это может означать, но на войне такое случается регулярно.
