Необходимо сделать небольшое отступление, касающееся планировки тюрьмы. Будучи ещё свободным человеком, я, конечно, слышал множество историй связанных с Крестами, и бывало, проплывал на теплоходе по Неве или проезжал на машине мимо обнесённого высоким забором с колючей проволокой комплекса угрюмых красно-кирпичных зданий. Однако о внутренней планировке Крестов я не имел никакого представления. Некоторая ирония судьбы мне виделась в том, что за несколько месяцев до ареста я узнал о проводимых здесь экскурсиях и загорелся идеей побывать в знаменитой тюрьме. Теперь мне была предоставлена возможность побыть здесь неограниченно долгое время и детально изучить не только особенности планировки, но и вплотную соприкоснуться с бытом заключённых. Первое моё открытие было в том, что само название Крестов непосредственно связано с конфигурацией двух четырёхэтажных жилых зданий, соединённых между собой сложной сетью подземных коммуникаций. Они имеют форму огромных правильных крестов и, наверное, весьма эффектно смотрятся с воздуха. Каждая из восьми излучин Крестов вмещает приблизительно около ста шестиместных камер по 12 м, имеет порядковый номер и называется корпусом. На первом кресте корпуса имеют номера 1,2,3 и 4, а на втором — 5,6,7 и 8. В центре каждого креста находится огромное помещение, изнутри напоминающее просторный храм, по горизонтальному разрезу круглое, а по вертикали не имеющее потолков на высоту всех четырёх этажей корпусов до самой увенчанной куполом крыши. Корпуса отделены от центрального открытого пространства решёткой и на высоте их этажей называемых галереями идут внутренние сплошные балконы, а под куполом натянута мелкая сетка наподобие сетки предохраняющей акробатов от несчастных случаев в цирке. Здесь она выполняет функцию защиты от самоубийств арестантов, если они захотят свести счёты с жизнью, выбросившись вниз на арену круга. Круг в середине креста это не просто геометрический центр здания — это обязательная проходная точка для перемещений между корпусами; по идущей спиралью вдоль круга вверх лестнице можно попасть на любой из корпусов.

И вот из глубины тюремного подвала мы вышли на круг второго креста, и в этот момент я впервые окунулся в созданную двумя с половиной тысячами арестантов тревожную атмосферу, услышал неясный гул, образованный сотнями голосов, почувствовал странный неприятный запах, сотканный из вони тюремной баланды, пота и нечистот, отработанного человеческими лёгкими воздуха, сигаретного дыма, ароматов боли, отчаяния и усталости. С корпусов доносились разнообразные звуки, — звон ключей тюремщика, лязг открываемых дверей и топот ног по деревянному настилу галереи, обрывки каких-то хриплых фраз, которыми перебрасывались зэки, высунувшие наголо обритые головы из кормушек, жалобное мяуканье тюремных котов, скрип развозимых рабочими тележек с баландой, позывные безнадёжно далёких радиостанций, — в центре круга все звуки сливались воедино и, отражаясь об своды купола, рассеивались вокруг. Тюрьма жила своей ни на что не похожей жизнью.

Остановив движение колонны, инспектор, сверяясь с бумагами, назвал фамилии заключённых и номера корпусов, куда они должны пройти для распределения по камерам. Мне досталась семёрка. По узкой металлической лестнице я поднялся до корпуса с закреплённой на локальной решётке подобно дорожному знаку цифре 7. Вход на корпус находился на третьей галерее, рядом с входом стояла корпусная (наполовину застеклённый квадратный деревянный ларёк) — место постоянной дислокации сотрудников на корпусе. Очередной стакан для зэков — большая стальная клетка — уместно смотрелся бы и в зоопарке.

Скоро я услышал свою фамилию. Её произнёс вышедший из корпусной полноватый парень лет двадцати восьми с погонами старшего лейтенанта и нашивкой министерства юстиции на новеньком камуфляже. Это был крестовский оперативник Дмитрий Стебенёв в дальнейшем ещё около года проводивший мою разработку в стенах СИЗО № 1. Хотя ранее мы никогда не встречались, он встретил меня как старого, но не очень доброго знакомого, с первых слов показал большую осведомлённость об обстоятельствах уголовного дела и моей роли в скинхэд-движении. Он же открыл свой источник информации, сказал, что день назад встречался с оперативником 18 «антиэкстремистского» отдела управления по борьбе с организованной преступностью Георгием Владимировичем Бойко бывшим моим злым демоном-преследователем в течение многих лет; о нём я неизбежно должен буду ещё не раз написать ниже. В конце ни к чему не обязывающего разговора Стебенёв сообщил мне номер камеры, куда я должен сейчас проследовать и откровенно улыбнулся. Я хорошо помнил, как начальник 18 отдела УБОП угрожал мне в случае ареста камерой с кавказцами и ничуть не сомневался в реальности его угроз. Однако особого страха я почему-то не почувствовал и спокойно собирался принять все уготованные мне государственной системой испытания.

Инспектор открыл дверь камеры 758, и я вошёл вовнутрь. На нижней полке трёхъярусной кровати сидели два здоровенных смуглых кавказца, на верхах я увидел ещё несколько нерусских лиц.

Вот уже почти месяц как я живу в камере 758. Стоит священный месяц рамадан и оказавшиеся верными мусульманами кавказцы (на деле один из сокамерников выходец из Таджикистана, другие — уроженцы Северного Кавказа) в течение каждого дня (пока солнце стоит над землёй) постятся, ничего не едят, а когда на город опускается ночь, быстро покидают свои спальные места и торопливо утоляют голод. Занимающий неофициальное положение старшего камеры ингуш Ахмед вечерами надевает смешную, наподобие турецкой, но только чёрного цвета шапочку с кистью, торжественно достаёт из висящего на решётке у окна пакета Коран, берёт его в левую руку, и правой рукой перебирая молитвенные чётки, с явным трепетом в голосе читает по-русски и вслух священные суры главной книги ислама. Ахмед говорит, что истинные последователи пророка (благословенно имя его!) в месяц рамадан должны ежедневно не менее часа читать Коран и вообще стараться вести как можно более праведный образ жизни. Поэтому ранее курившие Кабардинец и таджик перед рамаданом решили отказаться от этой дурной привычки. А когда я в передаче получил два килограмма сделанной из свинины колбасы, утомлённые постом правоверные даже старались на неё и не смотреть.

В общем, кавказцы оказались не такими уж и плохими ребятами, я был жив, здоров и не ощущал чрезмерных неудобств от соседства с выходцами с Юга. Как только всё я зашёл в камеру, Ахмед спросил, по какой статье меня обвиняют, и я честно ответил ему, что арестован по обвинению в совершении преступлений по мотивам межнациональной вражды. По-видимому, глядя на меня — простого паренька невзрачного вида (чем более одиозным становился мой имидж, тем менее примечательной становилась моя внешность), он — здоровенный 35-летний борец-горец никогда не пробовавший ни наркотиков, ни алкоголя, ни сигарет, отец пятерых (!) дочерей, уже три года находящийся в тюрьме по обвинению в двойном убийстве, посчитал меня за не заслуживающего серьёзного внимания хулигана. Больше меня ни о чём не спрашивали. — Согласно старым тюремным понятиям расспрашивать сокамерников об обстоятельствах дел не принято и достаточно узнать по какой статье выдвинуто обвинение. Негласное правило продиктовано соображениями безопасности, ведь в камере может оказаться «сливающий» операм информацию «стукач». — Когда же спустя несколько дней сообщили о моём аресте и с тех пор начали периодически упоминать о «Шульц 88» в сводках новостей и в криминальной хронике, кавказцы были шокированы. Высокий крепко сложенный молодой Таджик, приехавший в Питер из Екатеринбурга, бывало, жаловался на тамошних скинхэдов разбивших ему голову и сделавших инвалидом (ночами его мучила жестокая мигрень, а на месте удар арматурой по черепной коробке образовалась вмятина), однако никаких претензий лично ко мне не высказывал.

Одной из причин внешне толерантного отношения кавказцев к «заезжему скинхэду», как я со временем понял, был страх перед администрацией и провокациями. Покинувшие в поисках заработка родные места кавказцы в городах России слишком часто сталкиваются с произволом правоохранительных органов. Не имея регистрации и разрешения на работу, они подвергаются бесконечным поборам, обманам и унижениям и даже получив с большим трудом официальный статус трудового иммигранта, в любой момент могут быть задержаны без объяснения причин, например по подозрению в причастности к исламистскому террористическому подполью. В результате обычный иммигрант, в том случае, конечно, если он не является профессиональным преступником, а таких в камере 758 не было, впитывает в черты своего характера балансирующую на грани со страхом осторожную подозрительность перед властями, ещё больше усиливающуюся, если он попадет в места лишения свободы.